И вот, полный оптимизма и самых радужных надежд, я вновь стою на земле любимого мной Магадана. Кроме меня, этим же рейсом прибыли ещё человек десять старателей, и всех нас встречал артельский вахтовый «Урал». Под русское: давай-давай, скорей-скорей, мать твою, чертей и боженят, мы попрыгали в будку и «Урал» рванул в сторону Магадана и Колымской трассы, курсом на Усть-Среднекан, до которого было что-то около пятисот км. Дорога дальняя, а ехать на сухую уж больно долго и скучно, поэтому мы тормознули вахтовку у какой-то лавки на окраине, где и затарились огненной водицей. Теперь можно выпить и за знакомство, и за лёгкую дорогу, да и за старательский фарт не забыть, а уж потом без тоски и скуки взирать на лунный колымский ландшафт, на тундру, сопки и чахлую тайгу, пробегающую за окном.
В будке было тряско и пыльно, пыль висела в воздухе пополам с табачным дымом, но нам было уже изрядно весело, и на такие мелочи не стоило обращать внимания. Со шнапсом дорога для нас стала гораздо короче и веселей, и к вечеру, после дикой гонки по тракту, спусков, подъёмов, мостов и мостиков, переправ и речных бродов, с подгибающимися ногами и вибрирующими внутренностями, мы вывалились из вахтовки на берегу Колымы, где и находилась старательская артель с гордым названием «Победа».
Хотя председателем артели в ту пору был Мокрушин, не хотелось думать, что все там мокрушники и темнушники, но так оно впоследствии и оказалось. Зарплату в артели выдавали только на следующий сезон, и никто никогда не знал, что в действительности ему причитается. Зная, на что мужик купится, клюнет, ему предлагали в счёт оплаты якобы очень приличное японское авто (б/у), приобретённое в порту Ванино за гроши и всученное старателю уже за… ну очень хорошую цену. Ради объективности, нужно сказать, что некоторым доставались и новые машины, но это только тем, кто батрачил не первый сезон, и артель ему задолжала кучу «бабла» за прошлые сезоны.
Всех этих тонкостей я ещё не знал, но уже явственно чувствовал запах бензина и аромат кожаного салона какой-то «Тойоты», я тоже, как и многие, клюнул на эту приманку. Но, как потом оказалось, эта манна небесная доставалась не всем, не всегда и не сразу. Ещё больше шансов было остаться ни с чем, а значит, в конце сезона оставь свои надежды, забудь свои мечты, хватай, что дают и сколь дают, лишь бы хватило на обратную дорогу. У меня так и вышло, да и не только у меня, беда ведь многих любит.
Двухэтажная общага в Усть-Среднекане была заселена старательским людом и «стасиками», то бишь тараканами. Для тепла окна в комнате были забиты одеялами, под потолком тускло горели обгаженные мухами лампочки Ильича, по стенам и особенно по столам, дожирая остатки старательской закуси, никого не боясь и громко шурша почти жестяными крыльями, бегали «стасики». В общем, это была общага как общага, видали по северам и похуже. На первом этаже был камбуз, где очень прилично кормили, артельный ледник был забит олениной, а в свинарнике подсобного хозяйства хрюкали будущие котлеты и бифштексы, уж в этом отношении в артели всё было тип-топ.
И тут хохлы, как тараканы
Поначалу я работал на дальнем участке, на ремонте бульдозеров «Комацу» и «Катерпиллер». Месяц пропахал, чувствую, что не ладно что-то в жизни моей старательской, значит не прижился, хотя до этого думал, что и с чертями уживусь. С чертями у меня лады, но вот с этими бесами, семейкой хохлов, полный раздрай вышел. Кум, брат, сват, зять — это была семейная мафия, в которой я был лишний и очень им чем-то неудобен. «Цэ ты нэ так робыш», «куды ты пишов», «колы вже мы вид тэбэ избавымся», «колы вже можно будэ спокийно пожрать сала», ну и т.д. Чувствую, что скоро сорвусь, и кто-то из них схлопочет по полной программе, и мне это ничего хорошего не сулит.
Тут и случись, что заехал к нам главный механик артели, хороший, с понятием мужик. Я знал, что бульдозеристов не хватает, и была надежда слинять от хохолятской семейки. После недолгой беседы, механик вошёл в моё положение и, вняв моей просьбе, отправил на полигон для стажировки на Т-130. Работая на ремонте техники, ты не видишь самого процесса добычи золота, не знаешь даже, как оно выглядит, ну и, конечно, никакой романтики. Промывочный сезон едва начался, и я наконец-то оказался в нужном месте, в нужное время. Я не был бульдозеристом, но кое какие навыки у меня были ещё с детства, когда в Казахстане, на целине мы, пацаны, гоняли на ДТ, поднимавших целину, и трамбовали в ямах силос на С-80 или С-100 в то время, когда дяденьки-трактористы дули сворованную дома и принесённую нами брагу или самогон. Опыт работы с отвалом у меня был нулевой. Но, верно говорят, что не боги горшки обжигают.
Мой будущий напарник, а пока инструктор, толканул пару отвалов породы на стол «Важгерта» и вылез из кабины, дальше давай сам. Он не хотел тратить на меня своё время и нервы и не ожидал, что у меня что-то получится, но для очистки совести доверил рычаги. Через полчаса машет мне рукой: «Стой, паря». У меня сердце остановилось: не сдал я экзамен. Но тот, немногословный, хмурый мужик лишь сказал: «Я в ночь выйду, а ты давай в день паши и не свисти, что не бульдозерист», с тем и отбыл на попутной машине. Так вот и пошла моя настоящая, старательская работа.
Я подаю, толкаю отвалом золотоносную породу на промприбор «Важгерт», где её перелопатят, промоют мощной струёй воды, водяной пушки, ну а проще монитором, который смахивает на гарпунную пушку китобойца. Грунт, песок и мелкая порода смоется потоком воды сквозь решётку в бункер, откуда и уйдёт по колоде на выброс. Вода смоет, несёт всё, кроме золота, которое осядет, останется на рифлёных резиновых ковриках. Останутся самородки, золотой песок и даже золотая пыль.
Как не похоже это трудное, политое старательским потом и кровью, золото, на то ювелирное, к которому мы все привыкли. Нашему золоту ещё предстоит пройти несколько стадий очистки: сначала в артели, потом на обогатительных, аффинажных фабриках, где его доведут до кондиции, и оно уже будет в слитках и с клеймом, то есть с пробой. Трудно всё это представить, если не видел своими глазами. Я попытался хоть немного разогнать туман в глазах непосвящённого человека, и, не думаю, что стоит забивать голову, описывая принцип работы золотодобывающей драги, как и зачем бьют шурфы, и как мыть золото лотком. Экскурс по специфике золотодобычи окончен.
Сказать, что я работал с удовольствием, это ничего не сказать. Я пахал с упоением, аж слюнки текли, до чего мне нравился мой бульдозер и сама работа — всё по мне. В тот год жара на Колыме была под 40, от движка несло пеклом, мозги плавились. Добычу не остановишь ни на минуту, хоть сварись в своей кабине вместе с паутами (оводы), которые набились к тебе в приятели и с «аппетитом» тебя же грызли везде, где был виден хоть кусочек твоей мокрой от пота, грязной кожи. Когда становилось совсем невмоготу, я махал Сашке-мониторщику: «Сашок, выручай, я спёкся». Катапультируюсь из кабины, лечу к монитору по пути, нырнув в зумпф с мутной, горячей, но мокрой водицей. Уже в воде я сдираю с себя всех этих летающих, ползающих, спиногрызущих и кровососущих тварей.
Мой бульдозер, уже с Сашкой, толкает породу, а Сашкин монитор пока зря плюёт воду в небо, в знойное колымское марево. Лечу к нему, хватаюсь за рога, направляю мощную струю в кучу породы, которую нужно промыть, прохлестать водяным бичём, от которого и громадные валуны улетают как подушки. Эта струя, если у тебя нет мозгов, вышибет за борт не только камни, но и всё золото, которое должно идти только в колоду, на коврики. Не разевай рот, пацан!
Время идёт, я батрачу, и всё у меня пучком, а в конце тоннеля уже маячит солидная зарплата, оттого и настроение у меня более чем оптимистичное. Как-то к нам на полигон нагрянули магаданские телевизионщики, снимали процесс добычи металла и нас заодно. Ставили в разные героические позы, снимали во всех ракурсах. Им глянулась моя бородища, в ту пору ещё чёрная, рваный флотский тельник и, наверное, мои грязные, искусанные гнусом сквозь прорехи ноги. Драные штаны мне не дали переодеть даже для приличия, дабы не потерять шарм, и колоритность старателя. Мы всё терпели из-за их посулов выслать нам фотки, которых так и не дождались, видимо, те решили, что показа по Магаданскому ТВ достаточно, которого, впрочем, мы тоже не видели. Сволочи, однако.
В конце каждой смены приезжают с охраной съёмщики, проверяют на колодах пломбы, вскрывают их и приступают к съёмке золота. Они промывают, вытряхивают коврики, собирают с них самородочки, песочек, и даже золотую пыль осторожно смоют водичкой, сметут щёточками и заложат в спецконтейнер, и опечатают. Потом в журнале съёмки золота сделают запись, распишутся, печатают колоды, и паши дальше. У меня появилась надежда отработать сезон без приключений, так меня любящих. Но человек предполагает, а бог располагает.
Я убираю, толкаю отработанную породу в отвал, это в основном мелкие камни, щебень, галька. Как только я освоился на бульдозере, стал маленько лихачить, нож подводил к колоде чуть ли не в миллиметр. Ну и как результат моей ненужной удали — задел отвалом и двинул колоду. Промывку сразу остановили, колоду опять поставили на место, законопатили стык и погнали дальше. Этот участок мы уже почти отработали, оставалось сделать зачистку, демонтировать прибор и переезжать на другой полигон.
Роковое золото
Вечером у нас пересменка, ждём вахтовку. От не хрен делать, мой коллега из местных, дразнят его Олегом, взял старательский лоток, залез под колоду и в том месте, где был разрыв, набрал песку, а с лотком он, как и любой колымский пацан, обращался ловчее любого геолога. Через некоторое время кореш вернулся с полным спичечным коробком золотого песка. Оставалось толкануть его кому-то, но и это не было проблемой, если верить аборигену Олегу.
В те годы артели сдавали государству золото по 25 рублей за грамм, а ингуши давали за ворованный металл 40 рублей, и хотя на каждом прииске есть чекисты, скупка была почти легальной. Никто это не афишировал, но все знали и с доносом в ГБ не спешили. Знал народ и то, что пойди они сдавать найденное золотишко в контору, там всю душу вымотают, где взял, сколь, зачем, где остальное спрятал, ну и т.д. Проклянёшь и себя, и тот миг, когда нагнулся за этим блеснувшим в отвале самородком, а чечен или ингуш глупых вопросов не задаёт. Они вообще никаких вопросов не задают. Все эти побасёнки из чужого опыта, у меня такого фарта не случалось. И слава богу.
Олег даёт мне коробок с презренным металлом, и я удивляюсь его тяжести, думаю, как тяжело оно даётся, так оно и весит. В первый раз в жизни я держал в руках золото в таком количестве, ну и в таком виде. Олег, с четырнадцати лет работавший с батей на одном бульдозере, наверняка перевидал на своём молодом веку не одну тонну золота и удивить его чем-либо было трудно. Хотя на металл он смотрел как на триппер, коль поймал, избавишься от него нескоро.
А у Олега это время как раз и наступило, он поймал свой триппер, от которого можно избавиться, лишь передав другому. У него в мозгу уже выстроились ряды бутылок, которые можно выручить за металл, что ему зря пропадать. Я даю ему дельный совет: выкинуть эту беду в колоду и не искушать судьбинушку, но кто и когда видел старателя, выбросившего просто так золото. Не в силах расстаться со своей добычей, он оставляет его у себя, и, думаю, что последующие трагические события, так или иначе, связаны с этим золотом. С этого момента и пошла у нас сплошная хренотень и даже с летальным исходом. Наказал ты, боженька, да не тех, ты слеп, золи несправедлив.
Всё это случилось в тот же день. Приехала смена, поговорили о работе, о том, о сём, покурили. Они приступили к работе, а мы полезли в кузов бортового газона, где была всего одна лавка. Сашок, мониторщик скоренько занял моё обычное место по правому борту, за смену всех достала жара и гнус, и никому не хотелось лезть в жаркую кабину. Мне места на лавке не досталось, и я нехорошо, но без злобы матерясь, лезу в кабину. Парни хохочут. Кто не успел, тот опоздал, ну да ладно, тут езды-то полчаса, не сдохну.