Небольшая бухточка, распахнувшаяся за длинной, километров в пять, отвесной каменной стенкой, казалась красавицей, лежащей в клешнях каменного распластавшегося вдоль берега чудовища. Черты чудовища очень чётко просматривались в двух мысах-клешнях, ограничивавших акваторию залива, и в высокой, увенчанной уродливой короной камней-обелисков каменной сопке, точно голова, возвышавшаяся посередине. Серо-зелёное чудовище было измазано вдоль и поперёк полосами нерастаявшего снега, что производило впечатление боевой раскраски дикаря.
— Это бухта Речная, — продолжал Соловей урок географии.
— Не бухта, а залив, — важно поправил его Василич.
— А разница какая? — хмыкнул Соловей.
— Если на карте написано «бухта» — значит, бухта, — назидательно объяснил Василич. — А если «залив» — то залив.
— Ага. Что-то я такое и думал, — хихикнул Соловей.
— Ты мне географию рассуждениями не порти, — запечатал спор о терминах капитан. — Умных до фига развелось. Думают тут, а потом говорят… Молодёжь путают. Хочешь всё знать, — обратился он к Вадиму, — читай лоцию. Она у меня в кубрике лежит. На моей койке. Это в море самый главный документ. Это тебе не Библия какая-нибудь. Вот всё, что в лоции сказано, — то правда. А в Библии, я так думаю, — не больше половины. Так что написано «залив» — значит, залив.
— А Речной почему он? — не отставал Соловей.
— А потому что речки в него впадают, — ухмыльнулся Василич. — Три штуки аж. Вообще место гнилое. Хотя и богатое. Понимаешь, здесь краб стоит обычно, много его. Потому здесь гадюшников по берегам понастроено. Как в середине лета краб подходить начинает, здесь сразу народу, как на демонстрации, становится. Везде костры, лодки. Рыбнадзор снуёт, от них всех кормится.
Через стук движка и завывание ветра доносились какие-то странные звуки — явно животного происхождения. То ли скулёж, то ли лай.
— Собаки, что ли? — рискнул спросить Вадим.
— Собаки, ага. Это дед Доценко, — непонятно ответил Василич.
— Это дед, что ли, так лает? — изумился Вадим.
— Не, не дед. Собаки его, — успокоил Василич. — Пока только начало.
— Начало чего?
— Ну ему весной для развода собак из деревни привозят. Видишь ты, там клетухи стоят. Каждую собаку в свою клетуху садют. Он их потом спаривает, они щенков приносят, потом всё лето здесь на берегу жрут, что им бог пошлёт. А шлёт им бог траву, тину и морскую падаль всякую.
— И не дохнут? — поразился Вадим.
— Да ну, куда там, — отмахнулся Василич. — Морской падали здесь до фига. Так что жиреть они не жиреют, а разводиться разводятся.
— И на хрена ему собак столько? — поднял брови Вадим.
— Понимаешь ли, — снизошёл Василич до объяснений, — зимой сюда никак попасть не можно. Сверху вон горы какие — на снегоходе не подъедешь. А снизу — в бухте льда нет. Течение сильное, всё время выносит.
— В заливе, — поправил его Соловей.
— Ну да, в заливе, — миролюбиво согласился Василич. — Так что дед Доценко здесь всю зиму — а она здесь восемь месяцев — получается отрезан от остального человечества. Вот он и придумал: летом разведёт собак, а зимой ест их.
— Да сколько же их развести надо?
— Ну на зиму их ему штук семьдесят надо, — видно было, что тема для Василича не нова и обсуждалась береговым братством многократно. — Кроме того, зимой собак тоже чем-то кормить надо. Он их и кормит — собаками же. Ещё штук тридцать. В общем, штук сто — сто двадцать и уходит у него на зиму. Так что надо ему их голов тридцать на развод. Брат о нём заботится. Антон Доценко. Как весна начинается, так все собачники в посёлке — берегись! Ходит он по помойкам с петлёй и мешком. Наберёт сколько-то, так сюда с оказией и переправляет. Ходки за три племенное поголовье и образуется.
— Надо тогда бухту эту не Речной, а Собачьей назвать, — хрюкнул Перец.
— И ты туда же, — рассвирепел Василич. — Моряк, тоже мне! Тащи лоцию!
На палубе появился огромный альбом с пожелтевшими листами, на которых жёсткой типографской линией была прорисована кромка морского побережья. Три головы едва не столкнулись над искомым квадратом.
Прямо поперёк спорной акватории красовалась надпись: «Лагуна Скалистая».