Ты думаешь, что мне не по годам,
Я очень редко раскрываю душу.
Я расскажу тебе про Магадан.
Слушай! Как я видел Ногайскую бухту
Да тракты. Улетел я туда не с бухты-барахты.
В. Высоцкий.
Я воспеваю труд старателей, я преклоняюсь перед ними, но я проклинаю золото и всё, что с ним связано: беды, смерти, горе вдов, сиротство детей. Битва за золотой урожай — это фронт, передовая, откуда постоянно вывозят раненых, искалеченных и убитых. Золото пожирает людей, но людская река не иссякает. Люди летят на блеск золота, как мотыльки на свет и также погибают. Золото и зло — слова-синонимы.
Старатель рабочая пчела, он батрачит, чтоб выжить, прокормить семью и, возможно, но маловероятно, обеспечить старость. Все остальные, кто вьётся вокруг, это чиновники всех рангов и, конечно, криминал, повязанный с ментами одной верёвкой. Это мафия! Они работают по-крупному, и всякое разное, вокзальное, привокзальное и поездное ворьё им и в подмётки не годится, хотя и они имеют свой приличный кусок от старательского пирога. Но это так к слову пришлось.
Колыма, артель «…беда», зона риска. Вообще-то, эта старательская артель гордо и с претензией именовалась «Победой», но, как и яхта капитана Врунгеля, вдруг стала «… бедой», по крайней мере, для меня.
В 1994 году судьбе было угодно забросить меня опять на Колыму, на этот раз в старательскую артель «Победа». Особых иллюзий в отношении заработка я не питал, но реальность оказалась гораздо хуже, чем могла бы быть. Но об этом я узнаю потом-потом и в который раз испытаю на своей шкуре, что такое капитальная невезуха.
Из Москвы до Магадана на ИЛ-62 семь часов лёту без единой посадки. С высоты десяти километров обозреваю просторы нашей Родины, и у меня появляется ощущение, что мы летим над пустыней. Отчасти, так оно и есть, на таких огромных площадях редкие города и городишки едва видны, а посёлков и деревушек и вовсе не видать. После операции «Ы» нашими благодетелями-затейниками, во главе с тамадой государственного масштаба, Бориской Ельцыным, гайдаровской ваучеризации, чубайсовской электрификации (бесофикации) и горбачёвской перестройки, и то немногое, что было в этих краях, исчезло с лица земли-матушки.
Из окна поезда, когда по осени я ехал после окончания сезона с Амурской старательской артели, воочию увидел брошенные леспромхозы с лесотасками, пилорамами, трелёвщиками. Видел я и мёртвые деревни, посёлки и городишки, где когда-то жили люди, работали, любили, растили детей, по-прежнему верили в светлое будущее, и ждали.
Сейчас эти, некогда живые, тёплые дома смотрят на мир пустыми глазницами разбитых окон с укором и угасшей навеки надеждой, ведь без людей они стареют и умирают. Дома, как и люди, не хотят смерти но, как и у людей, у них оказался короток век. То, что я видел, были уже не города или деревни, это были погосты, громадные кладбища чьих-то похороненных жизней и надежд, а это ведь только лишь маленький, умерший кусочек земли. А сколько их, таких погостов по всей России?
Это для нас писаны гимн, Уголовный кодекс и все остальные законы. Это наши дети присягают на верность родине, служат честно, погибая в Афганах и Чечнях. Своих отпрысков власть имущие откупят у продажных военкомов, спрячут на своих виллах за «бугром». Слуги народа живут по своему воровскому кодексу, у них другие боги, другие талмуды, кораны и библии, другая, неизвестная нам вера, хотя кто-то из них даже лоб крестит, не пропускает намаз и ест только кошерную или халяльную пищу; но они — воры, и предатели, и они пока ещё у власти. И болит у людей душа от бессилия и безнадёги.
Я нечаянно ушёл от основной темы, но больно уж накипело, вот я и испустил этот душевный вопль. Причина, по которой я опять подался в старатели, это желание вырваться из того замкнутого круга смутного времени, неудач, нищеты материальной, но не физической или моральной. «Что день грядущий нам готовит»?