Глава 1
С Борькой мы познакомились в Магадане, в п. Каменный карьер, где одно время мы снимали квартиру, в халупе, похожей на свалку ящиков снаружи, но неожиданно чистую и тёплую внутри. Как ни странно, но этот «памятник» строителям Магадана стоит до сих пор, как позор и немой укор всем прошлым советским секретарям горкомов и настоящим мэрам, губернаторам и прочим ворам, боссам правящей мафии.
Сам посёлок в горкоме считался частным сектором, но в народе его чаще называли «Шанхай» или «Нахаловка», и проживали здесь все те, кому не нашлось места под солнцем в самом Магадане. В общем, здесь обитали бывшие зеки с семьями и люмпены, которые никак не вписывались в благополучный вид богатого города, хотя многие из них были первыми строителями и старателями края. Но про них давно забыли, а старые заслуги во внимание никто не брал, и даже для вернувшихся с войны ветеранов никаких льгот не было. Это был в основном «отработанный» материал и уже никому не нужный.
Отсюда, со склона пологого берега, открывался чудесный вид на Магадан, посёлок и рыбный порт Марчекан, где стояли во льду рыболовецкие суда, военные корабли и подводные лодки. Меня ни замёрзшая бухта, ни корабли не удивили, поскольку я только год назад, как отслужил три года на тральщике дважды Краснознамённого Балтийского военного флота, а вот мой друган Серёга смотрел на всё широко открытыми глазами: у них в Белоруссии морей как таковых не было, да и зона, откуда он откинулся по истечении тоже трёх лет, находилась не у моря, а совсем наоборот.
Борька, как и все аборигены, тоже жил не в хоромах, а в такой же хижине, каких было большинство на склонах каменного карьера. Всё это поселковое обиталище считалось временным, но, как известно, нет ничего долговечней временных сооружений, но, тем не менее, каждый, кто здесь проживал, тешил себя мыслью о переселении в нормальные дома, где есть свет, газ, холодная и горячая вода и, конечно, тёплый сортир, мечта любой женщины, да и вообще всякого нормального человека, тем паче северянина.
А если б ещё окна и балкон смотрели на бухту, на море – это было бы счастье и полный пипец. Но, как я понял из жалоб домохозяек, сам посёлок был «Нахаловкой, Шанхаем», и ни в каких исполкомовских бумагах он не фигурировал, он был как бы виртуальным, хотя и обитали в нём вполне материальные, живые люди.
Глава 2
Ну а теперь немного о нашем друге Борьке, ведь именно о нём я и хотел поведать, потому что он был один из многих, наших северных знакомых.
Он был рыбак, он был браконьер с совестью, потому что Борька был человек моря, он знал его, любил и понимал его, как никто другой, и оно отвечало ему взаимностью. Днём Борька, если не ленился и был трезв, он со многими десятками или даже сотнями таких же любителей зимней рыбалки дёргал из лунки камбалу, навагу, корюшку, пахнущую свежим огурчиком. Но, в отличие от истинных любителей, он ненавидел всякую рыбалку, если это было законно и не связано с риском.
Снабжая хозяек и не только свежей и недорогой рыбой, он был уважаемым человеком, хотя в свои двадцать два года ни одного дня нигде не работал, а о существовании трудовой книжки только догадывался.
Как и положено настоящему рыбаку, у Борьки была дюралька «Обь», два двадцатых «Вихря», куча всяких снастей, краболовок и любимая вертикалка двенадцатого калибра. Была у него ещё старая больная овчарка и маманя с сестрёнкой лет тринадцати, которых он очень любил и всячески опекал, и если в миру он был дружелюбен и общителен, то в море или в других конфликтных ситуациях, он проявлял достаточную жёсткость характера, свойственную любому коренному магаданцу.
Как-то заглянули мы с Серёгой к Боре на огонёк, как и положено, с приличным запасом спиртного, хотя деньжата у нас были на исходе, но уж больно нам хотелось узнать его поближе и послушать байки о море, о рыбалке да и о самом Магадане.
Сидим, курим, пьём водку и слушаем Борьку, не забывая подливать хозяину поболе, поскольку тверёзый он не больно речист.
– Свежую селёдку я обычно продаю вёдрами, – рассказывает Борька, – и хозяйки, как голодные чайки, налетают со всех сторон, камбалу тоже берут охотно, штука – десять копеек, если полуфабрикат – то по пятнадцать коп. Полуфабрикат – это когда уже без шкуры, «каменушка» здоровенная как палтус, и её не чистят, а надрезают шкуру у головы и пассатижами сдирают до хвоста. Вот тебе хозяйка филе, хоть сразу на сковородку, корюшку да и другую мелочь я солю, вялю и сдаю в забегаловки, в пивнушки; морской ёрш, окунь, треска, мойва тоже идут на ура, хозяйки берут не только на раз покушать, но и на зиму наготовить.
У нас из рыбы делают и котлеты, и пельмени, и пироги рыбные. Море кормит нас всех, но у всякой рыбы своё время лова, своё, природой заложенное, время нереста для продолжения рода и, соответственно, улова. Конечно, народ больше уважает лосося, хотя это и не самая вкусная рыба, но тут играет роль икра, размеры и, конечно, дешевизна. В магазине горбуша потрошёная стоит девяносто пять коп, цельная, с икрой или молокой, которая жареная, вкусней самого мяса, уже рупь пятнадцать. Да и на зиму можно насолить, навялить, накоптить на всю зиму, я продаю своим постоянным клиентам цельную горбушу по пятьдесят коп штука, это совсем дешёвка, но я не крохобор, и мне уважение людей дороже денег.
За королевским, вернее, колючим крабом у меня очереди нет, краб только для гурманов, богатеньким, постоянным клиентам, которые никогда не торгуются и не спрашивают о цене, они только боятся меня обидеть, если вдруг мало заплатят.
В магазине филе краба, брикет четыреста пятьдесят граммов, стоит пять рублей, но что может быть лучше живого краба, когда приезжих гостей можно удивить гигантским крабом с зубастыми клешнями и ногами, длиной с руку мужика. А сам процесс приготовления, а потом и неспешное потребление, в баньке под пивко?!
Даже у нас в Магадане не каждый может себе это позволить, вот и берут в лавке филе, которое только на салат и годится, и у него уже будет и вкус не тот, чем когда он сварен в собственной броне, с травками, тогда весь аромат моря и весь крабовый вкус остаётся в мясе, а не уходит в воду, вот тогда это будет кайф и лепота.
Я иной раз и птицу перелётную добываю по весне иль осени, знаю, где гусь садится на кормёжку и утка. Эти озёрца и луга недалеко от берега моря находятся, вот мы компанией и охотимся, иной раз по многу бывает бьём, а что сделаешь – всем жрать охота. И не я один такой, я – добытчик по натуре своей, это у меня от бати-покойничка передалось, он меня всему научил: и водку пить, и рыбалить, и охотится, и природу любить и жалеть.
Нерпу иногда тоже бью на заказ, ларгу и акибу, хотя и жалко до слёз, я её сдаю в Армани старому корейцу, который за двух нерп даёт одну выделанную шкуру, самому выделывать – замучаешься, а он мясо сдаёт на звероферму для песцов, норок и лисиц, а шкуры в быткомбинат, где из них шьют шикарные непромокаемые куртки, шапки, унтайки, перчатки и даже галстуки, и ремешки для часов.
Глава 3
Вот такую, не бывало длинную и интересную речь озвучил для нас Борька, но мы пришли к нему не только выслушать его откровения, но и сказать, что нашли работу и на днях уезжаем в какую-то Армань, откуда нас должны были увезти по льду на какой-то остров Недоразумения, где нам и предстояло плотничать, а во время селёдочной путины ещё и на рыбе работать.
Услышав об этом Борька обрадовался: «Вы ещё не знаете, как вам повезло, какая там красота, рыбалка там, крабы, закачаешься, а лосось идёт на нерест в речушку Оксу, в трёх, а то и меньше, км от острова. А когда на путину, на остров завезут человек сто молодых, вербованных женщин, то и про рыбалку не вспомнишь, ну это я так, к слову пришлось, потому что приятно вспомнить.
Вскоре мы с бригадой хохлов-бандеровцев уехали в посёлок Армань, это километров пятьдесят от Магадана, где нам не дали долго гостить, а через пару дней загрузили в открытый бортовой Зил, гружёный мешками с солью, и вперёд. И вот мы уже катим по шероховатому льду Охотского моря, напряжённо вглядываясь в еле видные на горизонте очертания какого-то мрачного, величественного, средневекового замка, в белых нашлёпках снега, как в полярном камуфляже. Этот камуфляж создал ветер, сдувая снег с гладких, отполированных временем, камней, и задувая его в расселины и распадки.
Заехав с покрытого трещинами льда моря на островную землю, мы с облегчением вздохнули, доехали. Встретили нас хорошо, то есть никак, просто отвели в пустую общагу и сказали: «Располагайтесь».
На другой день мы с Серым облазили весь остров, познакомились с некоторыми аборигенами и с фронтом работ, то бишь голыми скалами и кучей строй материалов.
Здесь всё было так ново и непривычно, но и очень интересно, что время мы не замечали и дней не считали. Время шло, мы быстро привыкли, освоились и не заметили, как пришла весна, и это было для нас очередным потрясением, это уже был другой мир, другое море и другой, похожий на библейский Эдем, остров.
Про Борьку мы уже почти забыли, но уже во время путины, когда мы выгружали с плашкоута бочки с селёдкой, кто-то из местных окликнул нас с Серым: «Там вас какой-то белобрысый, лохматый, как Барбос, ищет, судя по номеру на лодке, магаданский». Что тут гадать, конечно, это Борька, и он подгадал в самый раз, к обеду, когда на рыбном пирсе никого не будет.
А тут и он сам, подрулил к борту плашкоута, встретились, поручкались, постучали друг друга по плечам, по спинам, но говорить было некогда, и, выставив из лодки под пирс в ледяную воду пару ящиков пива, (угодил, ох, угодил!), и мы, пока не было мастеров, закинули ему в лодку четыре бочки, не прошедшей стадии посола, селёдки. Каждая бочка весила 125-130 кг. «Обушка» крякнула всеми своими шпангоутами и всем судовым набором, осела в воде ниже ватерлинии, но тонуть не стала.
А Борька, укрыв бочки брезентом, поочерёдно дёргает шнуры двух стартёров, и моторы как котята послушно заурчали, пуская синий дымок. Боря даёт малый газ, как бы пробуя свои силы, потом добавляет оборотов и уже несётся под тень берега, где только белый бурунчик перед носом лодки и кильватерный след выдадут его местонахождение, а полный штиль с дымкой тумана, сегодня за одно с ним. Он уже пролетал мимо нашего острова, хотя мы его и не видели, Он спешил к дому в бухту Нагаева, где его ждали покупатели, а быстро выгрузив рыбу, он велел женщинам отнести рыбу по домам и через час быть опять на этом месте, но уже с вёдрами под селёдку.
Бартер, рыбу на селёдку, неплохая сделка в наших условиях, и мы принимаемся за дегустацию божественного, ещё советского «Жигулёвского» напитка. Потом Борька приезжал ещё пару раз, но брал только по две бочки, сказав при этом, что у него есть чем догрузить лодку, и погнал лодку не в сторону Магадана, а к устью Оксы, и надо быть полным дураком, чтобы не понять, зачем он туда подался, ведь там вовсю шла на нерест горбуша.
По некоторым причинам, нам с Серёгой пришлось под самую осень уехать с острова, и Борьку мы больше не видали. Прощай так полюбившийся нам остров нашего везения, наш Ноев ковчег и наш Эдем, мы оставляем здесь частичку нашего сердца и будем всегда помнить о тебе, как о подарке судьбы.
Глава 4
Пока в ожидании расчёта мы куролесили в Армани, многое произошло на том отрезке нашей жизни, и было и хорошее, и не очень, и мы понимали, что жизнь не может быть вечно в одних светлых тонах, как и не может быть вечно в чёрных тонах неудач, горя, болезней и просто жизненной невезухи. Но всё это уже у нас позади, и мы с Серым смотрим в будущее со вновь вспыхнувшей надеждой и оптимизмом. И да будет хорошо нам, да будет хорошо всем, давайте, люди, жить только на светлой стороне нашего бытия!
И вот опять Магадан, опять бич-вокзал, опять на коленях карта Магаданской области с рекой Колымой и посёлком Синегорье на ней, магнитом манящими к себе, и если перед нами не стоит вопрос: «Быть или не быть?», то вопрос ехать или не ехать, уже решён.
Когда до отбытия нашего дилижанса по проложенному нами курсу оставалось совсем немного времени, мы встретили нашу островную бригаду хохлов, из-за которых мы и уехали с острова. Невозможно работать с людьми, для которых главное в жизни – деньги, которые, кроме скандалов со своими прибывшими тоже за карбованцами жинками, не видели ни моря, ни красоты острова; они были жадными моральными уродами, готовыми за грош продать любого, наверное, даже собственную мать.
Их выгнали, выпнули как не оправдавших высокого доверия начальства, ну а если проще, то мы не зарабатывали тех больших денег, которые нам платили, и поэтому нужно было делиться с начальством, то есть с прорабом, а вот с кем он делился – не наше дело.
Пока мы с Серым работали с ними, мы, понимая суть дела и всю эту строительную афёру, заставляли хохлов ежемесячно выделять от бригады энную сумму для руки, «хлеб дарующей». Но после нашего отъезда они с облегчением вздохнули и гордо заявили привезшему зарплату прорабу и надеявшемуся на очередную мзду, что «ци гроши зароблены ими в поте лица», и никому ничего они не должны.
Тот согласно кивнул головой и велел прекратить переводить стройматериал и срочно приехать в Армань за трудовыми книжками, и ещё пообещал удержать за плохо и неправильно построенные гараж, контору, и удержать за проживание в бараке. Вот так и вышло, что жадность не только фраеров губит, но и оборзевших хохлов, которые хуже любого фраера.
Нужно было бы хорошенько побить их на дорожку, как раньше на острове, но уж больно жалостливо они выглядели. Последний вокзальный бомж рядом с ними выглядел, как Лондонский денди.
Нет, не тех Моисей сорок лет водил по пустыне, уча уму разуму, вот этих нужно было, а то вон чего они с Украиной сотворили, ну да бог им судья, но многим военный трибунал был бы в самый раз.
Нас ждала Колыма, Синегорье, новые впечатления и приключения, и мы, уточнив расписание автобусов, решили нанести прощальный визит нашему магаданскому другу Борьке, зачем и отправились в каменный карьер. Как и всегда, его дома не было, но сестрёнка с матушкой сказали, что он только что приехал, занёс рыбу, оружие и снасти и пошёл за моторами, так что сейчас он должен заявиться. Идти к нему вниз к лодке мы поленились, уж больно там берег крутой, поэтому открыв по бутылочке пива, ловили кайф, попивая пивко и ожидая хозяина.
Глава 5
Тут за окном, сквозь занавески было видно, как промелькнули какие-то фигуры, потом в сенях раздался топот, дверь распахнулась от удара ноги, и в комнату ввалились три мордоворота, один из которых держал в руке пистолет, а два других хлыща размахивали ножами и у каждого из них был на руке кастет. Дело серьёзное, и вооружены они не хило, заорав на нас Серым, чтоб мы сидели и не дёргались, двое из них стали по сторонам двери, а хрен с пистолем уселся за стол, погрозил нам стволом и направил его на дверь.
Но вот послышались шаги, и за окном промелькнула фигура Бориса с мотором на плечах, а мы так и не смогли придумать, как его предупредить, но напряглись и приготовились к бою, и что-то подсказывало нам, что эти урки припёрлись не убивать, а просто попугать, потому что убийцы средь бела дня себя так не ведут. Не знали мы только того, что о «гостях» Боря уже знает от местной шпаны и что пацанята уже рванули по домам за братьями и отцами. Нам с Серым нужно было вырубить главшпана с пушкой, а тяжёлые табуретки под нашими задницами лучшее оружие и пострашней ножа.
Тут входит Боря с мотором на плечах (который он никогда в жизни не заносил в комнату), тут и нарисовались прямо перед ним, как два чёртика из коробочки, «пугальщики» с ножичками, да прямо под Борькин «Вихрь», который, кажется, с хрустом опустился на их головы, поскольку они рядышком и стояли. Пока бандит с пушкой в растерянности мотал своим стволом, целясь то в Борьку, то в своих подельников, два качественных, крепких табурета прилетели ему, один – в голову, другой – в правое плечо, отчего пистоль прыгнул куда-то под диван, а сам стрелок волчком закрутился на полу, что-то мыча. Всё произошло почти молниеносно, а Борька сделал шаг назад, и у него в руках оказался его дробовик, он, как всегда, стоял в сенях в уголке, заботливо прикрытый от посторонних глаз широкой доской, но о том, что он не заряжен никто, конечно, не знал.
Мы привели бедолаг в сознание пинками и кулаками, и при этом совесть моя молчала, хотя это и было против моих жизненных принципов, наоборот, я почувствовал себя педагогом. А у калитки в это время волновалась толпа серьёзных мужчин и крепких парней, знавших друг друга с детского сада. Им мы налётчиков не отдали (убить могут), а, переведя их через дорогу, ведущую в морской порт, столкнули с обрыва вниз, жаль только что до воды они не долетели, холодная ванна им не помешала бы.
Борька давно ожидал чего-то подобного. Дело в том, что он не умел уступать наглецам и пятится назад, и это многим не нравилось, и сейчас пришла пора принимать меры, потому что одним «наездом» дело не ограничится. Ни для кого не секрет, что Магадан, как и любой город, поделен бандитами на районы, где у каждой банды свои интересы, поделено всё: и предприятия, и торговля, и золотые прииски, и рыбные промыслы. И если сняли фильм «Бандитский «Петербург», то почему бы не снять фильм про умытый кровью «Бандитский Магадан»? ГУЛАГ, зеки, золото, кровь и трупы, трупы, трупы, они были, есть и будут.
Колыма – это заколдованный, страшный край, перемалывающий человеческий мусор в труху, на корм червям, и странно было бы полюбить его, но я полюбил, потому что уже не застал лагерей и всего того ужаса, про который читал и слышал из уст старых зеков, а реки и море кровью не наполнишь, а прошлое уже становится легендой и почти детской страшилкой.
Мы ещё немного посидели, выпили, и Борька велел линять нам на бич-вокзал и как можно скорее уезжать: «Они пока не будут искать вас на автовокзале, потому что сейчас ещё думают, что вы местные, и будут вычислять вас в городе. За меня не беспок, хуже бывало, я сейчас смотаюсь к кой-кому в городе, и эти быки завтра, если не сегодня, сами приползут с извинениями. Ну всё, мужики, забегайте, когда-нибудь, ну а если не получится, то я в обиде не буду.
Мы уехали на Колымскую ГЭС и Борьку больше не встречали. Узнав о его жизни больше, а его самого лучше, мы и жалели его и завидовали ему. Он был хорошим парнем, со своей дорогой в жизни, своей судьбой, и он был просто один из нас. Удачи тебе, Борька! Это было в Магадане в 1973 году.