Житейские истории — Моя родина

Мудрость аборигенов

Тот, кому посчастливилось жить и работать в отдалённых районах Дальнего Востока и Северов, где ему часто приходилось встречаться с представителями малочисленных народностей, хорошо знает о величайшей мудрости этих детей природы.

В суровых условиях борьбы за выживание в течение тысячелетий они сумели найти свои решения многих глобальных проблем человечества.

Хотя многие считают коренные народности туземцами, чуть ли не дикарями каменного века, их открытия очень часто опровергают фундаментальные научные труды маститых, известных всему миру, учёных. Возьмём самое простое и общеизвестное.

Уже не одно столетие, как всё цивилизованное человечество старается питаться по правилу: «Завтрак съешь сам, обедом поделись с другом, ужин отдай врагу». Но этот канон может быть верен исключительно для людей, ведущих малоподвижный образ жизни. Для тех, чья жизнь движение: охотники, таёжники, геологи — это правило не только неприемлемо, но и чрезвычайно вредно.

Стоит утром плотно поесть, и вы потеряли рабочий день. Ноги упорно не желают ловить ритм шага, повышенное потоотделение, отдышка и отрыжка, к полудню у вас уже нет никаких сил. То же самое в обед, один лишний сухарь и вам хочется, как можно дольше затянуть время привала. Когда всё же начнёте движение, вы потратите много времени, чтобы войти в рабочий ритм, а к вечеру вы выжаты как лимон.

…Согласно всем старинным трактатам, лучшими ходоками всего Дальнего Востока, считаются удэге. С кулём в четыре пуда (64 кг), на спинных рогульках, удэгеец легко проходит в тайге за световой день 80–85 км!!! Именно режим питания удэге, а не рекомендации современных учёных, принят за незыблемую основу всех геологов и таёжников.

Утром — лёгкий завтрак, в течение дня пять-шесть чаепитий с обязательным добавлением в чай сушёных плодов дикоросов. В обед, ни более двух сухарей, а обильный сытый ужин поздно вечером.

Первые дни, после плотного ужина, действительно тяжело засыпать. Но уже через пару недель, вы ощутите всю прелесть такого режима питания. Ваша выносливость резко возрастёт, вы уменьшите чуть ли не вдвое количество обязательных привалов.

Придерживаясь такого режима вы очень скоро научитесь управлять своим желудком. Аппетит будет появляться у вас лишь тогда, когда вы сами решите, что пора поесть. При этом, чтобы насытиться, вам будет нужно в десятки раз меньше продуктов чем раньше.

…Где бы вы не встретили представителей коренных народностей: в пустыне, тайге, тундре вы никогда не увидите у них рюкзака со съестными припасами. Но у них есть свои, просто фантастические рецепты поддержания жизнедеятельности человека. Причём единые для всей планеты земля.

Возьмите любую книгу об аборигенах: бедуинах пустыни, индейцах Америки, якутах России. Совершенно разные расы, но у всех аборигенов всегда есть маленький мешочек с высушенным до крепости гранита мясом.

Сушить мясо — дело хлопотное. Полевики-геологи сушат копчёную колбасу, подвешивая её на полгода возле печек. Колбаса приобретала крепость железа. Её рубили на пятачки плотницким топором и складывали в полотняный мешочек, который, как ладанку вешают на грудь, она с таёжником всегда.

В тайге ситуации, когда из-за обложного дождя или обильного снегопада нет возможности развести костёр, или когда вам надо обязательно идти, а сил уже нет, обычное дело — это тайга.

Вот тогда из мешочка извлекают пятачок сушёной колбасы и начинают его сосать. Обильная слюна быстро заполняет желудок, появляется ощущение сытости, а затем и бодрости, ноги сами идут веселей. Одной дольки, прежде чем размягчённую её разжуют и проглотят, хватает на два и более километров. Три-четыре дольки, и обессиленный человек «подкрепившись мясцом», легко и бодро пройдёт ещё 15–20 километров, и выйдет туда, куда шёл.

Практика доказала безоговорочно, ни какой шоколад, ни какие современные витаминизированные таблетки, питательные пасты, не могут идти в сравнении с эффектом сушёного мяса аборигенов, когда надо идти, а сил больше нет.

…Самая трудная и опасная дорога в тайге ни топи болот и чащобы леса, как считают многие, а валуны. Огромные, некоторые в сотни килограмм, они рассыпаны по берегам рек, подножью сопок, преграждают русла водных потоков. Идти по ним, или среди них, смертельно опасно. Казавшаяся недвижимой глыба, может обрушиться от малейшего толчка. Ведь после каждого дождя, или паводка, вода вымывает грунт из-под её основания. Приходится тратить массу времени и сил, обходя такие россыпи валунов. Так поступают все, кроме аборигенов Колымы.

Они поднимаются на вершину крайней глыбы, глубоко вздыхают, на мгновенье застывают, и …словно горный баран начинают прыгать с одного валуна на другой.

Всё быстрее и быстрее, и вот человек уже не прыгает, а летит над валунами, едва касаясь вершин ногами. Многие глыбы с ужасающим грохотом обрушиваются, но уже за спиной человека. Особенно это впечатляет, когда по такой цепи валунов абориген в считаные секунды пересекает бешеный горный поток.

Я смотрел на это — год, второй, третий, потом решился спросить у одного старого эвенка, в чём их секрет.

За последние сто лет представители малых народностей выслушали от русских столько язвительных насмешек своих быта и обычаев, что взяли за правило не отвечать на подобные вопросы, а просто добродушно непонимающе улыбаться.

Но все малые народы, очень чутки к добру, они никогда не забудут тех, кто им помог, спустя десятилетия. Этому эвенку, мы по пути подбросили на вездеходе железную печь к его новому зимовью.

«Послушай, отец, в чём ваш секрет? Мы, геологоразведчики, пробовали копировать вас; но у нас ничего не получается».

Старый эвенк, помня сделанное для него добро, объяснил мне: «Не надо думать ни о чём, а главное, не бояться. Ты поднимаешься на первый валун, глубоко вздыхаешь и смотришь туда, куда ты должен попасть. Ты прыгаешь на первый валун, и всё — ты летишь вперёд, и ты видишь, только конец пути. Под ноги ты не смотришь, они сами определят ту точку, следующего валуна, от которой они оттолкнутся. Ты летишь, если ты хоть на миг, оторвёшь свой взгляд от конца пути, посмотришь под ноги, вспомнишь об опасности — ты упадёшь. Потому что ты потерял веру в то, что ты можешь летать».

Два месяца, выбрав гряду валунов вдоль мягкой песчаной отмели, падать легче, я тренировал полёт. Старый эвенк, не обманул. Нужно было верить, и ни о чём, кроме своего полёта, не думать.

А вот это не удавалось. Я «пролетал» 10–15 метров, затем, помимо моей воли, взгляд переходил вниз, и я падал. Но на третий месяц я научился контролировать себя, и — «полетел». В конце сезона я сразил наповал весь отряд, «перелетев» на одном дыхании бешеный поток по валунам, а моим товарищам пришлось делать крюк в пять километров.

На следующий год я ещё несколько раз успешно совершил свои «полёты», но, или старый эвенк мне, что-то недосказал, или я его плохо понял. Все аборигены, когда перед ними возникал разрыв в гряде валунов, не снижая скорости резко сворачивали в сторону и, обойдя опасное место, снова выходили на первоначальное направление.

Я же «летал» по идеальной прямой, и дважды просто не смог перепрыгнуть разрыв в цепи валунов, и летел в воду. Но третья неудача навсегда отбила у меня охоту копировать аборигенов Колымы в их умении «летать».

Река в том месте, была метров 50–60. С берега, мне казалось, что разрывов в цепи валунов нет, но на самом бешеном потоке был большой разрыв, и я полетел в стремнину. Меня било о камни, крутило и, наконец, выкинуло на отмель. Когда я пришёл в себя, то ужаснулся: ни одного живого места, всё тело избито. Больше я не «летал»…

А вот о том, каким образом, безграмотные аборигены, сумели дойти до такого поразительного открытия. Способности человека, «летать» без контроля разума, я продолжаю размышлять до сих пор. Откуда они знают то, что неизвестно учёным? Ведь это не транс, не гипноз — это глубочайшее знание скрытых резервов нашего мозга. Уверовал — и полетел. Ведь пусть ни до конца, но у меня же получалось «летать» по прямой.

…Мудрость и гениальность решений аборигенов в самых простых вещах просто поразительна.

Попробуйте рискнуть предложить аборигену в подарок охотничий нож производства самой известной фирмы. Он, отказавшись, жестоко, но аргументировано высмеет ваш дар.

«…Красивая игрушка. А точить его, ты — однако, в Москву, или Германию, возить будешь?»

Охотники знают, что это такое свежевать зверя в тайге, а лося в особенности. Жало ножа «садится» моментально. Не один фирменный нож без алмазного круга наждака не заточишь.

Аборигену, не надо даже бруска, любой валун, вжик–вжик и его нож вновь остер как бритва.

Второе отличие: ни одна синтетика фирменных ножей «не греет» руку в мороз. При морозе минус 30–40 градусов, работая фирменным ножом, вы легко можете отморозить пальцы. Руку в мороз может греть, исключительно, ручка из белой берёзы. У аборигенов всё, чего может коснуться голая рука в мороз, из белой берёзы. Ручки ножей, пешни, топора, молотка, рогатины.

Третье отличие: если вы уронили свой нож в мутную воду, вы не должны его искать. У ножей аборигенов ручка намного легче лезвия, и их ножи становятся у дна вертикально как поплавок. Фирменные, у которых тяжёлая ручка, ложатся на дно, и вы можете легко порезать себе пальцы, ища его.

Наконец четвертое, почему не один абориген никогда не берёт в подарок фирменный нож. При схватке с медведем (а её вероятность любой попавший в тайгу, просто обязан держать в уме) шансы на то, что клинок фирменного ножа попав в ребро намертво увязнет в нём, 50 на 50, и вам конец. Лезвие ножей аборигенов всегда гибко, попав в ребро нож, скользнёт по нему прямо в сердце.

Если добавить к вышесказанному, что нож в тайге — это режущий инструмент на все случаи жизни: им выстругивают топорище, черпак, ложку, а конфигурация лезвий фирменных ножей, не позволяют этого сделать. То вы сами поймёте, как мудры и гениальны аборигены в своих решениях, делах, поступках.

У них нет, и не может быть ничего ошибочного, неверного, лишнего. Вся жизнь, весь бытовой уклад аборигенов, это чётко выверенный логический анализ. Причём они сумели вычленить самое действенное его звено. Придумать, улучшить, что-то из их тысячелетнего уклада жизни в тайге просто невозможно. Они гениальны, именно в своей, кажущейся простоте.
Поэтому никогда не спешите высмеивать то, что вам покажется необычным в быту или одежде аборигенов. Если вы этого не понимаете, ваш разум ещё не дозрел до осознания гениальности, а у аборигенов гениально всё.

Ибо за всем, что у них есть, стоят тысячелетний опыт и логический анализ их предков. Или просто — мудрость аборигенов. Познать всю глубину которой, нам, увы, ещё не дано.

Автор: Юрий Маленко.

Сюрприз к 8-му Марта

Вести в среде рыбаков распространяются молниеносно, в эту новость люди боялись поверить, и прежде чем передать её дальше, тщательно перепроверяли по всем доступным источникам информации.

Но это оказалось правдой. Бешеные ветры, свирепствующие всю вторую половину февраля, взломавшие и унёсшие в открытое море весь лёд бухт и заливов Южного Приморья, не тронули береговой припай бухты Авангард. Более того, благодаря резкому похолоданию в начале марта и штилевой погоде, к паковому льду наморозило километровую полосу молодого льда.
Это было похоже на чудесную сказку. Об этом, боясь спугнуть, остерегались говорить громко. Ведь появилась реальная возможность в ближайшее воскресенье ещё раз съездить на подлёдный лов самой почитаемой жителями Приморья рыбы.

Корюшку обожали все, без неё не обходилось ни одно застолье. От её неповторимого, острого запаха свежих огурцов сходили с ума коты. Ведь эта была не презренная мелочёвка Балтийского моря, а корюшка Тихого Океана. Два её самых крупных подвида: «пузаны» и зубатка очень часто превосходили своими размерами сельдь иваси.

Поворчав для приличия, что мужья не ценят единственный в году женский праздник Восьмого марта, хозяйки отпустили мужиков на рыбалку.

Бухта Авангард находилась в пятидесяти километрах от города Находка и была одной из самых ярких жемчужин не только Приморья, но и всего Дальнего Востока. Закрытая, глубокая и очень просторная, она привлекала к себе практически все виды рыб и моллюсков прибрежного шельфа. Именно поэтому в бухте располагался один из самых крупных филиалов международного исследовательского института моря.

Зимой институт не работал, на базе были только сторожа, отрезок дороги от трассы до бухты никто не чистил. Но что такое шесть километров для настоящего рыбака? Пустяк, не заслуживающий того, чтобы о нём стоило упоминать. Главное — доехать до развилки. Ещё затемно обе обочины трассы около поворота к бухте были забиты сотнями автобусов, вахтовок, личных автомобилей.

Первые лучи взошедшего солнца осветили не менее тысячи рыбаков, яростно сверлящих лунки, а от трассы в одиночку и группами спешили припозднившиеся.

Авангард с лихвой оправдал их надежды. В самом начале активно стала клевать самая крупная из корюшек, обитающая у самого дна — зубатка. Отношение к этой рыбе в среде рыбаков было двоякое.

Каждому рыбаку престижно наловить полный канн зубатки размерами в добрую алюторскую селёдку. Но как блюдо на столе зубатка занимала самое последние место среди всех других подвидов корюшки. Приторную сладость её мяса невозможно было заглушить никаким соусом.

Затем стали клевать «пузаны». В среде рыбаков эту корюшку называют «беременный мужчина». У этих крупных самцов было толстое, круглое брюшко.

Опытные рыбаки тотчас же подмотали свои снасти под самую кромку льда. Согласно рыбацким канонам, если клёв зубатки сменяется на пузанов, то максимум через десять — пятнадцать минут выше них появятся плотные косяки самой желанной и бесподобной в любом виде готовки корюшки – песчанка.

И песчанка стала брать. Да как! При подлёдном лове каждый рыбак ловит на две удочки по шесть — восемь крючков «самодуров» на каждой. Но если вашу снасть, едва она ушла под воду, сразу же берут разом три – пять песчанок, дай бог и с одной удочкой управиться.

Погода была словно на заказ согласно праздничному дню. Чистое небо, яркое весеннее солнце, ни дуновения, уже через полчаса рыбаки взмокли. На лёд полетели шубы, шапки, меховые безрукавки. Несколько самых горячих голов оголились по пояс.

Такой клёв был логичен и закономерен. Корюшка очень долго привыкает к чистой воде. Поэтому весной она неисчислимыми косяками прячется от яркого света под остатки берегового припая. Учитывая то, что льда, кроме бухты Авангард, не было больше нигде, сюда собралась вся корюшка залива.

После четырнадцати часов клёв прекратился, как обрезало. Рыбаки устало присели на свои канны–сидушки, закурили, огляделись и с удивлением закачали головами.

Такой немыслимый жор! Вся поверхность льда сверкала солнечными бликами от десятков тысяч рыбьих тел. Ох, и порадуем мы сегодня своих жёнушек, преподнесём им сюрприз к их женскому празднику.

Хотя у всех уловы были более чем достаточные, а у самых удачливых почти неподъёмные, никто даже и не помышлял начать собираться домой. Каждый считал, что уйти с такой рыбалки кощунство. Ведь всего через пару часов должен начаться послеобеденный клёв, а он у корюшки весной в разы активнее, чем утренний.

Степенные рыбаки собирались кучками, доставали снедь, кое-кто и припасённую бутылочку. Молодые, призывно свистнув, издали дружный клич: «Мужики! Давай — побегаем!». Призыв поддержало не менее трёхсот рыбаков.

…Корюшка мечет икру в реках, но молодое и уже довольно крупное потомство не спешит покидать устье. Собираясь в очень плотные косяки, они осторожно и постепенно привыкают к морскому раздолью. Выскочат на короткое время в бухту или залив, дадут круг и, словно испугавшись морских просторов, «со всех ног» назад. И так целый день: то в залив, то опять к устью, всё время строго по одному и тому же маршруту. За стойкий стайный инстинкт и безостановочное движение, рыбаки называли такую корюшку «дворняжкой».

Ловить её в одиночку или малочисленной группой равносильно поиску иголки в стоге сена. Ведь косяк «дворняжек» всё время в движении и берёт снасть на ходу. Успешный лов возможен, если в группе будет не меньше, чем пять — шесть десятков лёгких на ногу рыбаков. Именно поэтому приём так и называют: «Давай побегаем».

Рыбаки рассыпаются цепью и сверлят лунки. Стоит одному поймать «дворняжку», как вокруг него веером сверлят лунки остальные. Рыба идёт ходом, жадно хватает снасть, но косяк не останавливается. Максимум десять минут и он прошёл.

Пробежав метров сто, рыбаки вновь рассыпаются цепью, и сверлят новые лунки и всё повторяется. Чем больше рыбаков «бегает» за косяком, тем быстрее они оконтурят весь маршрут. Теперь буры и лишнюю одежду в сторону, и рыбаки начинают бегать по кругу. Всё время, стараясь попасть в голову косяка.

Это была рыбацкая идиллия. Пожилые рыбаки перекусили и теперь в ожидании начала предвечернего жора вели неторопливые беседы, молодые со смехом и шутками гонялись за косяком дворняжек.

Из-за мыса, приветствуя рыбаков звуком сирены, выскочил большой водолазный катер, его палуба была черна от рыбаков. Катер сбавил ход, а все находящиеся на льду вскочили на ноги, засвистели, заулюкали.

Все они хорошо знали этот катер, на нём круглый год ездило на рыбалку начальство рыбного порта. И вот по какой-то причине высокое начальство умудрилось проспать утренний клёв, и теперь попало под всеобщее осмеяние.

Какой-то шутник поднял за хвосты пару крупных пузанов, нагнулся, спустил штаны и стал шлёпать себя рыбой по оголённому заду. Рыбацкий люд во всю мощь своих глоток выразил горячее одобрение этой шутке.

Вот этот факт прилюдного осмеяния нерадивого начальства и стал отправной точкой всех последующих трагических событий.

Направляющийся на самом малом ходу к кромке льда катер резко переложил руль, дал полный ход и, разваливая форштевнем пенистые буруны, устремился вдоль кромки ледяного поля, прочь от насмешников в дальний конец бухты. Воткнувшись в лёд, катер заглушил дизель, с него подали трап, и высокое начальство ринулось на лёд.

Ни веселящиеся на льду рыбаки, ни высокое начальство, никто не сумел осознать, что на их глазах капитан катера совершил чудовищно недопустимую для судоводителя ошибку.

Согласно правилам судоходства, проходить вдоль кромки ледяного поля, если на льду находятся люди или имущество на скорости, способной создать отбойную волну, категорически запрещено.

Капитан катера, понукаемый высоким начальством, не только пронёсся на самом полном ходу вдоль ледяного поля. Перед тем как воткнуться в кромку льда, он отработал машиной полный назад, что вызвало ещё одну мощную волну. Такого головотяпства море не прощало никому и никогда, расплата неизбежна.

Ещё не все из высокого начальства успели покинуть борт катера, как леденящий кровь вопль ужаса, вырвавшийся разом из сотен глоток, потряс воздух над бухтой.

Поднятая катером отбойная волна достигла кромки молодого льда и огромным, сбивающим с ног валом, покатилась к берегу. Не понимая, что происходит, люди вскакивали на ноги, но их снова бросало на лёд очередной волной — валом. Первая, самая мощная достигла кромки толстого берегового припая.

Раздался оглушительный треск. Точно по границе пакового льда и молодого поля, во всю ширину бухты, появилась трещина разлома. Через некоторое мгновенье раздался второй треск и почти сразу третий.

Огромное ледяное поле, сплошь усеянное утренним уловом, было уничтожено. Вместо него были три полосы льда во всю ширину бухты.

Вначале рыбаки в лихорадочном темпе стали собирать рассыпанную рыбу в канны, но крики рыбаков, которые не рискнули вступить на молодое поле и рыбачили на толстом льду берегового припая, заставили их поднять головы. Отколовшиеся полосы молодого поля стали расходиться.

Теперь действиями людей руководил не разум, а инстинкт самосохранения. Главное спастись, успеть добежать до разводьев и перепрыгнуть на толстый паковый лёд. Подхватив то, что лежало ближе всего, сотни людей ринулись к берегу, а разводы чистой воды между отколовшимися полосами молодого льда расширялись стремительно быстро.

Уже у самого первого развода на лёд полетело всё то, что рыбаки успели прихватить с собой: канны, удочки, буры. Перед вторым, чтобы перепрыгнуть через разводье, многим пришлось сбросить со своих плеч тяжёлые рыбацкие полушубки. Третий, успевшим стать самым широким, все рыбаки перепрыгивали уже без верхней одежды.

Двое последних, резко затормозив у самой кромки льда, скинули валенки и, отойдя назад для разбега, перепрыгнули разводье в одних носках. Только после того, как последний из рыбаков перепрыгнул разводье, оказался на надёжном припае, люди повернули свои головы к источнику всех своих бед катеру. На нём совсем утратили способность реально оценивать происходящее.

На береговом припае стояли сотни полураздетых людей, чья одежда уплывала на льдинах в открытое море. А капитан катера, запустив дизель, прошёл в самый конец бухты, где лёд был надёжен и стал терпеливо ждать, когда высокое начальство неспешно подойдя к катеру, поднимется на его борт.

Толпа разъярённых мужиков бросилась к катеру. Но взъярились не только они, возмутилась сама природа.

Подул ветер, появились тучи, на чистой воде появились волны, все три полосы льда стали раскалываться на более мелкие льдины. Каждое дробление льдины на берегу встречали горестным воплем, ведь с каждым новым отколом в воде исчезали вещи рыбаков.

Капитан катера не стал дожидаться, когда полуголые и разъярённые рыбаки подбегут и, дав задний ход, отошёл от кромки льда. И снова совершил очередную ошибку.

Вместо того чтобы начать сбор вещей с самых дальних льдин, он подошёл к самой большой и наиболее толстой льдине, отколовшейся непосредственно от припая. Только вопль ярости, вырвавшийся разом из сотен глоток, заставил его посмотреть в сторону моря, а там льдины буквально рассыпались на глазах. Катер развернулся и пошёл в сторону льдин, на которых ещё были вещи рыбаков.

Ветер крепчал, с неба посыпалась ледяная крупа, делать на льду до возвращения катера было нечего, и люди потянулись в сторону береговых строений и навесов «института моря». С треском оторвались доски сарая, выскочили сторожа, но, увидев сотни озлоблённых лиц, поспешно отступили. Запылали жаркие костры.

Россия удивительнейшая, не поддающиеся никакой логике страна. Здесь не очень спешат объединяться, действовать согласно единым критериям, когда всем хорошо, а вот когда всем плохо, совсем иное дело.

Никто никого ни к чему не призывал, но никогда ранее не знавшие друг друга люди стали единым целым.

Все те, кто рыбачили на толстом припае или недалеко от него, сохранили не только одежду, но и улов. Теперь они могли спокойно уйти, но не ушёл никто. Они стали снимать с себя свитера, душегрейки, безрукавки, шарфы и отдавать раздетым. Нашлось несколько бутылок водки, их пустили по кругу среди тех, кто был более раздет.

Вновь появились сторожа, они принесли несколько одеял, куски брезента и попросили не ломать больше сараев, ведь там оборудование, а пустить на костры навесы. К их просьбе прислушались. Толстый, обильно политый сверху смолой рубероид, давал густую жирную копоть, но люди не обращали на это внимания.

Часа через полтора появился катер. Оттого, что он не стал подходить к припаю напротив костра, а прошёл дальше вглубь бухты, стало ясно без всяких слов. Много вещей подобрать со льдин им не удалось, и капитан просто боится за себя и высокое начальство. Так оно и вышло. Едва первые рыбаки подошли к кромке льда, катер заблаговременно отошёл на пару метров. С него быстро перекидали на лёд спасённые вещи, после чего катер дал ход, развернулся и покинул бухту.

Спасённую одежду быстро разобрали, но несколько сот рыбаков оставались полураздетыми. Костры догорали, но люди продолжали упорно смотреть на огонь, словно он был способен дать им объяснение произошедшему.

Переход от вершин блаженства к полному краху был столь стремителен и разяще беспощаден, что люди никак не могли в это поверить. Да было ли это на самом деле?

…Феерический клёв, фантастический улов, прекрасная солнечная погода. Радужные мечты о триумфе в кругу друзей, сказочный подарок жене в день Восьмого марта. Вершина рыбацкого счастья и истома неземного блаженства.

Но вдруг появляется один-единственный катер под управлением кретина–капитана и чудесная сказка сотен людей превращается в прах. В одно мгновение сотни людей лишились всего.

Нет рыбы, буров, каннов, удочек. Нет дорогих, купленных с огромным трудом полушубков, меховых безрукавок нет ничего, даже солнца. Вместо него жирная копоть костра и больно секущая лица ледяная крупа.

«О! Боги морей! За что такие муки? Почему вы позволили одному идиоту испортить праздник для сотен людей здесь и ещё тысяч в городе? Почему?».

Но боги молчали. Вместо них один из пожилых рыбаков решительно сказал:

— Всё мужики! Траурный митинг по утраченному объявляю закрытым. Пора идти к машинам.

Скорбной колонной отрешённых от всего земного людей, рыбаки уныло поплелись к трассе.

Сюрприз к Восьмому марта всё-таки состоялся. Когда празднично одетые женщины, метнувшись на трель звонка к двери, увидели на пороге своего дома грязного, покрытого копотью мужчину, тянулись за шваброй. Бич открывал рот и потрясённые жёны узнавали в этом бродяге, одетого в одежду с чужого плеча, своего любимого мужа. Того самого, который, уехав утром на рыбалку, обещал им вечерний сюрприз. Они его получили, подарок-шок, такое — захочешь, никогда не забудешь.

А у самих мужчин одно упоминание бухты Авангард, будет вызывать леденящую дрожь озноба. Рыбаки весьма суеверные люди, приметы в их среде всегда занимали особое, решающее значение. Отныне новым поверьем стало: «Если морские боги не желают, чтобы мы портили женщинам их праздник, уезжая на рыбалку, значит так сему и быть».

На день Восьмого марта было наложено жестокое табу и это было в высшей степени справедливо.

Ведь самый желанный подарок для любой женщины в день Восьмого марта, чтобы любимый мужчина, позабыв обо всех своих увлечениях, находился с ней рядом.

Автор: Юрий Маленко.

Омуль с душком

Пассажирские поезда делятся на три категории: почтовые, скорые и фирменные. Но для жителей сибирских железнодорожных станций было всего две абсолютно противоположных категории: западные и восточные.

Скучные унылые западные, идущие из центра России, медленно подползали к перрону, и только спустя некоторое время после остановки состава из вагонов появлялись редкие, прячущие свои лица в воротники пальто пассажиры, которые первым делом выясняли, сколько градусов мороза на термометре и лишь потом решали, стоит ли им тащиться к столам привокзального рынка или лучше вернуться в теплое купе. Те, кто все-таки решался совершить героический бросок к торговым рядам, долго спорили о цене, требовали дать попробовать снедь, и, в конце концов, возвращались в вагоны, так ничего и не купив.

Иное дело — восточные. Эти подлетали к перрону с каким-то особым шиком. Еще до полной остановки поезда, прижав возмущающуюся проводницу к стене тамбура, на перрон стремительно вылетала орава веселых и немного пьяных мужиков. Этим было совершенно безразлично: сколько градусов сегодня на термометре, минус десять или все пятьдесят. Они выскакивали на перрон без верхней одежды, прямо от столиков купе.

Одна половина оравы, все с огромными сумками, еще на бегу выкрикивала два вопроса «В какой стороне привокзальный магазин? И есть ли в буфете пиво?» — и, получив ответ, стремительно убегала.

Вторая часть подбегала к торговым рядам. В этой группе все роли были распределены заранее, каждый четко знал какой вид снеди он обязан купить. Одни устремлялись туда, где продавалась горячая еда, другие к соленьям, третьи к холодным закускам, рыбе, салу, хлебу. Восточники никогда не торговались и ничего не просили на пробу. Зачем? Ведь о кулинарном мастерстве сибирских хозяек и о том, что они все продают исключительно свежее, известно давным-давно. Они просто спрашивали: «Что стоит?», расплачивались и, забрав снедь, шли дальше.

Соответственно, как небо и земля, различалась и еда, выносимая привокзальными торговками к поездам. К прибытию западных поездов выходило не более пяти–шести старушек. Они приносили еду попроще, и понемногу: отварная картошка, соленые огурчики, капуста, творожок, нарезанное небольшими кусками сало, и горестно качали головами, услышав сигнал к отправлению поезда: «Ну вот, как всегда, опять почти ничего не продали».

К прибытию восточных поездов для старушек с их простой снедью, на торговых рядах не было места. Здоровые, краснолицые торговки выставляли на столы самое лучшее, чем славилась Сибирь.

Тушеная картошка по-домашнему, которую кроме Сибири не умеют готовить нигде более по всей России: когда крупно нарезанный картофель в процессе тушения пропитывается жиром так, что будто светится изнутри аппетитной желтизной.

Знаменитые сибирские пельмени и вареники с картошкой, беляши, манты, чебуреки, пироги с начинкой на любой вкус. Все с пылу, с жару. Более десяти видов грибов на любой вкус: солёные, маринованные, с клюквой, брусникой. Сало, мясные рулеты, окорока, холодец. Рыба в любом виде…

Поезд еще стоит у перрона, а на торговых рядах нет ни единой крошки. Довольно посмеиваясь, торговки подсчитывают выручку и делятся впечатлениями:

— Вот это мужики! А ведь они так, пока всю Сибирь не проедут, на каждой большой станции сметают с торговых рядов всё подчистую и в вагон-ресторан никогда не ходят, едят только домашнюю снедь.

Тут появлялись загруженные под завязку спиртным мужики из первой половины выскочившей из поезда оравы, и торговки вновь ахают:

— Ну и восточники! Им все едино: что вкусно есть, что много пить. Да какие привередливые. Дешевое вино не покупают, скромной пищи не едят. Если гулять, так гулять по-российскому, с размахом. На столе должно быть только самое наилучшее! Одно слово — мужики!

Почти три месяца в году, по три поезда в сутки, по Сибири катился молодецкий хмельной разгул мужиков, севших на поезд во Владивостоке.

Это странное для непосвященных явление имело свое четкое и логическое обоснование. К семидесятым годам прошлого столетия Владивосток стал самым морским городом мира. Одних «морских контор» в городе было четырнадцать!

Пора массовых отпусков у рыбаков выпадает на конец осени и двух первых месяцев зимы, число списавшихся на берег в отгулы или отпуск исчисляется многими тысячами. Долгие месяцы путины моряк держит себя в ежовых рукавицах, когда и что ему делать — определяют морской устав и судовой распорядок, для перехода к спокойной земной жизни необходима разрядка. Желание сбросить с себя жёсткий морской регламент, оттянуться по полной программе — было всеобщим.

Скорый поезд Владивосток — Москва был словно специально создан для моряков-отпускников. Но отпускникам очень не нравилось, что по вечерам, когда разгул достигал зенита и они хором начинали петь песни, возмущенные шумом попутчики приводили проводниц и ломали им кайф. Они разработали целую систему, как надо действовать, чтобы оттянуться по полной программе.

При получении отпускных, а чаще всего у билетных касс, отпускники группировались и старались скупить все билеты в три купе подряд. В среднем поднимались верхние полки, за счет чемоданов удлинялся стол. Это был банкетный зал, а в двух купе с обеих сторон от зала отсыпались «уставшие от застолья». Они же служили звукоизолятором шума банкетного зала от остального вагона.

Но иногда случались накладки. Время от времени пассажир приобретавший билет заранее, попадал в одно из таких трех купе. Его участь была печальной. Позднее он еще мог припомнить, как садился в вагон, а дальше полный провал. В себя он приходил уже дома. Такого пассажира каждый из моряков почитал как личного гостя, и обязательно добивался того, чтобы тот выпил с ним. Моряков много — гость один. Бедолаге не давали ни малейшего шанса просохнуть от спиртного.

Поезд остановился на одной из станций Байкала. Из вагона с шумом и песнями моряки вынесли на руках совершено невменяемого пассажира, занесли его прямо в кабинет дежурного по вокзалу и, пресекая любые возражения, тут же сунули ему в карман банкноту в двадцать пять рублей.

— Это — наш самый лучший друг. Вот его вещи и документы, в пакете бутылка и закуска. Проснется, похмелишь, посадишь на такси, держи десять рублей таксисту, а мы на поезд. Береги нашего друга.

То, что их дорогой гость прибыл в пункт назначения, требовалось срочно отметить, а это уже повод снова накрыть стол.

Моряки приучены к дисциплине, поэтому и на столе у них идеальный порядок. У них даже есть специальный термин для культурного застолья. «Уборка стола по-морскому». Углы скатерти поднимаются и все, что было на столе завязывается в узел и за «борт».

Накрыв стол «по новой», моряки подняли стаканы за здоровье сошедшего попутчика, но не успели сказать тост, как появившаяся в дверном проёме проводница весело сказала:

— Ну вот, прямо к столу. Что морские волки радуетесь, что споили слабого человека? Принимайте замену вместо сошедшего. Этого вам уж ни перепить, не мужик, а могучий сибирский кедр. Проходи отец в купе.

За проводницей, одетый в шубу и лохматую собачью шапку, высился огромный мужик. По заросшему густой, но аккуратно постриженной бородой лицу, невозможно было определить сколько ему лет, но вне всяких сомнений, это был очень крепкий мужик, настоящий сибиряк. За столом радостно взвыли, а мужик смутился:

— Да я что, куда мне спешить? Постою пока в тамбуре, покурю, пусть люди не спеша отобедают.

Проводница аж зашлась от смеха, а, отдышавшись, сказала:

— Отец, у тебя табака не хватит, чтобы перекурить их застолье, они вот так еще трое суток «обедать» будут, а потом еще сутки похмеляться.

Но моряки уже перехватили инициативу в свои руки. Узнав имя своего нового попутчика (сибиряка звали Иваном Серафимовичем), они бесцеремонно затащили его в «отсыпное» купе, раздели и тут же усадили за стол. Выпили за знакомство и сразу же за здоровье сошедшего пассажира. Дав сибиряку время хорошо закусить, моряки поинтересовались:

— Откуда ты, отец, и куда в разгар зимы путь свой держишь?

Иван Серафимович буквально расцвел от этих вопросов:

— Праздник у меня, дочка, что на Украине, с мужем живут, внука родила. Иваном назвали, уважили. Везти внука показать нам с бабкой сюда, гиблое дело, мы же на самом Байкале живем. Вот мы с бабкой и тянули жребий, кто в эту зиму поедет внука посмотреть, а кто на следующий год. Выпало мне первому ехать.

За это требовалось незамедлительно выпить: за внука, за дочку, за бабку на студеном Байкале. Или Иван Серафимович не был приучен к такому темпу, или задумался о внуке, но он, подперев щеку рукой, стал мечтательно смотреть в окно. Моряки его не тревожили, а продолжали свою, начатую ещё вчера дискуссию. Больше всех горячился Юрий:

— Ничего понять невозможно. Возьмите любую книгу о Забайкалье и везде есть упоминание о просто сказочном байкальском деликатесе — омуле с душком, но нигде нет описаний вкуса этого деликатеса, в чем его изюминка. Я уже четвертый отпуск подряд еду мимо Байкала, но не могу купить омуля с душком. Соленый есть, копченый есть, с душком нет. Сегодня не выдержал, спросил у вокзальных торговок. Они мне с презрительной усмешкой отвечают:

— А чего его зря на вокзальный рынок выносить, все равно никто из пассажиров ни купит, к его духу надо с детства привыкать.

Выходит, врут все писатели. Это что же за деликатес, если его не может, есть обычный, не приученный к нему, человек, это…..

Что хотел сказать Юра, моряки ни успели услышать, Иван Серафимович громко крякнув, отпустил руку на стол с такой силой, что бутылки подпрыгнули.

— Эх, где наша ни пропадала! Есть у меня омуль с душком, для доченьки в подарок везу, она его обожает, а солёный — для зятя. Всем хорош зять, но хохол, толку в рыбе не понимает, не ест омуля с душком.

Сердечные вы ребята, хлебосольные, но и сибиряки не халявщики. Никому, ни за какие деньги не дал бы омуля, что для дочки везу, но вас угощу, чтобы почуяли, узнали вкус нашего омуля с душком.

Иван Серафимович поднялся и вышел в соседнее купе, где были его вещи. Минут через десять он вернулся и торжественно водрузил на стол три рыбины. Потребовал газету, и собственноручно стал чистить омуля и резать его на куски.

— Эти два, что для зятя, соленые, а вот этот — для дочки, с душком. Это не нуждалось в объяснении. Еще до чистки омуля моряки подозрительно завертели носами, что это так пронзительно завоняло? Причем до боли знакомый запах?

После того, как Иван Серафимович вскрыл омуля, сомнения в том, что воняло, исчезло у всех. Благоухал омуль с душком, и этот запах был хорошо известно морякам. Так могла пахнуть только плохо посоленная, жирная, и от того задохнувшаяся в собственном соку рыба.

Иван Серафимович вытер руки салфеткой и, улыбаясь во весь рот, торжественно произнес:

— Прошу всех откушать нашего байкальского омуля с душком.

В любом ином случае, другого человека, попросту послали бы куда подальше. Отказаться от угощения, которое сибиряк вез для любимой дочери, но взял часть его, чтобы от всего сердца угостить моряков, было бы просто свинством.

«Наливай по полному стакану». Моряки, залпом выпивали водку, и пока вкусовые рецепторы во рту были обожжены алкоголем, бросали в рот по кусочку омуля с душком, глотали ни жуя, и спешили закусить уже соленым омулем.

Иван Серафимович подозрительно оглядел моряков. Такой дегустации знаменитого омуля с душком он явно не ожидал.

Юра, чувствуя свою вину перед товарищами, поспешил успокоить старика.

— Не обращайте внимания на этих снобов. Им доводилось вкушать все рыбные деликатесы мира, и они выработали свой вид дегустации. Сначала неизвестный деликатес, а потом сразу же известный. На контрасте вкусовых ощущений они определяют истинную ценность деликатеса. — Самозабвенно врал Юрий, придумывая все на ходу.

— Так, дегустацию требуется срочно обмыть, наливай по новой.

Налили, выпили. Все подумали, что после двух стаканов подряд, учитывая ранее выпитое, сибиряк забудет об омуле, но сибиряк был зорок:

— Что же вы ребята соленый омуль подчистую смели, а с душком, после второй, никто и кусочка не взял?

Взять в рот еще один кусок тухлой рыбы хоть под водку, хоть под спирт, упорно не желал никто. Все моряки разом посмотрели на Юрия: «Ты жаждал попробовать омуля с душком? Ну, вот ты и выкручивайся перед стариком».

И Юрку понесло:

— Серафимович, твой омуль просто прелесть, но ведь ты же больше нам не дашь? И правильно сделаешь. Раз везешь дочке, то вези. Но в этом вагоне едут два купе девчат с краболова. По вечерам они приходят к нам на посиделки. Девчонки просто обожают ром «Негро», а в нем 43 градусов. Лимонами мы запаслись, но мало. Вот омуль с душком и пойдет девчонкам на закуску. Чтоб никто ни смел, до моего прихода есть омуль с душком — это будет сюрпризом для девчат. Коля, пойдем, я тебе ром дам, а сам за девчонками.

В коридоре Юра наставлял Николая.

— Когда девчата зайдут, то начнут фыркать — мол, стол у нас грязный, неопрятный для гостей, а ты сразу уборку «по-морскому», вместе с этим ароматным омулем.

Девчата от души посмеялись над Юркой, но помочь морякам в их беде не отказались. Через пять минут в проеме двери появилось девушки. Идущая первой раскрасавица Татьяна, едва переступив порог, остановилась.

— Девчата, стоп! Посмотрите у них же не стол, а настоящая помойка.

Все вскочили на ноги.

— Девчата не уходите. Аврал по-морскому, и на нашем столе будет полный ажур и идеальный порядок.

Коля стремительно поднял углы скатерти, всё лежащие на столе смешалось в общую кучу. Сквозь веселый смех и гам послышался стон невообразимо пронзительной душевной боли:

— Омуль!!!

Иван Серафимович забрал у Коли узел, развернул, сквозь кучу объедок и шелухи едва проглядывались куски омуля. Сибиряк отдал Коле узел и сев на полку, закрыл глаза. Татьяна подсела к убитому горем сибиряку и, нежно поглаживая его руку, что-то говорила ему вполголоса.

Стол накрыли по-новому. Распили дикое пойло под названием ром «Негро». За «любимый ром» каждый из моряков получил от девчат увесистый пинок под столом. После рома сибиряк пьянел на глазах. Затем встал, пошатнулся и, извинившись, вышел из купе. Все подумали, что старик пошел спать. Но спустя минут десять он вернулся и в гробовой тишине положил перед Татьяной ни один, а сразу два омуля с душком.

— Почисть дочка. Смотрю я на тебя, ну вылитая моя Машенька. Как же мне тебя с девчатами не угостить нашим знаменитым омулём с душком.

Юрий с ужасом подумал — «все, будет грандиозный скандал». Ведь захмелел не только сибиряк, захмелели все. Запаха чистки новых омулей желудки моряков уже не выдержат.

Но Татьяна была просто великолепна:

— Ну, уж нет. Вы им омуля сегодня уже давали? Давали! А они, лишь девчат увидели, обо всем забыли. Омуля с душком в мусор?!! Нет, отец, если ты принес этого омуля нам, девчатам, то и есть мы будем его сами, без этих глупых мужиков. Я его сейчас хорошенько, плотно заверну, чтобы аромат не уходил, и отнесу к себе в купе, а вечером мы его с девчонками под горячую картошечку за милую душу умнем. Спасибо отец.

Расцеловав смущенного деда, она подхватила сверток с рыбой и быстро вышла из купе.

Через час, когда Иван Серафимович уже крепко спал. Пакет с подаренным девчатам омулем покоился в урне небольшой станции, на которой скорый поезд делал минутную остановку. Моряки, вдоволь посмеявшись над своим испугом вновь отведать омуля с душком, сделав уборку по-морскому, накрыли стол.

Юра предложил тост:

— Так выпьем же друзья за то, чтобы всех тех, кто описывали омуль с душком как редкостный деликатес, до самой смерти кормили исключительно только этой ароматной рыбой.

Тост понравился всем. Моряки выпили за это справедливое пожелание стоя. До Урала было еще почти трое суток праздничного застолья. Отпускники оттягивались по полной программе.

Автор: Юрий Маленко.

Краболовы

Тяжел и опасен труд моряка, а рыбак это моряк вдвойне. Но даже в этом, изнурительно тяжком рыбацком труде, где для новых более тяжелых трудностей, казалось, уже не может быть места, труд ловцов и обработчиц краболовов, за свою воистину каторжную трудоёмкость, занимает особое место.

На краболове нет регламентированной рабочей смены, есть производственное задание на день. Для ловцов двенадцати мотоботов каждого из краболовов оно очень просто в изложении, но очень сложно и трудоёмко для его исполнения. За световой день каждый мотобот обязан успеть снять своё поле. Поле — это соединённые в одну 360 сетей, каждая по 50 метров, всего восемнадцать километров. Не успеть снять своё поле, оставить часть его на завтра, мотобот не в праве. После заката солнца краболов снимется с якоря и уйдёт за десятки миль к другому полю.

У каждого мотобота по три поля. Ставят поля сейнера. Каждая потерянная сеть удар по карману, ведь зарабатывали ловцы сдельно, штука краба 28 копеек. Все свои три поля они получали ещё на берегу перед выходом в море. В море ловцам новых сетей никогда не выдавали.

Охотское море по своему буйному нраву по праву считается самым непредсказуемым морем России. В три весенних месяца крабовой путины оно чудовищно непредсказуемо. Погода, направление ветра, осадки, течение меняются ни менее десяти раз за день, и, как правило, в считанные мгновения. А когда подует норд, это ещё и огромные дрейфующие ледовые поля способные утащить мотобот к Курильским проливам, а затем и в океан.

Мотобот краболова — это российский вариант знаменитой японской кавасаки, спокойно делающей свою работу в шестибальный шторм. На этой мореходной посудине, венце рационализма, нет ни одной пяди корпуса, предназначенного для защиты её экипажа. Все подчинено, тонко просчитано, исключительно под будущий улов. Носовая промысловая лебёдка с механическим приводом от кормового дизеля, два трюма, вместимостью три тонны каждый, закрываемые от попадания забортной воды лючинами, разборный промысловый стол. На самой корме, крохотная, чуть больше размеров самого дизеля, рубка, в которую, с великим трудом, согнувшись в трое, может протиснуться моторист. Поэтому все мотористы мотоботов, как правило, не более чем метр с кепкой высотой. Человеку даже среднего роста в дизельную рубку просто не протиснуться.

Для всех остальных десяти ловцов мотобота, включая старшину-рулевого единственная защита — их рыбацкие робы. Опора и надежда в бушующем море — поручни рубки и леерное ограждение бортов. А когда от ледяной воды, судорога скрючит их пальцы, они отогревают их на выхлопной трубе дизеля. И так, кроме штормовых дней, без единого выходного все три месяца крабовой путины. Каждый день, восемнадцатикилометровое поле.

Для шестерых распутчиков сетей каждого из мотоботов, длина поля увеличивается ровно в три раза. Именно столько раз им требуется протянуть сеть через «вешала», закреплённую выше человеческого роста пластиковую трубу, чтобы из бесформенной мешанины: водорослей, сетей, губки и прочих даров моря, можно было набрать «пятаки». Пять сетей, связанных в одну, готовую к постановке. У них производственное задание намного жестче, чем у ловцов мотобота. Те могут снимать поле до заката, а распутчики сетей обязаны подготовить поле к 18 ноль-ноль, и ни единой минуты позднее. Именно к этому сроку под борт плавзавода подойдут сейнера занятые постановкой полей. Ждать нерадивых, они ни будут, полчаса на погрузку, и, забрав сети, они отойдут от борта краболова.

Продолжительность рабочего дня для трехсот обработчиц краба прямо пропорциональна дневному улову. Едва на горизонте появиться первый мотобот, возвращающийся с уловом, а это не позднее семи часов утра, как по судовой трансляции раздаётся приказ: «Бригадам срывки и разрывки, крабоварам, работницам разделочного цеха занять свои рабочие места».

Именно бригада разрывки краболова, служит самым аргументированным доказательством полного физического превосходства женского организма над мужским, в монотонном и тяжелом физическом труде.

За пятьдесят лет работы управления краболовных флотилий, известен всего один единственный случай, когда после заключения немыслимо дорогого пари, мужчина рискнул встать за стол разрывки, с обязательством отработать десять дней. Но уже через два дня признал себя проигравшим, у него отказали обе руки. Он не был в состоянии, самостоятельно, одеть брюки. А ведь это был многолетний чемпион плавзавода по выжиманию двухпудовой гири и борьбы на руках! После этого случая ни один мужчина всего управления не посмел сказать грубого слова в адрес членов бригады разрывки. Бригады разрывщиц были предметом гордости, каждого из краболовов.

Учитывая то, что проходя через автоклав, краб доваривается в собственном соку, задача крабовара не сварить краб, а создать на его студенистом мясе защитную плёнку, чтобы при разделки не вытекал сок. Поэтому вода в крабоварке не более 81 градуса, и находится краб в крабоварке всего десять минут. Крабоварка, это вертикально – элипсная карусель. С одной стороны крабовар заполняет корзины идущим из срывающей панцири машины крабом, с другой, прошедший через ванну краб вываливается на стол разрывщиц.

Ровно через минуту на стол разрывщиц вываливается содержимое очередной корзины, тридцать — сорок килограмм полусырого краба. Задача шестерых разрывщиц, подняв краб до уровня груди, резким рывком разорвать мышцы, крепящие каждую ножку и клешни к мускульному поясу краба. И так, по двенадцать, четырнадцать часов в сутки без остановок, кроме 30 минут на обед, рывок за рывком во всю силу рук. Вот этой многочасовой монотонности предельной нагрузки мышц рук и груди мужской организм выдержать не в состоянии.

Очень часто, после того как разрывшицы уходили на обед, крепкие парни пробовали проверить себя, но более двадцати минут не выдерживал ни кто. Всем мужчинам требовался, пусть и короткий, но перерыв. Женщинам перерывов не требовалось. Они не только работали без подмены все три месяца путины, они ещё и постоянно пели.

Вообще, согласно регламенту, бригад разрывшиц должно быть две, но вторую линию запускали, исключительно в случае, когда идёт «большой краб», а это раз в пять лет.

Вот и получается, что улов двенадцати мотоботов ежедневно проходил через руки шести разрывщиц. На каждую – краб, снятый с 36 километров сетей! Как же их не уважать после этого, не гордиться ими?!!!

…Для двухсот укладчиц рабочий день начинался на час позже, но продолжался часов на пять – шесть дольше. И заканчивался лишь тогда, когда мясо последнего выловленного в этот день краба, будет уложено в баночку и отправлено, после закатки в автоклав, а часы уже показывают начало нового трудового дня. Такой монотонности ритмичности, без единой секундной заминки рабочего процесса, как на краболовах, не было больше нигде.

Но чем труднее проделанная работа, тем дороже и радостнее её завершение. По многолетней традиции, окончание крабовой путины, для плавзаводов, вошедших в первую тройку по итогам соревнования, ознаменовалось проведением банкета.

Плавзавод «Павел Постышев».

Я расскажу вам об одном из таких банкетов, прошедшем на борту краболова «Павел Постышев» в 1971 году.

Счастливчики сидели за празднично сервированными столами, «неудачники» десятками толпились у дверных проёмом входа в столовую обоих бортов. Ведь согласно судовой роли экипаж плавзавода 650-670 человек, а в столовую более 250 не втиснешь. Толпились они, по одной причине, пусть им и не посчастливилось попасть в число участников «банкета», но главную изюминку — музыкальный сюрприз, они посмотрят, обязательно.

По многолетней традиции, в порядке строгой очерёдности, каждая из судовых служб готовила к банкету, в условиях строжайшей секретности, музыкальный сюрприз. В этом году была очередь палубной команды.

Произносились тосты, звучали здравицы, менялись номера художественной самодеятельности. Желающие подходили к микрофону и смешили собравшихся шутками и песнями. Но вот к микрофону подошел руководитель судового ансамбля, которого ввиду его юного возраста, весь экипаж называл просто Петей, или Петюней. Он поднял вверх руки, добился тишины, достал из кармана бланк радиограммы и стал громко читать:

— Коллектив Большего театра, пролетая транзитом над Тихим Океаном в Монреаль, узнав о вашей трудовой победе, шлет вам привет и массу поздравлений. Ввиду того, что все артисты просто балдеют от крабовых салатов, проигнорировать «банкет» добытчиков краба, они просто не в праве.

Поэтому на борт «Постышева» была десантирована мужская труппа балета.
К огромному сожалению, из–за острой нехватки посадочных средств, оркестр высадиться не смог. Выступление мужской труппы балета будет проходить под «фанеру».

Теперь полнейшее внимание! Вы даже не в силах представить себе, как вам повезло. Впервые в мире, и всего только один раз, специально для вас, мужская труппа Большего театра исполнит танец маленьких лебедёв!

Буря восторга собравшихся, и крики сквозь всхлипы смеха: «Лебедей, Петенька, лебедей».

Петя сделал свирепое лицо и потребовал полнейшей тишины.

«Повторяю специально для тех, кто беспросветно туп, или очень редко моет свои уши. Это женщины танцуют танец маленьких лебедей. Женщины!!!

А это мужская труппа, и танцевать они будут танец, семерых маленьких лебедёв. Маэстро! Музыка!».

Прозвучали аккорды вступления, и из сумрака кухни, крепко держа друг друга за скрещённые руки, высоко вскидывая вверх колени и томно склонив к плечу голову, в столовую впорхнули семеро лебедей.

Миг оцепенения и лавинообразный взрыв восторга такой силы, словно вверху, над их головами, кто-то разом высыпал на палубу целый эшелон угля, и продолжал валить ещё больше и больше. Если бы в столовой, вместо толстых иллюминаторов, были обыкновенные стёкла, они бы, без всяких сомнений, вылетели вмести с рамами. В громком рёве и топоте ног не было слышно отдельных звуков. Восторг был единым, и всеобъемлющим. Ошеломлённые таким бурным приёмом, семеро Лебедев, смущённо застыли на месте.

Они были просто великолепны. На их больших и очень лохматых головах, непостижимым образом держались маленькие золотые короны. Парки юбок туго накрахмалены, а запястья рук и щиколотки ног, украшали пышные кружева. На ногах у всех лебедей были просто немыслимо смешные тапочки с огромными бантами. Наибольший восторг у зрителей вызывали бюстгальтеры в горошек и лица лебедей — огненно коричневые щёки, пунцовые губы и чудовищной длины ресницы.

Если на ведущем, огромном, с заросшей густой рыжей шерстью грудью детине, все это казалось игрушечным. Вздохни он полной грудью и всё его одеяние улетит прочь. То последний, седьмой лебедь, был так мал, что зрители видели только парящее в воздухе пышное кружевное облако.

Петя сорвал голос, требуя тишины, бесполезно, зрители неистовствовали в своём бурном восторге. Тогда он подошел к ведущему и что–то прокричал ему в ухо. Тот понял Петю, кивнул в знак согласия и семеро лебедей, подхватив двумя пальчиками оборки своих юбочек, вновь скрылись в сумраке камбуза.

Минут через десять, когда зрители успокоились, лебеди вновь попытались начать свой танец, но обвал смеха, заставил их вновь покинуть сцену. Так продолжалось четыре раза. Наконец присутствующие просто обессилили от смеха и с пятой попытки лебеди смогли начать свой танец.

Но когда в финале танца ведущий совершил прыжок, попытавшись взлететь вверх, а затем с грохотом стокилограммового тела рухнул на палубу, осиротевшая шестерка с диким воплем скорби свершив круг вокруг его тела, тоже рухнула рядом.

Отдохнувшие за время исполнения танца зрители, встав на ноги, наградили лебедей таким шквалом аплодисментов, что многие из заслуженных танцоров, сгорели бы от зависти при виде такого фурора.

А для всех кому посчастливилось, воочию, увидеть танец маленьких лебедей, до самого конца их жизни звуки мелодии этого танца будут вызывать улыбку и тёплые добрые воспоминания.

Ведь они видели своими глазами, единственное и уникально неповторимое, исполнение танца — Семерых маленьких лебедёв.

Автор: Юрий Маленко.

Чемпионский марафон

Эта смешная история произошла на территории Супутинского заповедника Приморья в начале шестидесятых годов прошедшего столетия.

Август в Приморье самый жаркий месяц лета, торгующие организации не очень жалуют своим вниманием таёжную глубинку. Привоз в посёлок Супутинский «ДОК» двух бочек пива — событие для мужской части населения из разряда выдающихся. Пиво привезли в субботу, уже после закрытия магазина, и закатили на ночь в ледник. Но в воскресенье, начиная с семи утра, мужики стали осаждать дом заведующей магазином, горя желанием поскорее вкусить, редкостного в их глухом краю нектара.

Первые лучи взошедшего солнца осветили умиротворённую картину. Жители всего посёлка с упоением смаковали прохладное пиво. Центральная, она же и единственная улица посёлка, переходила в прямой, как стрела, километровый отрезок дороги, делающий резкий поворот у самого берега реки.

Вдруг, в самом конце прямого участка дороги возникло какое-то пятно, которое скачками, с невероятной скоростью, стало приближаться к посёлку. Вскоре пятно приняло облик человека, который вихрем промчавшись через весь посёлок, буквально врезался в бочку с пивом. Рубашка нараспашку, грудь ходит ходуном от частых вздохов, волосы дыбом, глаза как два блюдца, в лице ни кровинки и …босой.

Беглец был так напуган, что люди даже не сразу признали в нём своего односельчанина, слесаря комбината и страстного рыбака. Слесарь силился сказать что-то важное, но задыхался и хрипел. Ему сунули в руку кружку с пивом, он осушил её одним махом, затем вторую. Но лишь после третьей кружки он смог не сказать, а судорожно прохрипеть:

— Тигр…Кабан…Тигр…

Все повернули свои головы в сторону, откуда появился слесарь. Никого. Пришлось дать ему ещё пива, но только после шестой кружки слесарь приобрёл способность внятно говорить.

Вчера вечером он, как обычно в выходные дни, ушёл с ночёвкой на рыбалку. Утром отрыбачил жор и, помня о привозе пива, решил поспешить в посёлок.

Но только он вышел на дорогу, идущую вдоль реки, на склоне сопки противоположного берега, раздался громкий рык зверя. Затем треск ломающихся веток и какое-то мохнатое пятно, в туче брызг рухнуло в реку. В воде пятно разъединилось на две части, и на берег выскочили, сначала огромный кабан-секач, а вслед за ним тигр.

Кабан ринулся к дороге и рыбак, бросив все свои снасти, резко стартовал. Пробежав метров сорок, он услышал грозный рык тигра за своей спиной, и невольно оглянулся. Прямо посередине дороги, летел кабан, он даже успел разглядеть его огромные, страшно загнутые, клыки, а на дорогу могучим прыжком выпрыгнул тигр. Больше он ничего не помнит до тех пор, пока не воткнулся в бочку с пивом. Тут мужики обратили внимание на то, что слесарь был бос.

— А когда ты успел разуться?

— Разуться? — изумился рыбак.

— Мужики, мамой своей клянусь, я не разувался! Может, они, сами…разулись? Ведь я обул сапоги тестя, а они на два размера больше.

Над посёлком грянул взрыв смеха. Смеялись все: мужики, бабы, дети, сам рыбак. Ещё бы, оказывается «разуться на бегу, удирая», вовсе не присказка, а реальность. Но смех их, не был долгим. Жители тайги они хорошо понимали всю серьёзность появления рядом с посёлком, дерущихся тигра и кабана. Если победит тигр, но кабан серьёзно поранит его, то ему, чтобы выжить, придётся начать охоту на самую доступную дичь: домашний скот или людей. И хотя по закону охраны редких животных охота на тигра запрещена, на подранков, представляющих опасность для населения, этот закон не распространялся.

Через полчаса пять самых лучших охотников посёлка с ружьями и собаками, взяв в проводники успевшего обуться рыбака, вышли из посёлка.

Собаки зигзагами рыскали по обочинам дороги, ничем не проявляя своего беспокойства. На умытой ночным дождём дороге, никаких следов, кроме отпечатков босых ног рыбака, не было. Собаки нашли в кювете один сапог, метров через сорок, второй. Несмотря на серьёзность положения, охотники весело посмеялись: «Вот даёт. Точно, на бегу разулся и даже не заметил этого».

Но тут собаки, подобрались и злобно зарычали. Охотники вмиг взяли оружие на изготовку, быстро распределив, кто, какой сектор будет отслеживать. Ведь зверей было двое, собаки пойдут на более крупного, а второй, может оказаться за их спинами.

Для опытного таёжника следы дают больше информации, чем для многих раскрытая книга. Кабан и тигр, действительно выскочили на дорогу, в этот момент их и увидел обернувшийся назад рыбак. Но звери пробежали по дороге всего метров двадцать и вновь свернули в гущу леса. Метров через сто тигр прекратил своё преследование, и кабан ушёл. Тигр, вообще, крайне редко преследует свою добычу его удел — засада.

Возвращаясь, охотники то и дело останавливались и замеряли расстояние между отпечатками ног рыбака.

Это была фантастика! С того момента, как рыбак, оглянувшись, увидел за своей спиной кабана и тигра, и до бочек с пивом, а это более чем три километра, он мчался двухметровыми прыжками. Мужики искренне сокрушались: «Какой талант в глуши пропадает, ему бы на олимпиадах бегать».

Но другие горячо возразили им: «Это почему пропадает? Скорее наоборот. Олимпийские чемпионы постоянно меняются, а он отныне и на веки вечные, будет непобедимым в веках чемпионом таёжного марафона.
Вряд ли найдётся в мире смельчак, который решится выйти на один забег с кабаном-секачом и уссурийским тигром. Вдруг звери после старта не пожелают свернуть с дороги? Тогда от претендента даже подмёток от сапог не останется.

А с тебя, чемпион, причитается. Очень уж ты, парень, везучий. Это надо же, такой марафон пробежал и даже по-настоящему, толком, испугаться не успел…».

Автор: Юрий Маленко.

Золотая лихорадка

С самого начала Первой мировой войны более чем 90% всех поставок союзников в Россию шло через Владивосток. Мощности морского порта в десятки раз превышали максимальную пропускную способность Транссибирской железной дороги. Через два года подземная крепость практически прекратила своё существование. Все её подземные: туннели, штольни, хранилища, казематы и прочие сооружения, за исключением цепочки орудийных фортов круговой обороны города, были забиты самыми разнообразными военными и продовольственными припасами.

Несмотря на то, что в России произошла революция, а затем и гражданская война, щедро оплаченные ещё царским правительством поставки продолжали регулярно поступать во Владивосток до самого момента вступления Красной Армии в город. Никто даже приблизительно не мог сказать: где, в каком именно месте, в каком количестве в городе есть в наличии тот или иной вид снабжения.

Эльдорадо для спекулянтов и аферистов любого пошиба. Покупалось и продавалось по многому десятку раз, переходило из одних рук в другие, всё и вся. Не партиями или тоннами, а пароходами и эшелонами и только за наличность. Более двух третей всех свершённых за эти годы сделок, оплачивались исключительно в «вечном» эквиваленте: золоте царских червонцев, драгоценностях и серебряных американских долларах. Иного денежного расчёта, бывшие сибирские промышленники, а теперь самые активные участники подпольных торгов не признавали. На руках торговцев скопилось баснословное количество золота и драгоценностей. Создание буферной Дальневосточной Республики под защитой японских штыков вселило в торговцев твёрдое убеждение, что так будет всегда. Никто из них даже не думал переводить свои капиталы за границу.

Стремительное наступление Красной Армии не оставило для торговцев даже призрачного шанса выбора, как им сохранить свою золотую мошну. Оставаться в городе глупо, всё конфискуют большевики. Попытаться вывезти своё золото в Китай или Корею смертельно опасно. Хунхузы совсем потеряли страх. Пока поезд дойдёт до Харбина, банды остановят состав, обшарят, буквально выпотрошат весь багаж не менее десятка раз.

Оставалось всего одно очень зыбкое, но реально осуществимое решение. Дробить свой капитал на части, прятать его там, где ты живёшь, затем бежать вместе с частями белой армии в Китай, и, влача нищенское существование терпеть и ждать, теша себя надеждой на скорый крах большевизма.

Никто никогда не узнает, сколько золота и драгоценностей было спрятано бежавшими из России торговцами во Владивостоке.

Город-крепость Владивосток был закрытым городом «особо строгого пограничного режима».

Криминал в городе был, но свой, мелкий и доморощенный. Авантюристы всероссийского масштаба, залётные гастролирующие воры, ловцы госпожи удачи, которые уже давно просеяли сквозь чайное ситечко все руины дворянских особняков в Центральной России, не рисковали появляться в городе строго пограничного режима.

Тысячи схронов, забитых золотом и драгоценностями, на десятки лет пережив своих сгинувших на чужбине в горькой нищете хозяев, мирно дремали в тайниках не тревожимые никем.

Так продолжалось до тех пор, пока возвращающийся с сессии ООН через Владивосток Никита Сергеевич Хрущёв не принял эпохального решения «…Утереть нос Америке, и превратить Владивосток в самый красивый город на всём побережье Тихого Океана…».

Согласно плану общей реконструкции центральной части города, сносу подлежало более двух третей всех одно и двухэтажных зданий города.

Гранит, этот воистину вечный облицовочный и строительный камень во все времена высоко ценился у строителей. Его можно было использовать практически бесконечно, перенося из более старых построек в строительство новых. А уж такой, из которого были выложены все ливнево-отбойные стены дореволюционного Владивостока, огранённый, а самое главное — единого размера, не сохранить для будущих построек было бы кощунством.

С началом реконструкции города и сноса старых домов, ливнево-отбойные стены, не вписывающиеся в планировку новых зданий, не просто ломались, а аккуратно разбирались, а гранитные бруски вывозились в единое хранилище.

За зданием бывшей поликлиники Ленинского района, подлежащей сносу, была ливневая стена, которую надлежало разобрать, а затем и вывезти. Учитывая солидный вес каждого гранитного кирпичика, их число, а самое главное то, что расстояние от места разборки стены до места их погрузки, было более чем значительное, бригада, присланная для проведения данной работы, была многочисленной.

Как правило, отбойные стены не имеют добавочных укосов, но в местах, где грунт в основании фундамента стены не был монолитен и плотен, в обязательном порядке они стояли.

На ливневой стене бывшей поликлиники таких добавочных укосов было четыре. Приступать к разборке стены, прежде чем бульдозер не свернёт эти укосы, бригада права не имела. Но и стоять под мелким, но частым дождём глядя на то, как бульдозер крушит укосы, было очень глупо, а вдруг он их целый день крушить будет?

Члены бригада ринулась в вагончик-бытовку, вотчину прораба данного участка. Там они бесцеремонно оттёрли хозяина от стола, и, достав домино, тут же организовали турнир, игра на вылет. При этом все смолили сигареты так, что очень скоро от их дыма хоть топор вешай. Некурящий прораб попробовал возмутиться, но кто его стал слушать? Ведь бригада была не его, а чужая, специализирующаяся на разборке стен, разберут стену — и пока начальничек. Прораб матюгнулся раз-второй, для членов бригады это, что слону дробина. Кашляя и чертыхаясь, прораб поспешил на улицу, глотнуть свежего воздуха.

Выскочил за дверь и оторопел. Да они что, сговорились его с ума свести? Одни дымом травят, а бульдозерист видно надумал дизель на бульдозере запороть и на ремонт в мастерские встать. Надо же до какой глупости додумался, кладку целиком, единым махом снести. Упёрся отвалом в самый нижний ряд и на максимальной мощности давит на укос. Да без толку-то давит, под гусеницами от пробуксовки уже траншею вырыл, а укос как стоял, так и стоит.

Возмущённый такой вопиющий безалаберностью, прораб засунул в рот два пальца и оглушительно засвистел. Но увлечённый разговором с сидящими в кабине бульдозера двумя разнорабочими участка, тот его не услышал. Прораб подскочил к бульдозеру, рванул дверку, изгнал из кабины рабочих и сердито сказал: «А ну, отодвинься от рычагов. И откуда ты непутёвый на мою голову взялся? Чему тебя, дурака, только учили? Укос целиком завалить хочешь. Смотри и учись, как их сносить надо. Неспешно снял пару верхних рядков, сдал назад, снимай следующую пару, а дойдёшь до низа, то вообще по одному рядку кладки снимай. Здесь спешка не нужна, поспешишь, понадеешься на мощь, толку не будет, а вот дизель точно запорешь. Смотри и вникай».

Прораб, сев за рычаги аккуратно срезал с укоса два самых верхних ряда кладки. «Понял? Ну, тогда давай дерзай». Прораб уступил место бульдозеристу, спрыгнул на землю и напустился на стоящих рядом с бульдозером рабочих: «А вы что словно аршин проглотили, столбами стоите? Марш в бытовку, ещё не хватало мне, чтобы, промокнув, вы простыли, да на больничный пошли. Ну и участочек же мне достался».

Но оба рабочих, не слыша своего начальника, продолжали смотреть в сторону укоса, ибо они видели то, чего ни прораб, ни бульдозерист за закрывающего им обзор поднятого отвала, видеть не могли. Прораб посмотрел и тоже застыл с открытым от удивления ртом.

Ниже снятого прорабом верхнего ряда, как раз на стыке стены и укоса, словно ленивый ручеёк, из отбойной стены сыпались монеты.

Обидевшийся за полученную взбучку, бульдозерист, не стал аккуратно срезать ряды кладки, а сильно, во всю мощь, ударил отвалом.

Укос содрогнулся, несколько верхних брусков отлетело и вместо ленивого ручейка, из стены обрушился ни только широкий поток монет, но какие-то футляры, коробочки. Теперь золотой ручеек, льющийся из стены, увидал и бульдозерист, он выскочил из кабины, и вместе с рабочими подбежал к стене.

Зачарованные блеском золота, они оцепенело, словно кролики на удава, уставились на золотой ручеёк. Бульдозерист и рабочие смотрели, а прораб сосредоточенно думал…

В конце пятидесятых в городе проходила крупномасштабная компания по продаже населению разливных напитков и молока. Прицепы — бочки с молоком, пивом, квасом, медовухой с раннего утра до позднего вечера производили торговлю на разлив буквально на каждом углу. Но позднее санэпидемстанция запретила продавать на улицах молоко, а затем и пиво. Сотни бочек прицепов оказались совершенно не нужны не кому кроме… строителей. Теперь в зависимости от размаха строительства или реконструкции, такие, но уже с питьевой водой бочки-прицепы, стали обязательным атрибутом любой из строительных площадок города.

…Согласно правилам техники безопасности при любом строительстве в зоне жилого массива, строительная площадка в обязательном порядке огораживается глухим высоким забором. Учитывая то, что снос это не долгосрочное строительство, ставить забор посчитали излишним, и ограничились переносными решётчатыми металлическими ограждениями.

Именно эти два изложенные выше обстоятельства, плюс то, что въезд в город десяти тысяч вербованных строителей изрядно изменил к худшему криминальную обстановку. Отныне все центральные улицы города постоянно патрулировались парными милицейскими патрулями и стали базисом плана прораба.

Каким образом, не вызывая не малейших подозрений, они могут утаить от власти весьма значительную часть найденного клада, было пока непонятно…

Золотой поток становился всё меньше и меньше, его исток истощался. И вот последняя монетка, блеснув, словно золотая рыбка, выпала из проёма стены и присоединилась к своим сёстрам. Эта монетка, словно сигнал стартового пистолета, вывела из ступора рабочих.

Они напряглись, подтянулись, чтобы в следующий момент ринуться к этой золотой кучке, и, отталкивая других хватать, набивать свои карманы этим, свалившимся им на головы сказочным богатством. Но грозное и властное: «Стоять!!! Кто дёрнется, прикончу прямо на месте!» — остановило их.

Прораб был мужик серьёзный, и не терпящий никаких возражений от подчинённых. Если он не только приказал рабочим стоять, но в качестве весомого аргумента, поднял отрезок толстой металлической трубы, было ясно, у этого слова с делом не разминутся. Сказал, что убьёт и точно пришибёт, рабочие застыли на месте.

Прораб подошёл к ним вплотную и тихо, но грозно сказал: «Слушайте меня как бога, и я сделаю вас самыми богатыми людьми в России. Не смейте даже мечтать взять себе хотя бы одну-единственную монетку, ибо это срок и не малый, всем нам четверым. Спрятать весь клад целиком, нам не по силам. Мы возьмём лишь только часть, но этого каждому хватит до конца жизни. Делайте, что скажу, и вы никогда об этом не пожалеете. Один рабочий в бульдозер, цепляйте и тащите сюда бочку с водой. А ты поставь её здесь так, чтобы бочка закрыла собой балок, а бульдозер закрывал обзор с улицы. Второй рабочий мухой в тепляк и тащи сюда пару чистых вёдер».

Связанная общей тайной, постоянно получающая ценные указания от прораба, четвёрка действовала так слаженно и быстро, словно они всю свою жизнь только тем и занимались, что прятали золотые клады и драгоценности. Прораб и бульдозерист выбирали из кучи песка и мусора золотые монеты, складывали их в вёдра и передавали рабочему. Тот тащил их к бочке, с натугой поднимал, второй рабочий осторожно, не привлекая чужого внимания, высыпал золото в открытый люк бочки.

Наконец, прораб сказал: «Всё, жадность фраера губит. Бросаем в бочку четыре самых больших футляра, что там, посмотрим потом, и зачищаем хвосты. Значит так, тащи бочку назад и ставь её буквально впритык к ограждению. Как поставишь, сразу назад и бей со всего маха отвалом в укос. Я заглядывал в дыру, там ещё много монет. Вот они, просыпавшись, и скроют все наши следы. А ты, бери нож и пробей им оба баллона на бочке, но пробей ещё до того, как бульдозер её на место поставит. Да внимательно проследи, чтобы эти дыры внизу, под шинами, невидимыми оказались. Теперь слушайте и запоминайте.

Вы, намокнув под дождём, залезли в кабину к бульдозеристу, чтобы согреться. Я, выйдя из балка, хотел вас прогнать и подошёл к бульдозеру, в этот момент бульдозерист ударил по укосу, и посыпались монеты. Вы даже не успели вылезти из кабины и подойти к ним, потому что я, тут же криком подозвал проходящий мимо милицейский патруль. А уж они, никого из нас и близко к монетам не подпустили. Эти милиционеры и станут нашим алиби».

Всё произошло согласно спонтанной, но логически обоснованной задумке прораба. Ждать появления парного милицейского патруля в самом центре города долго не пришлось. Едва они появились, как прораб истошно и пронзительно завопил.

Патрульные изумлённо посмотрели на кричавшего, прораб завопил ещё громче и призывно замахал руками, те со всех ног поспешили к нему. Прораб, потерявший от изумления способность не только говорить, но и двигаться, топтался на одном месте, кричал и тыкал пальцем в сторону стены.

Милиционеры посмотрели и обомлели. Под стеной, на конусе песка и строительного мусора, переливаясь всеми цветами радуги, блистали какие-то то ли камни, а вокруг них россыпи жёлтых и белых монет. Было отчего потерять способность передвигаться и говорить, и именно это, особо отметят в своих рапортах оба милиционера. Тем самым, официально подтвердив полное алиби всей четвёрки.

Через несколько дней в краевой газете «Красное Знамя» будет опубликована статья о самом большом кладе Владивостока, найденном при сносе ливневой стены. Более тысячи штук золотых царских червонцев, тысяча пятьсот серебряных американских долларов, свыше пятисот золотых монет различных зарубежных стран и огромное количество драгоценных ювелирных изделий, для оценки которых требуются большие специалисты-ювелиры.

Остаётся только поражаться тому, как прораб в считаные мгновенья сумел так тонко и безупречно рассчитать буквально всё, до самых ничтожных мелочей.

Семь суток люди комитета провели на объекте, тщательно исследуя буквально каждый сантиметр. Затем ещё двое комитетчиков находились здесь круглосуточно до тех пор, пока рабочие полностью не разобрали и не вывезли, всю отбойную стену. Никому и в голову не пришло заглянуть в люк стоящей впритык к пешеходному тротуару бочки с водой.

Самый надёжный способ спрятать, это совсем ничего не прятать, оставив скрываемое на самом виду. Прораб с блеском воплотил этот девиз в жизнь, спрятав похищенное золото прямо у тротуара центральной улицы Владивостока. И в приказе пробить оба колеса прицепа, был заложен безупречный расчёт.

Раз в неделю на строительный объект привозили другую бочку с водой, а пустую увозили. Если по какой-либо причине баллоны на прицепе бочки спускали, а заниматься их заменой среди строителей было некому, то приходила машина-водовозка и на месте заправляла бочку свежей водой. Баллоны менялись, когда работы заканчивались, и участок перебрасывали на другой объект. Тут хочешь, не хочешь, но менять баллоны придётся. Пусть и пустой, но на спущенных скатах прицеп, таскать по улицам города ГАИ не разрешит.

Снос, а затем и благоустройство продолжались свыше четырёх недель, и всё это время золото спокойно лежало на дне бочки. Извлекут его оттуда, лишь после того, как участок, а вместе с ним и бочку перебросят на другой объект. Только там, основательно накачав сторожа спиртным, прораб даст своё добро, слить с бочки воду, и извлечь золото. Этот срок был определён прорабом не случайно.

Он с самого начала понимал, с людьми какого пошиба его свело золото. День дележа золота, обязан стать последним днём его пребывания в этом городе, и он основательно подготовился. Выслал своему другу детства денежный перевод, а в телефонном разговоре попросил его дать ему срочную, заверенную врачом, телеграмму о тяжёлой болезни матери. На момент дележа золота, в его кармане уже лежал билет на фирменный поезд «Россия».

Прораб был прав, рабочие не сумели выдержать даже двух месяцев, и были задержаны с поличным, при попытке продажи золота. Общее число изъятых у них комитетом золотых монет, как об этом сообщалось в краевых СМИ, было свыше двух тысяч штук. Но какой была первоначальная величина утаённого, и какую, вне всяких сомнений, большую часть его, взял себе прораб? Какие драгоценности находились в четырёх больших футлярах? Ответ на этот вопрос, мог дать только сам прораб, который покинул город сразу же после дележа клада и на которого уже объявлен всесоюзный розыск.

Ни о прорабе, ни о том, чем закончился уголовный процесс над тремя задержанными горе-кладоискателями, в официальной прессе уже не сообщалось. Более того, отныне и уже навсегда, из СМИ Приморья исчезла любая информация: о кладах, незаконных операций с продажей золота. Но было уже поздно.

Дух золотого тельца уже вырвался из своего заточения и прочно завладел умами жителей Владивостока. О том, что во времена революции и гражданской войны, их город был вселенской барахолкой, ежедневный оборот торговых сделок которой, исчислялся миллионами, хорошо знали все старожилы города.

Были они хорошо наслышаны и о том, что только редким счастливцам удалось вывезти свои капиталы из России, но не придавали этому значения. Даже снос старых зданий в связи с началом реконструкции города, и сообщения в СМИ о найденных кладах, не вызвали никакого ажиотажа кладоискательства среди горожан, ведь все они были небольшими. Теперь ситуация кардинально изменилась, если даже исходить из официальных сообщений СМИ, то речь шла о кладе величиной более чем в пять тысяч золотых и серебряных монет. Людей бросало в жар при подсчёте примерной стоимости найденного клада, и ледяной озноб при мысли, что на месте этих рабочих могли оказаться они сами.

Золотая лихорадка властно охватила все старые, до революционной постройки, кварталы города. Совсем иными глазами горожане стали смотреть на старые дома, каменную кладку ограды, отбойные стены.

Навряд ли в те годы был хотя бы один проживающий в старом доме горожанин, который не пытался тайком, простукать стены, полы своей квартиры в надежде найти золотой клад.

Ведь речь шла о суммарной золотой мошне всех промышленников Сибири и Дальнего Востока, которую они, преумножив в десятки раз за годы «вселенской барахолки», так и не сумели вывезти из России, спрятав во Владивостоке.

Автор: Юрий Маленко.

Как провожают пароходы

Южно-Морской (Тафуин).

Во все времена корабль для моряка был непросто местом, где он жил и работал, зарабатывая приличные деньги. Ни один настоящий моряк никогда не воспринимает свой корабль, как железную коробку, нашпигованную механизмами, предназначенную для перемещения человека и грузов по воде. Для моряка корабль всегда осязаем, как живой организм, со своими характером, привычками, со своей, не похожей на остальные, судьбой.

Где бы не встретил моряк свой прежний корабль, он всегда мысленно поприветствует его и пожелает семь фунтом чистой воды под килем. Оттого и прощаются моряки со своим кораблем, как с самым дорогим и верным товарищем.

«Кура» была из плеяды «Золотые плавбазы России». После революции у молодой страны Советов не было ни денег, ни специалистов для постройки своих плавбаз, их переоборудовали с грузопассажирских пароходов. Ни одна из таких переделок, даже близко не соответствовала международным стандартам, но они десятилетиями давали стране миллионы валюты.

Позднее, в шестидесятых, специалисты подсчитают, что если суммировать всё прибыль, которую дали стране эти, старые ржавые, с ужасающими бытовыми условиями плавбазы, то металл их корпусов и надстроек можно было бы отлить из золота самой высшей пробы.

Но ничто не вечно под луной. Хотя их корпуса, склёпанные с толстой корабельной стали, были как и прежде крепки и надёжны, все механизмы «золотых плавбаз» безнадёжно устарели. Начиная с середины шестидесятых, их стали одну за другой, исключать из списков действующего флота и продавать на металлолом в Японию.

Непомерными усилиями руководству комбината Тафуин удалось отстоять «Куру». Её не стали отправлять в Японию, а поставили «на вечный прикол» у пирса, и она стала береговым консервным заводом широкого профиля.

На средства от реализации продукции произведённой на «Куре» были куплены новые суда, построены современный консервный завод и гавань. Ранее убогий Тафуин, превратился в ухоженный посёлок городского типа — Южно-Морской. Именно поэтому при любом упоминании «Куры», люди всегда уважительно добавляли — «наша матушка-кормилица».

Когда заработали на проектную мощность все цеха нового комбината с «Куры» демонтировали всё пригодное к эксплуатации оборудование, убрали широкие трапы-сходни. Новые суда теперь швартовались к новым причалам.

Старый облезлый, в потёках ржавчины пароход, устало навалившись бортом на такой же древний, как и он сам пирс, как будто дремал, всеми позабытый и совершенно не нужный никому.

Но вот подошло время сняться в свой последний рейс, и оказалось, что у этого старого парохода есть сотни искренне его любящих и верных друзей. И они никогда не забывали о нём, а, узнав о том, что его отправляют на переплавку, тут же отложили все свои дела, забыли про свои старческие недуги и болячки, и приехали проводить его в последний рейс.

Учитывая сколько нынешних пенсионеров, бывших моряков и обработчиц «Куры», изъявили желание проводить старый пароход в его прощальный рейс, руководство комбината специально арендовала два автобуса, чтобы доставить их с автовокзала Находки.

Автобусы прибыли в Южно-Морской, и минуя конечную остановку, подъехали к широко распахнутым воротам рыбного порта. Посёлок, такой шумный и оживлённый в обычные дни, был тих и безлюден.

Зато вся территория нового комбината, все пирсы, причалы были буквально забиты тысячами празднично разодетых людей. Блики заходящего солнца, отражаясь от сотен наград, слепили глаза. «Кура» и все стоящие в бухте суда были расцвечены гирляндами сигнальных флагов.

Едва двери автобуса раскрылись, как десятки бывших членов экипажа, ринулись со всех ног к старому причалу, но вход на причал был закрыт решетчатым переносным ограждением, а перед ним стояло оцепление из молодых, крепких мужчин.

Старые моряки и морячки, негодуя, не были разборчивы в выражениях, их ярость была безграничной. Они всю дорогу мечтали о том, как пройдут в свои бывшие каюты, кубрики, цеха и там, в дорогих для их сердец местах, простятся со своим кораблем. И вот, когда, преодолев сотни километров, они приехали сюда, их не пускают на борт «Куры». Зачем, тогда, их вообще пригласили?!

…Именно этого и опасалась руководство комбината. Ведь вся плеяда «золотых плавзаводов» была переделана из грузопассажирских пароходов. Причём переделана варварски! Ни малейшего намёка на незыблемые каноны кораблестроения, каждый из плавзаводов переделывался по-своему.

Лабиринты коридоров, закутков, тупиков приводили в ужас бывалых моряков впервые попавших на плавзавод. Как тут можно ориентироваться? Куда идти?

После того, как «Кура» стала береговым заводом, над перепланировкой судовых помещений немало потрудились люди, вообще, ничего ни понимающие в основах кораблестроения. Администрация имела все основания опасаться, что минимум две трети из поднявшихся на борт «Куры» старых моряков, просто заблудятся в этом хаосе судовых помещений.

Неизвестно во что бы вылилось это возмущение, если не вошедшие в мозг и плоть каждого моряка, священные? не подлежащие никакому обсуждению истины. На море есть один закон — морской устав и один бог — царь — верховный судья — капитан. Старый капитан громко произнёс в мегафон:

— Экипаж «Куры», слушай мою команду!

Все разом замолчали, недоумённо переглядываясь, к кому это обратился капитан, но тут же осознали. Так это же к ним!!! Ведь это они, а не эти молодые моряки, экипаж Куры. Не беда, что и они, и капитан уже давно не ходят в море. Экипаж остаётся экипажем всегда!

Приказы капитана обсуждению не подлежат, экипаж обязан исполнять их без промедления и раздумий. Старые моряки и морячки подтянулись, постарались расправить плечи, а капитан чётко объявил, почему допуск на борт парохода, категорически запрещён. Возгласы протеста смолкли.

Сгустились сумерки. Одновременно на всех судах, стоящих в бухте, вспыхнули прожектора, их лучи ярко высветили старый пароход. Прощальный митинг начался. Это был даже не митинг, а летопись славных дел плавбазы «Кура», чтобы каждый чётко осознал, какой славный пароход люди провожают в его последний рейс.

В бухту с громко гласным шумом прощальных гудков вошли два мощных морских буксира-спасателя, именно им надлежало отбуксировать старый пароход в Японию.

Митинг закончился, ограждение входа на старый причал убрали, и все бывшие члены экипажа устремились к «Куре». Чтобы в последний, прощальный час, прижаться, погладить рукой, навалившийся на пирс борт своего старого парохода. Многие из морячек, нисколько не заботясь о чистоте своих нарядов, широко раскинув руки, словно вросли в ржавую, грязную обшивку борта. И как это умеют делать только российские бабы, голосили во всё горло. Да и старые просоленные морские волки, то ли по причине порывов свежего ветерка, налетающего с моря, то ли от яркого света прожекторов, часто потирали свои глаза.

Время шло, но никто из прощавшихся со старым пароходом, и не думал покидать причал. На буксирах уже несколько раз, возмущаясь задержкой, давали гудки, но люди на них не реагировали.
Тогда старый капитан, снова взял мегафон в руки, и на максимальной громкости произнёс:

— Внимание членов экипажа плавбазы «Кура»! Сейчас на причале будет начата раздача памятных сувениров с борта парохода.

Характерной особенностью всего морского судостроения, является то, что не зависимо в какой части судна находится дверь или люк, над его входом, в обязательном порядке, приклёпана латунная пластинка с обозначением, какое именно помещение или отсек находится за входом.

Почти две недели целая бригада слесарей комбината, срубала такие таблички по всему пароходу. Старый боцман, сделав полную ревизию шкиперского имущества, добавил в число сувениров: спасательные круги, латунные закрутки для иллюминаторных барашков, дверные ручки и прочие судовые мелочи.

Администрация поставила перед слесарями и боцманом жёсткое требование: «Мы даже не можем предполагать, сколько людей придёт провожать «Куру». Но памятный сувенир обязан получить каждый желающий. Поэтому готовьте сувениры с большим запасом».

Бывшие члены экипажа «Куры» просто не могли знать этого, и именно на этом и сыграл старый капитан, чтобы удалить с пирса всех провожающих.

— Повторяю, специально для членов экипажа. Провожать «Куру» пришло очень много людей. В первую очередь сувениры будут раздавать старому экипажу. Но тот, кто не поспешит к раздачи, может остаться с носом. Ему просто не хватит сувенира и тогда прошу не обижаться. Я вас предупредил, а решение принимаете вы сами.

Приехать за сотни километров, и по своей воли, остаться без памятного сувенира? Такого старые моряки и морячки не простили бы себе никогда. Они спешно, в последний раз, целовали борт своего парохода и покидали пирс.

Через пять минут на старом пирсе не осталось ни одного человека. Оркестр заиграл бессмертный марш всех морских расставаний «Прощание славянки», головной буксир дал ход, буксирный трос натянулся как струна, а «Кура» даже не шелохнулась.

Видно за долгие годы отстоя, рыболовецкие суда при швартовках, работой своих винтов, намыли много песку под её днище, и пароход сел кормой на прибрежную отмель.

Пока заводили буксирный конец второго спасателя, чтобы буксиры смогли, став один за другим — цугом, двойной тягой, стащить корму парохода с отмели.

В толпе старых морячек заголосили, запричитали навзрыд: «Не желает наша матушка-кормилица идти на чужбину, помирать. Не отпускает её в Японию берег наш российский. Прикипела, сроднилась с Тафуином, наша «Кура»…».

Буксиры дали полный ход, трос натянулся, задрожал, «Кура» вздрогнула верхушками матч, и медленно, буквально по сантиметру, двинулась вдоль пирса. Одновременно с началом движения, острый, похожий на горестный жалобный стон, звук, заглушая собою все иные шумы, раздался над бухтой. С каждой секундой сила пронзительности стона возрастала.

Испуганно замолчали трубы оркестра, смолкли голоса и рыданья, почти все начали креститься. Это потом, люди поймут, что это скрипит деревянный привальный брус пирса от тяжести навалившегося на него борта парохода.

Но тогда все собравшиеся восприняли этот звук одинаково. Прощальный стон старого парохода, не желающего уходить от родных берегов и близких для него людей. Многим женщинам стало плохо, в толпе замелькали белые халаты медиков бригад скорой помощи, которых так, на всякий случай, пригласили заранее. Почти у всех из глаз полились слёзы, но теперь просоленные морские волки не стыдились их, не спешили вытирать их тайком. Ведь это были святые слёзы прощания моряка со своим кораблём…

Как только корма «Куры» подошла к концу причала, пронзительный звук «стона» старого парохода смолк.

Но тут же, на всех находящихся в этот вечер в гавани судах, разом взвыли гудки, сирены, сифоны. Их тут же подхватили суда, стоящие на ремонте в бухте завода Гайдамак, затем суда рыболовецкого колхоза, бухты Средней. Перекатываясь от одной бухты к другой, расширяясь и усиливаясь, громогласная симфония заполнила собой всё побережье залива.

Мощные лучи прожекторов высветили старый пароход в ночном мраке. Медленно, торжественно и величаво, под нескончаемый рёв сирен и гудков современного флота, «Кура» вышла из гавани в своей последний прощальный рейс.

Спасатели перестроились: теперь один из буксиров был впереди, другой сзади, и караван медленно стал удаляться от берегов.

С морской стороны появился МРС, гудя сиреной, он описал полную циркуляцию вокруг каравана, вошёл в бухту и лихо пришвартовался к причалу.

К месту швартовки со всех ног бросился разгневанный работник администрации. Прямо с причала он с яростью обрушился на капитана сейнера:

— Ты, что с ума сошёл? В порту десятки работников главка, а ты на их глазах все законы мореплавания нарушаешь. Тебе, что своего диплома капитана не жалко? Кто тебе дал право циркуляцией пересечь курс каравана?

Капитан сейнера без слов показал на корму, где пожилой моряк пристально смотрел вслед ушедшему каравану.

— Да при чём здесь этот матрос? — гневно спросило высокое начальство.

Теперь вскипел уже капитан сейнера:

— А притом, что он десять лет на «Куре» отходил, и у меня последний месяц, перед пенсией, добивает. Я ему утром, перед выходом в море, слово капитана дал, что мы обязательно вернёмся до начала митинга. Но засыпались с тралом и не успели. Ведь вы же сами — бывший капитан. Вот и ответьте мне, имеет ли право капитан, давший слово, лишить моряка возможности проститься со своим старым кораблём? То-то и оно, что нет у капитана такого права. Вот и пришлось мне пойти на грубейшее нарушение — сделать циркуляцию вокруг каравана. Но это позволила моряку проститься со старым пароходом.

Выслушав такой ответ, высокое начальство сменило гнев на милость:

— За то, что слово капитана сдержал — хвалю. Но за нарушение закона о мореплавании, выговор, причем строгий, я тебе гарантирую. Морской закон суров, но он всегда справедлив.

Постепенно люди разошлись, причалы опустели. Но небольшая группа пожилых моряков, пройдя на самый конец старого пирса, продолжала вглядываться в сторону ушедшего каравана. Словно надеясь на чудо, ещё раз, хотя бы на мгновение, увидеть свой старый пароход.

Их понимали, и никто не пытался уговорить их уйти, любые слова, произнесённые здесь, были бы кощунством.

Ведь это были настоящие моряки, и это был их, и только их пароход. Они провожали его в последний прощальный рейс.

Автор: Юрий Маленко.

Месть старого корабля

С седой древности и поныне, для моряков всего мира, имя корабля священно. Меняются члены экипажа – корабль остаётся. Трепать, мазать грязью, высмеивать или порочить имя корабля не дозволяется никому. Если такое случится, то на защиту своей чести может заступиться сам корабль, и море всегда готово помочь ему в этом.

Группу дизель-электроходов ледового класса Дальневосточного морского пароходства иначе как «броненосцы» или «кузнеца кадров» никто и не называл.

«Броненосцы» за их наклёпанный сверх основной обшивки корпуса толстый слой металла противоледового пояса. «Кузницей кадров» за то, что именно здесь зарабатывали визу, воспитывались, проходили стажировку или отбывали наказание моряки пароходства.

Полный джентльменский набор людей самого разного пошиба, отсюда и постоянство различного рода казусов, нелепых, конфузов. О броненосцах в пароходстве говорили постоянно, чего–чего, а различных приключений на них хватало.

Самым старым «броненосцем» этой серии был «Енисей».

Окончание арктической навигации — «Северный завоз», всегда ознаменовался двумя событиями для «броненосцев». Корабли становились на двух-трёхнедельный отстой для проведения мелкого текущего ремонта, а подавляющие число членов экипажа списывались в отпуска или отгулы. В свой первый рейс зимней навигации «Золотая линия» Находка — Магадан, каждый из «броненосцев» выходил с новым экипажем.

В тот рейс, ставший знаменитым и поныне, на «Енисее» экипаж возглавлял капитан подмены. Который, по его же словам, последний раз выходил в море на судах каботажа лет двадцать тому назад, а так всё время работал на кораблях загранплавания.

Это не нуждалось в дополнительных объяснениях, достаточно было лишь взглянуть на него. Это был непросто строгий и суровый капитан, это был вылощенный до зеркального блеска кэп-аристократ, с постоянной презрительной усмешкой холеного лица к серой обыденности окружающего его мира.

На корабле, экипаж которого был сформирован всего за неделю до выхода в море, об образцовом морском порядке глупо было и мечтать. Первых дня два капитан подмены ещё пытался в сжатые сроки и крутыми мерами добиться желаемого им порядка, но осознав тщетность своих усилий, публично заявил в кают-компании:

— Ваш «Енисей» даже ржавым корытом называть неудобно. Не корабль, а грязная шаланда с экипажем достойным быть отправленным на галеры гребцами. Впрочем, меня лично, это мало тревожит, я пришёл сюда всего на один рейс. Но можете мне поверить, что этот грязный ржавый броненосец под именем «Енисей» я не забуду никогда!

А вот так мазать в дерьмо имя корабля, да ещё в святом месте кают-компании, капитану право не стоило. Ибо вне всяких сомнений эти слова очень сильно оскорбили достоинство «Енисея». И корабль сам отомстил обидчику, сделав капитана посмешищем не только порта Находки и всего пароходства, но и великого множества моряков иностранцев. Ибо этот морской конфуз всепланетного значения был запечатлён ими на десятки фотоаппаратов и видеокамер.

В те времена, всемирно известный сегодня порт Восточный только строился. Пропускная способность торгового порта Находка была ничтожно малой, пришедшим кораблям приходилось подолгу стоять на внешнем рейде, дожидаясь своей очереди. Получить место швартовки в порту, сразу при подходе с моря, было большой редкостью, но именно это и произошло в тот день с «Енисеем».

Старпом, радостно потирая руки, сказал:

— Надо напомнить диспетчерской о тоннаже нашего броненосца, а то выделят недостаточно мощные буксиры, намаемся мы с ними, пока они нас к стенке поставят.

Но капитан, скривив губы в презрительной усмешке, ответил: «Отставить обращение в диспетчерскую. Швартовку будем производить сами — навалом». Увидав изумление на лице старпома, презрительно добавил: «Должен же хоть раз, этот ржавый «Енисей» пришвартоваться к стенке так, как это подобает настоящему кораблю, которым командует настоящий капитан…».

Швартовка навалом очень эффективный, но весьма и весьма серьёзный и опасный манёвр, требующий не только фундаментальных знаний капитаном всех особенностей своего корабля, но и слаженных действий всего экипажа.

Корабль, на самом малом ходу, под углом, подходит к причалу на расстояние в два раза больше длины его корпуса. По команде капитана «стоп машина», отдаёт якорь ближнего к причалу борта. Как только якорь намертво зацепится за дно, силой инерции его начинает разворачивать вокруг своей оси и он мягко наваливается противоположным бортом на стенку причала. Таким манёвром швартуются небольшие, малого тоннажа корабли, но идти на такую швартовку навалом на корабле типа броненосец, чей тоннаж был свыше восьми тысячи тонн, было чертовски опасно.

Капитан, в корне пресекая все возражения старпома, отдал команду: «Боцман приготовится к отдаче правого якоря. Кранцы на левый борт».

Море приучило моряков мгновенно реагировать на любые изменения, происходящие вокруг них. «Енисей» и так имел внушительные размеры, теперь же не имея никакого груза в своих трюмах, он словно огромная железная гора медленно входил в бухту, входил сам, без помощи буксиров.

Это не осталось не замеченным моряками стоящих в порту кораблей, которые мгновенно заполнили палубы. Не каждый день увидишь такое, чтобы капитан корабля такого тоннажа решился идти на швартовку навалом.
Особенно много моряков было на палубах иностранных судов, ведь место для «Енисей» было выделено как раз в просвете между иностранными судами, бравшими на свой борт цветной металл.

Капитан, осознавший всеобщее внимание к своей персоне, встал на специальную подставку и теперь по пояс возвышался над ограждением правого крыла мостика. Сотни глаз смотрели только на этого, такого смелого и, вне всяких сомнений, очень опытного капитана.

«Енисей» приближался к причалу, но капитан медлил с отдачей команды. Наконец в гробовой тишине раздалась: «Машина стоп! На баке, отдать правый якорь!». Прошло мгновенье… другое… стенка причала приближалась, вокруг брашпиля суетились матросы, но якорь и не думал покидать своего уютного гнёздышка в клюзе.

Совершенно забыв, что на него смотрят сотни глаз, капитан, вцепившись обеими руками в ограждение мостика, навис над палубой и чередуя слова команды с самым солёным матом, уже не кричал, а истошно вопил: «Боцман… мать твою… якорь! Отдать правый якорь!!!».

Но якорь не отдавался. Дело в том, что на всех кораблях ледового класса, во избежание цепляния ледяных торосов за якорь, гнездо для него более глубокое, чем на обычных типах кораблей. На случай примерзания якоря, клюз оборудован специальной системой парооттайки, которую включают ещё задолго до отдачи якоря.

Боцман, как и сам капитан, на судах ледового класса раньше никогда не ходил и он просто не знал их специфики. Теперь, по подсказке более опытных матросов, боцман открыл подачу пара на полную мощь. Но время отогреть примёрзший в клюзе якорь уже не было. «Енисей» продолжал приближаться к причалу.

Капитан на мгновенье оцепенел, а затем, сорвавшись на звонкий фальцет, истерично завопил: «Машина — полный назад!».

Но для того чтобы такая махина как «Енисей», смог погасить инерцию и дать задний ход, тоже необходимо было немало времени и расстояния, а его больше не было.

Бак всех кораблей ледового класса, точная копия ледоколов, метров на шесть нависает над форштевнем. Сейчас этот выступающий вперёд бак боднул вскользь по портовому крану, да так, что кран, подпрыгнув, лишь каким-то чудом не опрокинулся.

С ужасающим скрипом форштевень «Енисея» стал наползать на причал. Словно глухой выстрел лопнула под махиной корабля облицовочная плита причала, а «броненосец» заползал всё дальше и дальше. Ведь его корпус и был сконструирован так, чтобы, наползая на ледяные торосы, ломать их своим весом. Теперь «Енисей» заползал на портовый причал. Когда он заполз уже достаточно далеко, работавшая на полную мощность машина сумела погасить инерцию.

«Енисей» остановился, дёрнулся назад и в гробовой тишине раздался громкий звук удара многотонного тела и звон. Включённая на полную мощность парооттайка, удар форштевнем, и, наконец, рывок работающей полный назад машины, сделали своё дело.

Лёд, удерживающий якорь в гнезде клюза растаял, и он рухнул на причал, увлекая за собою звенящую якорную цепь.

Миг тишины и громогласный вопль искреннего изумления вырвавшейся одновременно из сотен глоток потряс воздух.

Смеялись, корчились в конвульсиях, выкрикивали возгласы восхищения на разных языках мира сотни людей. Ещё бы им не смеяться, не ликовать, подобного казуса, чтобы огромный океанский корабль при швартовке, отдал свой якорь на причал? Да ничего подобного наверняка не ведал ещё ни один из моряков всего мира.

Палубы всех иностранных судов разом опустели, но ненадолго. Иностранные моряки бросились в свои каюты за фотоаппаратами и видеокамерами, дабы запечатлеть на них этот бесподобный в своей нелепости морской конфуз.

Капитан после отдачи якоря на стенку, словно окаменел, не реагируя ни на что, как завис над крылом правого крыла мостика, так и застыл. Подошёл буксир, всеми последующими действиями швартовки руководил старпом.
Только когда истратившие весь запас плёнки фотоаппаратов, иностранные моряки, собравшись в тесную группу на причале стали восторженно кричать в его адрес на разных языках: «Брава капитану!!!! Брависсимо кэп!!!!», капитан будто проснувшись, вздрогнул всем телом, посмотрел на лежавший на стенке якорь, и, сжавшись в комок, словно соскользнул за ограждение мостика.

Матросы ещё не успели натянуть леерные ограждения трапа на берег, как мимо них, бочком, словно призрак, проскользнул маленький сгорбившийся человечек. И только когда он уже ступил на причал, по хорошо знакомой им фуражке, они поняли, что это был их, уже бывший, капитан.

На море любой казус людская молва разносит мгновенно. Об отдаче якоря на причальную стенку вскоре стало известно всем морякам и докерам Дальнего Востока, да и не только его. Старый «Енисей» стал самым популярным кораблём на всём Северо-востоке России.

Но если докеры и иные жители земной твердыни видели в этом нелепом казусе только смешную оплошность амбициозного капитана, то моряки, наоборот, относились к происшедшему, а особенно к самому «Енисею» с благоверным трепетом. Многие из них, если их корабль находился в порту вместе с «Енисеем», специально разыскивали место его стоянки, дабы притронуться к обшивке борта, ставшего легендой, старого корабля.

Ибо это старый корабль сумел сам постоять за честь своего имени, наглядно дав урок всем морякам.

Морские традиции священно неприкасаемые. Если ещё пращурами нашими завещано никогда не трепать, не мазать грязью святое имя своего корабля, значит, так тому и быть, на веки вечные.

Автор: Юрий Маленко.

Пик Дебилизма

Арктическое заполярье, мыс Шмидта, аэродром авиабазы. Свирепые чукотские пурги занесли низину за котельной аэропорта уже более чем на шесть метров. Об этом красноречиво говорило то, что последний из десятка пятиметровых столбов с прожекторами, скрылся под снежным настом ещё месяц тому назад. Только верхушка центральной, семиметровой металлической фермы с площадкой для ртутных ламп ещё торчала из-под снега. Но было ясно: ещё одна пурга и снежный покров скроет и её.

Вокруг торчащей верхушки фермы круглые сутки ходил часовой с полным боекомплектом. Он охранял стратегически важный объект первой категории. Пост номер четыре или как уже более пяти лет его называли все военнослужащие авиабазы — «Пик Дебилизма».

Сам объект — насосная для перекачки аварийного запаса топлива для наземной техники, был не только скрыт под шестиметровым слоем снега, но и углублён на два метра в бетонный бункер.

Учитывая то, что ветер с океана уплотняет наст по всему арктическому побережью до такой степени, что тяжёлый гусеничный тягач на базе танка Т-34 едет по снежному насту как по асфальту, то круглосуточно охранять объект, до которого отделение диверсантов будет рыть лаз дня три — четыре, было верхом идиотизма. А проще и привычнее, «Пиком Дебилизма».

Но устав, он и в Африке устав! Раз есть объект, то его надо охранять! И непросто охранять. Если с охраны объектов второй и третьей категорий начальник караула в Заполярье имеет право самостоятельно снимать часового и охранять объект путём патрулирования при силе ветра 16-18 метров, то с объекта первой категории, каковой и являлась насосная, только после того, как сила ветра превысит отметку в 21 метр.

Часовой поста номер четыре, солдат третьего года службы Анатолий Ищенко, спрятавшись от свирепого ветра за угол котельной, на все лады материл начальника караула – капитана.

— Идиот в офицерских погонах. Снял часовых от мастерских и транспортных самолётов на рулёжке, а я торчу на этом диком ветру, охраняя пик дебилизма.

«Сила ветра не превышает 20 метров, а в табеле поста чётко прописано 21 метр. Вы солдаты, и вы не вправе обсуждать устав. Марш на пост и не роптать».

А ты попробуй сам простоять два часа на открытой местности при таком ветре. Слава богу, что хоть позёмки нет.

Прошло всего минут сорок, как он заступил на пост, а ему уже кажется, что у него начал вымерзать желудок. Надо быстро двигаться, да так, чтобы жарко стало. Он скинул с себя постовой полушубок, поправил капюшон ватной куртки спецпошива и резко стартовал. Точнее попытался, он даже не шёл, а брёл, согнувшись вдвое, отворачивая лицо от свирепого ветра.

Сначала даже и не понял, что именно заставило его насторожиться… Анатолий подставил спину ветру, нагнулся и увидал чёткие следы медвежьих лап.

Позднее он так и не сможет объяснить, что заставило его принять решение начать преследование медведя. Ведь то, что медведь оставил такие чёткие отпечатки, свидетельствовало: зверь очень тяжёл, а значит и крупен.

Но тогда в нём проснулся азарт охотника, тем более внезапно, как это бывает только в этих широтах, сила ветра резко уменьшилась.

Он перевёл рычажок управления огня на одиночный выстрел, дослал патрон в ствол, откинул с головы капюшон и, выставив ствол вперёд, начал преследование.

Вначале след повёл его в тундру, потом повернул резко вправо, ещё раз вправо. Вдруг в глаза Анатолия ударил свет прожекторов аэропорта. Медведь сделал круг!

Впереди и чуть правее, менее ста метров от него, на белом снегу чётко выделялась вершина «его» мачты! В доли секунды в голове Анатолия вихрем пронеслось всё, что он читал или слышал о белых медведях: «Необычайно умён. При ловле нерп в полыньях, маскируясь, прикрывает лапой чёрную пуговку своего носа. Если белый медведь ранен и чувствует, что за ним идут, специально выбирает узкий проход в торосах и, пройдя через него, оставляет прямой след, ясно указывающий, что он ушёл. А сам, сделав крюк, возвращается и караулит преследователей сразу за проходом.

Но самое главное, белый медведь никогда не уходит, пока в упор не разглядит того, кто посмел начать преследовать его, хозяина всей Арктики. Он делает круг и совершенно бесшумно подходит к преследователям сзади».

Вот и медведь, которого он начал преследовать, сделал полный круг.

Резким прыжком Анатолий отпрыгнул от цепочки следов, развернулся назад и перевёл рычаг на автоматический огонь. Весь превратившись в один орган — слух. Ведь должен же скрипеть снег под весом такой туши. Должен!

Но слышать звуки мешали завязанные под подбородком клапана ушанки. Он скинул рукавицы и рывком одной руки развязал узел. Чтобы подвязать наушники шапки требовалось две руки. Но он до физической боли боялся хотя бы на короткий миг убрать палец со спускового крючка автомата и сунул шапку за пазуху.

Холода он не чувствовал, наоборот, все его тело залил горячий пот. Только теперь он сумел осознать, во что вляпался.

К котельной Анатолий передвигался бросками. Покрутится волчком, послушает, не скрипнет ли где снег, бросок метров на десять. Вновь послушает и вновь бросок. Достигнув котельной, он заскочил внутрь, закрыл дверь и подпёр её двумя ломами. Поднявшись на второй этаж в бытовку, он объяснил всё кочегару и через коммутатор доложил дежурному по части о «Ч.П.».

Дежурный среагировал молниеносно: «Данной мне властью приказываю: с котельной до моего приезда ни шагу. И немедленно предупреди по местной связи аэропорт».

Из кочегарки Анатолий вышел, как ему и было приказано, лишь после того, как машина с дежурным по части подъехала к самым дверям. Хотя дежурный точно знал, что часовой находится вне поста, он заехал в караул и взял в машину начкара и разводящего. Первым из машины выскочил начальник караула, он коршуном налетел на Анатолия, тряс его за грудки и, брызгая слюной в лицо, яростно орал:

—Подлец, нарушил присягу. Самовольно покинул пост, под трибунал мерзавца, да…

Досказать своих угроз начкар не успел, дежурный громко приказал:

— Молчать! Прекратить истерику!

И уже более спокойно:

— Ну, следопыт, пойдём посмотрим, что за следы ты там увидел?

Не успели они отойти от кочегарки и десяти метров, как дежурный взволнованно приказал:

— Все бегом назад в машину.

След и не один, были рядом с котельной. Сидя в машине дежурный по части приказал начальнику караула:

— Командуй шоферу, куда ехать и снимай всех часовых. Потом закройтесь в караулке и сидите там до утра. Меня сейчас подвезёте к дверям аэропорта — надо предупредить гражданских. Когда соберёте всех часовых, машину пришлёте ко мне.

Через полчаса, предупредив гражданских, и лично убедившись, что все солдаты находятся в безопасности, дежурный по части выехал в гарнизон. Сидя в машине, он, вдруг вспомнил о предостережении чукчей.

Весной этого года на мыс Шмидта с острова Врангеля, на котором традиционно собирались для выведения потомства почти все белые медведицы Восточного сектора Арктики, доставили 10 медвежат. Их забрали, усыпив мамаш выстрелами со снотворным для зарубежных зоопарков Америки и Канады. Первоначально предполагалось, что за медвежатами прилетит самолёт из США.

Но когда медвежат доставили на Шмидт, встали на дыбы военные. Нельзя позволять совершать посадку американскому самолёту на аэродроме стратегического значения. А по всему советскому Заполярью иных аэродромов и не строили. Все до одного военные, все — стратегического значения. Пока спорили, решали, прошло более месяца.

Чукчи, которым доверили кормить медвежат, неустанно твердили, что так долго держать медвежат на одном месте очень опасно. Белая медведица, если у неё забрали медвежонка, будет искать его всю свою жизнь, кружа по всей Арктике. Всем известно, что для белых медведей переход и в тысячу километров не предел, а до острова Врангеля всего 450 километров.
Если белая медведица случайно выйдет на то место где держали украденного у неё медвежонка, она начнёт жестоко мстить людям.

Тогда над предостережением чукчей только посмеялись. Но вот они пришли, и именно туда, где весной стояли клетки с медвежатами. Это предупреждение чукчей легло в основу рапорта дежурного по части командиру базы о причине снятия часовых со всех постов аэродрома.

Утром, взяв с собой в качестве экспертов охотников чукотского села Рыркайпий, целая группа машин приехала на аэродром. В караульном помещении прихватили начкара, разводящего, часового и поехали на пост.

Вердикт чукотских охотников был немногословен: «Это две медведицы, пришедшие со стороны океана и ищущие своих детей. Они долго ходили вокруг аэропорта и сумели безошибочно выйти на то место, где весной стояли клетки с их медвежатами.

Не найдя своих детей, они в ярости начали крушить всё подряд. Разворотили балок гражданских авиаторов и напрочь свернули, искорёжив металл в спираль, площадку для ртутных ламп на вышке поста».
Страшно представить, какая участь ждала Анатолия, если бы дежурный по части был буквоедом, неспособным к принятию самостоятельных решений.

Но ещё тревожнее было окончательное резюме охотников. Теперь точно зная, где держали их похищенных детёнышей, медведицы начнут жестоко мстить людям. Днём они будут прятаться в торосах океана, а ночью возвращаться до тех пор, пока их не убьют (Чукчи и на этот раз не ошиблись. После обеда медведиц обнаружат с вертолёта, спрятавшихся в торосах лагуны, и застрелят).

Но, тогда утром, выслушав вердикт чукотских охотников, командир авиабазы долго ходил вокруг останков искорёженной площадки вышки, а потом приказал:

— Часового ко мне!

Анатолий подскочил и застыл по стойке смирно.

— Послушай, солдат, а какого… ты, вообще здесь находился? Я никак не возьму в толк, что же здесь можно было охранять?

Анатолий гаркнул во весь голос:

— Пик дебилизма товарищ полковник.

После того, как офицеры объяснили командиру базы причину необычного названия поста, тот долго смеялся. Отсмеявшись, не обращая внимания на солдат и чукчей, гневно обрушился на своих офицеров.

— Полный и безоговорочный дебилизм всего офицерского состава базы. Во всех гарнизонах Заполярья хроническая нехватка солдат срочной службы. Всегда и везде. А здесь пять лет подряд, каждую зиму простывают, получают обморожение десятки солдат. Но ни один из офицеров не подал мне рапорта. Разве это не полный и безоговорочный дебилизм?

Какой к чертям собачьим устав? Какой табель поста, если всё надёжно упрятано под шестиметровым слоем крепкого снежного наста?

Пост снять и пока весной не сойдёт снег, обход два раза в сутки. Начальнику штаба срочно разобраться и подать мне рапорт, кто конкретно виновен. И чётко обосновать, почему офицеры, перестав заботиться о здоровье вверенных им солдат, не доложили об этом вопиющем дебилизме.

Но это уже было междуусобчиком старшего командного состава авиабазы.

Ненавистный для всех солдат срочной службы пост — «Пик дебилизма», прекратил своё существование.

Автор: Юрий Маленко.