Поступила на отделение по классу баяна. Аккордеоны тогда запрещались. Говорили, что они своим вибрирующим звуком портят слух. А ничего подобного! Я владею этим инструментом уже многие годы, и слух у меня совсем не пострадал.
Отныне мне предстояло жить в волшебной стране звуков. Ни баяна, ни тем более фортепиано у меня не было. Спасибо Клубу строителей! Там я и занималась ночами, а днем через весь город ехала в училище. Жила в нашем же общежитии. Удивляюсь, как это меня оттуда не попросили. Я ведь уже не работала на заводе.
Правда, меня спрашивали, есть ли общежитие в училище? Я сказала, что нет. Может, поэтому меня первый раз в жизни пожалели?
Учиться мне очень нравилось. Раньше я не понимала классическую музыку. Я просто выключала радио. Но, будучи позже в Москве, я ходила в оперу, смотрела балеты и в корне изменила отношение к классике.
В училище нашей группе баянистов не всегда везло. Беда была в том, что когда у нас были зачеты и экзамены, наш педагог тоже уезжал на свои экзамены. Он учился заочно в институте культуры в Москве. Кстати, останавливался у моей няни, и всегда меня хвалил. Няня ему верила, но на самом деле у меня не очень-то все получалось. Играла на аккордеоне – с левой рукой было все в порядке, а вот правая не хотела дружить с баянной клавиатурой. Я часто ловила «тройки». Признаюсь, что за четыре года я баян только изучила. Бегло на нем я не играю.
На третьем курсе со мной произошел такой казус: мы сдавали музыкальную литературу. Предмет сложный, 48 композиторов. Надо знать: когда родился, когда умер, когда и что написал – сплошные даты. Билет мне достался легкий (как мне показалось). Я «отбарабанила» его. А когда вышла, мне наши студенты, которые, как обычно, подслушивают под дверью, – показали большой палец.
Но тут выходит Галина Даниловна и говорит: «Хаютина! Ставить тройку, или будешь пересдавать?». Я выхватила у нее зачетку и бросилась вниз. Сидела в троллейбусе и глотала слезы. И вдруг как будто дятел по голове тюкнул :что же я рассказывала? Ведь я перепутала периоды, в которых работал Шопен, — пражский и парижский. Перепутала из-за сочетания и, конечно же, от волнения.
Я бросилась назад в училище, но там уже никого не было. Решила утром идти к директору и просить пересдачу. Всю ночь я штудировала конспект, и на первом троллейбусе поехала в училище. Дежурная удивилась и спросила: «Ты что это в такую рань?». Я объяснила, что хочу поймать директора, пока он не будет занят.
Тогда она сказала: «А что его ловить, он сегодня здесь ночевал. Живет он в Терновке, вчера дождь был, он домой и не поехал, дорогу у них сильно размывает».
Я рванула на второй этаж, без стука ворвалась в кабинет — в этот момент я вообще ни о чем не думала — бухнулась на колени перед сейфом, на котором спал директор, и завопила: «Анатолий Васильевич! Миленький, разрешите пересдать экзамен!». И рассказала ему, что вчера произошло.
Да-а, эту картину надо было видеть! Директор наш был маленького роста, с очень лохматыми бровями и богатой шевелюрой. Он вскочил, брови торчком, волосы всклокочены, простынь на себя тянет, босые ноги высунулись, и как заорет: «Хаютина: Выйди вон!» – «Не выйду, пока не разрешите!» — «А я сказал, вон! Дай мне хотя бы одеться».
Я выскочила из кабинета, и до меня только тогда дошло, что директор-то был в одних трусах. Тут бы посмеяться, но мне было не до смеха. Вышел Анатолий Васильевич уже одетый и даже причесанный и сказал, что сегодня сдает группа «А», будешь пересдавать, я скажу Галине Даниловне, а сейчас брысь с моих глаз!
И представляете: я вытянула вчерашний билет! Мне поставили четверку и написали: «Исправленному верить». Это был последний экзамен. Я окончила третий курс.
Шел 1957 год. Знаменательный год. В этом году состоялся шестой Всемирный Фестиваль Молодежи и студентов. Такое зрелище было грех пропустить. И мне выпало счастье побывать на этом фестивале. Наше отделение было народным, и все мы должны были посещать оркестр народных инструментов. Я играла на домре. Не сразу получилось тремоло. Мы иногда сопровождали на концертах Пензинский русский народный хор.
И вот нас приехала прослушивать знаменитая Прокошина. Мы просто обалдели от радости, когда нас вместе с хором представили на второй тур, который проходил в Саратове! Гостиницы были переполнены, и мы жили в вагонах. Но это не мешало нам репетировать каждый день. Прослушивала нас большая комиссия из Москвы. И — о-о, счастье! — мы едем в столицу!
Ну, конечно, словами о фестивале не рассказать, это надо было видеть! И мы видели. Такое красочное зрелище, все страны мира, прекрасные костюмы, доброжелательные улыбки – все это так трогательно. Мы покупали кучу значков, чтобы обмениваться. Мне не очень повезло. Я-то дарила многим иностранцам, а мне достался всего один значок парня из Финляндии и поцелуй китайца, которому я подарила значок с Лениным. Он из автобуса поднял меня за уши и чуть губу мне не откусил.
Мы много выступали на площадках, в клубах и один раз на Красной площади. Но всему приходит конец. Пришло время возвращаться домой. Я уехала со всеми, но вскоре вернулась в Москву…
В течение этих трех лет я часто на каникулы ездила в Москву. Стипендию я получала всегда, да и подрабатывала в Клубе строителей, так что поездку могла вполне себе позволить.
По приезду в Москву я сразу позвонила Зинаиде Гавриловне Орджоникидзе. Эта святая женщина, жена знаменитого Серго, была близкой подругой моей приемной мамы. Времена тогда уже были напряженными, и мама ей сказала: «Зина, если я умру – попудри, пожалуйста, мой носик».
Дело в том, что мама, когда смеялась, морщила нос, и появлялись морщинки. Зинаида Гавриловна исполнила мамину просьбу перед тем, как ее отправили в крематорий.
Итак, я позвонила Зинаиде Гавриловне, она заказала мне пропуск в Кремль. К родне я пока не пошла.
3 августа в Кремле, в Тайнинском саду, был прощальный бал. Эту красоту, не увидев, не представить. Разноцветные шары, фейерверки… все вокруг залито огнями разного цвета. Музыка не смолкала. Мы сидели с ней у окна и любовались этой сказочной красотой.
Кстати, наш хор привез домой малую золотую медаль, а ведь ему был всего год. Сейчас я, переписываясь с Пензой, узнала, что хор носит имя его создателя Октября Васильевича Гришина, автора песен «18 лет», «Милая роща» и многих других. Я очень горжусь тем, что была знакома с ним.
Впереди меня ждал последний, четвертый курс. Естественно, я его тоже преодолела. Опять же не без казуса на государственном экзамене. Я писала, что наш педагог уезжал на свои экзамены в Москву и нас оставлял без поддержки. В это время нас называли «сиротинушками». Во время экзамена я немного приболела, но когда вышла на сцену с баяном, не могла вспомнить, что я должна играть.
Я сидела в звенящей тишине и не могла ничего вспомнить. Педагог по фортепиано Римма Ивановна сказала:«Наташа, сыграй-ка нам гамму до мажор, трезвучие и аккорды». Ну, это-то я сыграла. И тогда она сказала:«Ну, а теперь играй программу». И я, словно очнувшись, вдруг все вспомнила. Римма Ивановна просто дала мне толчок. Спасибо ей!
Ну, вот и закончилась моя учеба. Теперь буду ждать распределения. Этого ждать долго не пришлось. Я посмотрела список городов, куда требовались педагоги детской музыкальной школы. В основном это были города средней России: Горький, Саратов, Ульяновск… И вдруг я увидела незнакомое название: «Магадан».
Я сразу ткнула в него пальцем. Секретарь завопила: «Ты что! С ума сошла? Это же у черта на рогах, да и, говорят, зеков там видимо-невидимо!». Я сказала, что все решила, еду в Магадан. Меня все отговаривали, но я стояла на своем!
Когда я училась на четвертом курсе, Зинаида Гавриловна «выбила» мне комнату. Нас в секции было трое. Двое наши, заводские, и я. Комнату я забронировала на три года и попрощалась со всеми уехала в Магадан.