И я уехала в Москву. Перед этим написала няне, чтоб меня встретила. А няня написала, что встречать меня будет тетя Маня, ближайшая родственница моей приемной матери. Когда поезд подойдет к перрону, она крикнет: «Наташа!».
Но вы, конечно, понимаете, что на вокзале, в огромной толпе невозможно услышать, кто тебя зовет. Я вышла и встала рядом с вагоном. Когда толпа немного рассеялась, ко мне подошла пожилая женщина с палочкой и спросила: «Ты Наташа?». А я ответила: «Нет!». Что-то она мне не очень понравилась, хотя впоследствии стала моей любимой тетей.
Когда на перроне мы остались вдвоем, она сказала: «Ты все-таки Наташа», взяла меня за руку и потащила к метро. Потом мы ехали в троллейбусе, потом пешком, и все это время – молча.
Я впервые попала в домашнюю обстановку, и почему-то мне никак не хотелось с ней мириться. В общаге все просто, можно говорить о чем угодно, побеситься, а здесь – интеллигенция…
Встречали меня, как мне показалось, а может, и нет, настороженно. Я не знала, куда поставить корзинку с замочком, с которой я приехала, не знала вообще, куда сесть. Очень хотела помыться, поесть, в конце концов.
Воцарилось молчание. Первой опомнилась я. Заявила, что хочу к няне. Сама удивилась такому решению. Ведь я просто мудровала уже несколько лет над этим человеком. Но в этот момент я решила, что хочу именно к ней. И вдруг ко мне подошел молодой человек и спросил: «Наташа, а ты меня помнишь? Я Ося. Я приезжал очень часто в Мещерино, на дачу. Так как я часто болел, меня отправляли туда на лечение, подышать свежим воздухом».
Я сразу вспомнила мальчишку, который и вправду жил у нас какое-то время. Но и вспомнила, что он не давал мне вертеть тисочки в папином кабинете.
«Ты помнишь тисочки? Тебе же было всего три года… И я не давал только потому, что боялся, что ты защемишь там пальцы».
Я поняла, что это действительно была моя родня, правда – приемная. Но мне почему-то совсем не хотелось у них жить. Я любила свободу, а здесь мне ее не видать.
Фаня Филипповна (мама Оси) хотела меня приобнять. Но я дернулась и вцепилась в Оську.
«Да ты что, Наташенька, я же только хотела проводить тебя в ванную». Она завела меня, отпустила воду, показала, где что, и вышла. Но у меня с собой всегда были и мочалка, и мыло, и зубная щетка. Все это я достала из своей корзиночки.
Наконец – это первый раз в жизни! – я вымылась в настоящей ванной! Своим полотенцем не стала вытираться. Я с удовольствием завернулась в большое махровое, мягкое полотенце. Долго хотелось пребывать в этом сказочном состоянии. Но услышав, что вода не льется, в ванную постучали. «Я иду».
Потом меня усадили за стол, налили душистого чая и на блюдечко положили бутерброд. Это был тонкий ломоть булочки или батона, на котором лежал тонкий кусочек сыра и колбаски. Я бы таких штук пять съела, но попросить – ни-ког-да!
Фаня Филипповна сказала, что еще минут десять-пятнадцать обсохни, и поедем к няне. И что на всякий случай у тети Мани стоит раскладушка, и если захочу, ночевать и жить это время я буду у нее. Я сказала, что останусь у няни (на всякий случай, чтобы они не беспокоились). На самом же деле мне было наплевать, будут они беспокоиться или нет.
Наконец мы поехали к няне. А там!.. Няня напекла блинов! Таких я больше никогда не ела. Они были тоненькие, с маленькими дырочками. И ели мы их с красной икрой. Это уже потом я узнала, что няня получает всего 16 рублей пенсии, и как она умудрилась так накрыть стол! Да-а, видно, она и вправду меня очень любила, а я… я издевалась над старой женщиной, чего до сих пор себе не могу простить.
Я, конечно же, осталась у няни. Она все говорила и говорила, а я вспоминала, как когда-то, в далеком детстве, не могла прожить без своей рыжей няни двух дней. Червячок стыда шевелился во мне. Но за столько лет я не могла ничего с собой поделать.
Няня рассказала, что нашла и папину родню. И, если я захочу, то она им позвонит и назначит встречу. Я, естественно, согласилась, так как мамина родня – кроме Оськи, конечно – мне не особо понравилась. Особенно Дуся, Осина жена. А Фаня Филипповна и ее муж были все-таки добрыми и хорошими людьми.
К Евдокии Ивановне, папиной сестре, мы поехали с няней. Вот где мне понравилось! Полон дом людей, все простые, душевные, с ними так легко и свободно, не то, что у тех интеллигентов.
Скажете, я злая?! Есть немного, но ничего с собой не могу поделать. Я не знаю, кто виноват во всем, но меня обидели судьбой, меня выбросили из привычной жизни как ненужную, старую куклу. И никому не было дела, что будет со мной дальше. Я никому не была нужна!
Почему я не дала себя обнять Фане Филипповне? Да потому, что я стала просто дикарем. Ведь меня, кроме Татьяны Петровны(в дошкольном детском доме), за эти годы никто не обнимал, никто не обласкал. Побои и обиды, грязные слова и ни единого доброго слова.
Я никому не могла довериться. Мне поговорить-то было не с кем. Так какой же я должна была стать?! Я, конечно, пыталась сдерживаться – делать вид, что ничего не происходит. Но это, верите ли, очень трудно, практически невозможно. А честно – это была просто показуха. Я как была дикарем, так им и остаюсь. Но об этом мало кто догадывается.