Как и подавляющее большинство промысловиков, Фома не делал из оружия никакого культа. Более того, относился он к нему совершенно потребительски, зная, что в случае выхода из строя, он без труда найдёт замену любой огнеплюющейся палке в своём арсенале.
Поэтому ружья у него все были страшные, со стёршимся воронением, битым железом и деревом. Правда, их все объединяло одно свойство – они не давали осечек.
Помню, во время одного из приездов к Фоме, я застал его за приведением в порядок сильно поношенной тульской курковки – одного из самых капризных агрегатов в таёжном пользовании. Фома разобрал замки, нашёл причину неисправности – ажурная часть приклада, к которой крепилась колодка, потрескалась и вставленные в неё оси люфтили.
— Гляди, что я придумал, Миха, — приветствовал меня Фома. – Развёл ацетоном эпоксидку до состояния бензина. Сичаз она впитывается в дерево как хошь. А теперь – втыкаю в банку с этой разведёнкой потресканную часть приклада – и вместо заводской резьбы по дереву получаем через день на деревянном прикладе пластмассовую детальку к которой крепится колодка! То есть, ту же деревяшку, но насквозь пропитанную эпоксидкой. Теперь – ставим в неё те же оси и винтики – и глянь – стоят как вмороженные!
Фома поднёс мне к носу уже отремонтированный замок и с угрожающим звоном спустил пружины. Я брезгливо отвернулся.
— Фома, и на фига тебе возиться с этим хламом? У тебя оружия – партизанскую армию Ковпака можно снабжать! Выкинь ее на хер!
— Да понимаешь, Миха, — продолжил Фома, — вот не могу я ружьё так просто взять и выбросить. Подарить – могу, да. Но нельзя ж подарить ружьё так, чтоп человек стрелял из него и всякий раз боялся – а ну как не выстрелит? Я сам с таким ходил года два – страху натерпелся. Так что осечечных ружей у меня быть не должно. Пусть даже они на базе лежат и я их в лес никогда не возьму.
Я ещё раз посмотрел на рогатое чудовище, которое он держал в руках. Маслянистые серые бока его стволов украшали грубые шрамы лот ударов о камни, мелкие риски – знаки встреч с ветками лиственниц, тифозная сыпь коррозии. Приклад до «ремонта», наверное, напоминал неудачно обрубленное сучковатое полено, которое потаскали собаки. Теперь это полено лоснилось мерзким мебельным лаком, который как-то всучил вместо самогона Тошке Слепцову какой-то совхозный бизнесмен в обмен на пару дохленьких соболей. Слепцов обнаружил подмену только с паре сотен километров от деревни, и рассудив, что не пропадать же столь дорогому продукту, если уж его не удалось потребить внутрь, оставил бутылку Фоме.
— Гляди – как новое стало, — гордо сказал Фома и разрядил стволы по пристрелочному дереву.
Я содрогнулся.
— Там уже свинца центнер сидит. Не боишься, что завалится?
Это была шутка. «Пристрелочное» дерево было практически у каждой промысловой избушки в этих краях. Обычно им назначали какую-нибудь относительно толстую лесину, растущую в пятидесяти – ста метрах от порога жилья, с тем, чтобы хозяин мог задумчиво и тщательно проверять только что снаряженные, купленные (или украденные) на фактории патроны практически не выходя из помещения. Многие промысловики просто каждый день начинали с того, что выпускали десятка два, а то и больше патронов по известным им сучкам и затёсам. Чисто для тренировки и поднятия настроения. «Пристрелочное» дерево Фомы было одной из самых толстых и кривых лиственниц в округе, толщиной с бочку из под горючего.
— Не боись, — осклабился Фома. – Не завалится! У него центр тяжести низко!
Я кивнул. В центрах тяжести Фома разбирался отлично. Об этом свидетельствовали построенные им хоромы.
Основным промысловым оружием Фомы были капканы и проволочные петли.
Кроме двуствольной курковой тулки на базе у Фомы со временем собралось много всякого оружия. Это была и малокалиберная однозарядная винтовка ТОЗ-16, в прошлом – казённая, позднее – формально «утопленная» и списанная со счетов совхоза; уже упоминавшаяся тулка шестнадцатого калибра, которую он держал как расходное оружие возле дома; обычный армейский кавалерийский карабин под русский трёхлинейный патрон. Кроме того, в «домашнем арсенале» присутствовали три или четыре ижевские одностволки 16 калибра – в качестве оружия для детей; и попрятанные по зимовьям-переходнушкам. Он укрывал их под крышами строений, завёрнутыми в резиновые болотные сапоги. В сухом климате Юкагирского нагорья они не ржавели десятилетиями…
Естественно, дети Фомы не имели никакого понятия о запрете на оружие. Оно было в его доме таким же точно элементом быта, как молоток, топор, удочка, пила и рубанок. Каждый из детей знал, что любое ружьё – обязательно заряжено, и из каждого, находящегося в поле зрения огнепала можно выстрелить, сняв его с предохранителя, или передёрнув затвор. Я думаю, к моменту моего знакомства с Фомой, его старшие дети имели на счету больше дичи, чем многие городские охотники выходного дня. А было им, максимум, четырнадцать лет.
Самым же общеупотребительным оружием Фомы была малокалиберная винтовка. Её хватало на подавляющее большинство промысловых нужд, и ещё сверх того – я помню, как несколькими меткими выстрелами Фома сбил какие-то мелкие ветки, которые мешали ему натянуть антенну радиостанции над крышей. Владел он этим оружием виртуозно – на фактории Куранай, где, к слову, о Фоме (как и по всему бассейну Омолона) ходили легенды, рассказывали, как он на спор разрезал пулю выстрелом о лезвие воткнутого в стол ножа.
Лично для меня эта история свидетельствовала не столько о фантастической меткости, сколько о незаурядной смекалке – трюк с разрезанием пули – довольно традиционный стрелковый фокус. Но до него, как и до многого другого в этой жизни Фоме пришлось додумываться самому.
А любимой винтовкой оставался полученный от родственников немецкий карабин Маузера, короткий, прикладистый, с верным боем. Этот карабин был каким-то образом украден с колымской фактории вместе с пятьюстами патронами; и всякий раз, вскидывая его к плечу, Фома думал, что случится, когда дефицитный боеприпас подойдёт к концу.
О проблемах с боеприпасами знали все соседи и приятели Фомы, и знали, что нет большей радости для охотника, чем привезти ему десяток-два длинных, хищных, остроконечных военных патронов германского образца.
Автор: Михаил Кречмар.