Но вот, наконец-то, ремеслуха окончена! Теперь у меня не семь классов, а уже девять. И теперь мы – рабочий народ. У меня удостоверение: «Часовщик-сборщик 4-го разряда». Дали общежитие. В комнате 12 человек. Мы почти не ссорились. А когда? С утра – завод. Вечером – свидания. Одежды у нас почти не было. На свидания одевали всем миром. Кто шарфик, кто кофточку, а кто даже чулки фильдеперсовые (тогда в моде были).
С питанием было сложнее. Спать, как правило, ложились голодные. Зато сегодняшние модели нам бы позавидовали – мы были стройные, как газели.
В общежитии была плита. Днем и вечером ее подтапливали. Варили на ней все, что у кого было. В обеденный перерыв мы, сломя голову, летели домой, чтобы занять место на плите. Но не всегда это удавалось. Середина уже была занята, а по краям еда не успевала нагреваться, и приходилось есть холодное.
В основном покупали макароны с мясом – в банках. Если б вы знали, какие они были вкусные! Даже холодные. Зато кипяточку было вдоволь. Стакан кипятка, конфеты «Дунькина радость» – и вперед, на завод! С ученического заработка нас только через полгода переводили на самостоятельную работу. Так что пока мы жили серединка на половинку.
Но мы не отчаивались. Бегали на танцы, ходили в кино, даже баловались мороженым. Были молодые, бесшабашные, все нам было нипочем. Это сейчас задумываешься: сколько же ошибок совершили! Но назад ничего не возвращается, все осталось в прошлом, но хорошим, светлым и молодым. Я, например, ни о чем не жалею, хотя мне ох как трудно приходилось. Особенно когда меня принимали в комсомол.
Устав я знала наизусть, очень волновалась. Когда уже ответила на вопросы, из зала раздался голос: «Пусть скажет, где ее отец?». Комсорг обратился ко мне, и я еле слышно ответила: «Я не знаю». Тогда он громко сказал: «Она не знает! Еще вопросы есть?». Вопросов больше не было.
Я, естественно, вся в слезах, на дрожащих ногах, не помню, как сошла со сцены. Девчонки успокаивали, но я не могла остановиться. Такое забыть нельзя…
Произошел еще один не очень приятный случай, можно даже сказать, отвратительный. Я спокойно сидела и перевешивала свой надоевший баланс, когда ко мне подошел мастер и сказал: «Хаютина, иди срочно в общежитие, так надо, я за тебя посижу».
С одной стороны, я была рада вырваться на свободу, а с другой… Всю дорогу думала-гадала, что случилось? Зачем и кому я понадобилась?
А в нашей комнате уже толпилась какая-то комиссия. Я знала только парторга и нашего главного инженера, остальные были мне незнакомы.
«А вот и наша нарушительница явилась, наконец!» – громогласно объявил главный инженер.
У нас тогда была мода увеличивать фотографии, делать портреты. Один знакомый где-то раздобыл мне фотографию отца. И я решила сделать портрет. Сделала и поставила на тумбочку.
«Это кто?» – спросил инженер. – «Это мой отец!». Парторг отвел меня в сторонку и сказал: «Наташа, пойми нас правильно: не должен он тут стоять. Я помню твоего отца в гражданскую. Он был храбрым, врать не буду. Но ведь ты прекрасно знаешь, кем он сейчас объявлен. Хорошо, что пришли мы- свои. А если бы это была комиссия из Москвы? Нам бы головы за это оторвали! Убери его на самое дно чемодана. Вот будешь жить одна –хоть все стены им обвешай, а сейчас – убери».
Я так и сделала, и уже собиралась снова на завод, как вдруг вернулся главный инженер и заорал: «Достань портрет!». Я подумала, может, он за меня… Но он дал мне коробок со спичками и приказал: «Жги!»
Я сказала, что не буду. «Жги, я сказал!»
Но я уперлась. Сидела, закрыв лицо руками, а когда открыла, то увидела лишь горку пепла. В комнате никого не было.
Через некоторое время произошел еще один случай с главным инженером.
А дело было так: я подрабатывала на четверть ставки в Клубе строителей. Мы должны были поехать с концертом в колхоз. А у меня была вторая смена. Зина, бригадир, отпустила меня, сказав, что будет «промывка», и она за меня посидит, так как с обеда они все равно ушли бы домой. И я спокойно «испарилась».
Но в цех вошел главный инженер и, подойдя к моему месту, спросил: «Зинаида, а где Хаютина?». Зина сказала, что я вышла. Она думала, он уйдет, а он сел на мое место и стал ждать. Через несколько минут он сказал: «Волкова, сходи, проверь, не провалилась ли твоя Хаютина».
Зине ничего не оставалось, как обо всем рассказать. На следующий день я пришла на завод и увидела на дверях цеха приказ: «В связи с прогулом уволить с завода (не из цеха) Хаютину Н.Н.».
Я сорвала приказ и пошла в отдел кадров к нашей Марии Ивановне. Самой справедливой женщине на свете. Один на один она могла тебя обматерить, даже влепить пощечину. Но при людях никого не оскорбляла и всегда говорила все в глаза. Меня, правда, только обматерила… Я совсем не обиделась! Привыкла…
Мария Ивановна сказала: «Знаешь что, Наташка, иди-ка ты в отпуск. И ты отдохнешь, и от тебя отдохнут». Я заявила, что после отпуска в сборочный цех ни за что не вернусь! Она ответила: «Не переживай, что-нибудь придумаем».
Вернувшись в Пензу из отпуска и придя на завод, я сразу же пошла в отдел кадров. Попросила перевести меня из сборки в механический цех. Мне пошли навстречу, к огромной радости нашего мастера сборки. Меня перевели на «гальванику».
А я-то как была счастлива! Это был мой последний, четвертый год «отработки». В конце года я подала заявление об увольнении. Но мастер мне сказала: «Ты это зря. Надо писать «на время сдачи экзаменов», а вдруг не сдашь? И туда не поступишь, и здесь работу потеряешь. И куда?».
Я переписала заявление. И правильно сделала. Нет! Я не в том смысле! Экзамены я как раз сдала и была на седьмом небе! А главное – прощай, завод! Может, и жизнь пойдет по другому руслу. Ведь я буду заниматься любимым делом.