Авария
Водила, несмотря на артельный сухой закон, врезанный прилично. Толкую ему: «Ты же, гад, за штурвалом, да и людей везёшь, не дрова». Тому же по херу всё, ему базарить охота, гонит, что-то базлает, на дорогу не смотрит. Кричу ему: «На дорогу гляди, придурок!». Но куда там. Дорога гравийная, ровная, но со многими поворотами, а навстречу нам топит с чёрным выхлопом КамАЗ-наливняк да ещё и с таким же прицепом, но идёт точняк за сотню. Он как громадный пылесос собирает с дороги всю пыль и выплёвывает её за кормой. Расходимся на встречных курсах, и сразу наступает ночь, обалдуй, водила даже и не подумал притормозить, а был как раз поворот, но мы по-прежнему пёрли прямо, уже в овраг, в кусты куда-то. Я только успеваю крикнуть: «Куда, козёл?»…Поздно. Цепляем правым колесом бровку дороги, он берёт руль резко влево, и мы закувыркались. Пару раз перевернувшись по ходу, ГАЗон стал на ребро, потом, подумав, завалился ещё раз, лёг на кабину вверх колёсами. Во время этих перевёртышей, у меня в башке, мелькала почему-то одна мысль: жопа, ноги, голова – жопа, ноги, голова. Помню ещё треск сминаемого металла, хруст ломающихся стёкол, и всё… Очнулся я от боли и сразу не мог понять, где земля, где небо, и что на меня так давит.
Правую руку вообще не чувствовал, будто её и не было, поднять или повернуть голову тоже не мог, сам лежу брюхом вниз. Закатил я глаза под лоб, выпятил их как рак, вижу, ходят по траве чьи-то рыжие кирзовые сапоги, слышу голоса. Садясь в ГАЗон, я был в комнатных тапках, сейчас чувствую, что босой, пальцами шевелю, значит, ноги со мной, на месте, а вот где моя правая рука не знаю, не вижу, не чувствую. Ору, как я думал, во всё горло: «Гады, где мои тапки?» Пацаны слышат из-под груды металла мой то ли стон, то ли писк, врубаются: «Вован, да ты никак живой? А ну, кореша, взялись!». Взялись, да не тут-то было, попробуй, подыми грузовик. Побежали искать по обочинам что-нибудь подходящее в виде лома или трубы, но ломы вдоль дороги почему-то не валялись, а какие-то старые трубы нашли. Ну а я пока в это время отдыхаю в раздавленной кабине, на железе и под железом, откуда- то льётся на меня бензин. Сейчас только малейшая искра, и 90 кг шашлыка будут враз готовы. Не желая стать шашлыком, ору со всех силёнок: «Сволочи, не курите, сейчас рванёт, и вам не хило будет!». Теперь только я осознаю, что раз мужики живые, значит, меня не бросят, выручат, достанут из этого мангала с бензином. Мне повезло, что кто-то недалеко вывалил на обочину строительный мусор, там-то и нашлись какие-то трубы.
Засунули их под машину, поднажали и раздавили меня совсем. Оказалось, что нужно было не так и не туда, а совсем наоборот, но обо всём этом я узнал потом, когда очнулся на пыльной траве. Рука, которую совсем не чувствовал, хотя и была при мне, но как бы и не моя. Поворачиваю голову, вижу рядом Саню-мониторщика, это он занял мое место в кузове, а сейчас у него вскрыт череп, и всё забито пылью с запёкшейся кровью. Санёк был ещё жив, но без сознания, придя ненадолго в себя, он только спросил: «Как ребята?» Это были его последние слова, не приходя в сознание, Санёк умер в больнице Сеймчана, куда нас доставили санитарным вертолётом. Врачи сказали, что он был весь изломан, и шансов выжить — никаких.
У него осталась молодая жена с грудным ребёнком, мальчиком, тоже Санькой. Они были колымскими аборигенами, а у местных пацанов, в большинстве случаев, одна дорога. Это дорога отцов старателей, золото требует жертв, крови, человечины. Уже потом я узнал, как всё было. Когда началось наше авто-сальто-мортале, ребят сразу выбросило из кузова, а Саня каким-то образом оказался под кузовом, и парни голыми руками порвали толстый деревянный борт, доставая его, хотя и сами были ободранные, побитые и едва стояли на ногах. Они же вытащили и спасли меня, спасибо Вам, коллеги, старатели, браты!
Что касается водилы, то, оказывается, когда ГАЗон в последний раз стал на борт, как бы раздумывая, стоит ли ему кувыркнуться ещё раз, он наступил на меня, как на труп, чтоб ловчей было выскочить из кабины, схватил из бардачка стакан, и вылетел наружу, как бы подтолкнув грузовик, отчего тот опять по ходу рухнул вверх колёсами на крышу кабины.
Кабина сминалась как картонная, не спеша, но неотвратимо, со скрежетом металла и хрустом стёкол, потом я выключился. У водилы не было даже царапины, только носопырка разбита. Первым делом он поссал в стакан и заглотил свою мочу, потом стал просить парней, чтоб тоже плеснули ему ссанья, а то гаишники могут подумать, что он пьян. Сука! Ему было по фигу, что он натворил, что людей покалечил, Саню убил, ребёнка осиротил, без отца оставил, а молодую жену вдовой сделал.
Бежать с Колымы некуда, поэтому его даже под стражу не взяли до суда. Приезжал он и к нам в Сеймчан, в больницу, просил, чтоб мы изменили показания и сказали на суде, что на момент аварии он был трезвее трезвого. Простить мы не смогли — это был не тот случай, когда великодушие и гуманность уместны. Да и по жизни он был с большим гонором, но дрянным и пустым человечишкой.
Проклятие золота
Как ни странно, но во время всех этих перевёртышей коробок с золотом уцелел. Олег, уже в больнице, пару раз терял его по пьянке, находил, потеряв в третий раз, махнул рукой: «Значит, не моё, ну и хрен с ним!» Я с облегчением вздохнул: то ли это золото виновато, то ли госпожа Фортуна повернулась задницей, но по-любому, с меня хватит. Отлежав и отпьянствовав месяц, Олег слинял в артель, сказав мне, что валялся со мной за компашку и что ему пора и честь знать. Я, отлежав почти четыре месяца, с едва работающей рукой выписался и подался на Усть-Среднекан, в артель, с горечью сознавая, что пролетел как фанера над Парижем, прощай мечта о «Тойоте», да и вообще впереди один мрак.
В артели мне рады не были, как мне платить не знали, вернее, знали, но не хотели. В ожидании конца сезона и расчёта, я шлялся по посёлку, беспонтово ошивался в конторе, подолгу сиживал на крутом берегу Колымы, любуясь рекой и уже осенней природой. Работать одной рукой я не мог, уехать без денег тоже, оставалось надеяться и ждать. Расчёт мне дали вместе со всеми, но какие-то копейки, объяснив в бухгалтерии, что остальное удержано за общагу, питание, авансы в больнице. «Но ты не унывай, окончательный расчёт будет попозже, и мы тебе вышлем домой кучу бабла», — так мне сказали напоследок.
Уже зимой, на мой запрос, они ответили, что я остался должен, а «если не веришь, прилетай в артель, и мы тебе всё растолкуем». Это же совсем рядом, всего семь лаптей по карте, и ты в Магадане, потом 500 км по тракту, и вот она — «..беда». Юморные ребята в «Победе» и подлые. Ну не может быть артель «Победой», если там председатель Мокрушин, она может быть только «Бедой».
Помните об этом, господа старатели! Никогда не суйтесь в артель по объявлению, это дохлый номер, и сама артель дохлая и предом там такой же «Мокрушин». В добрую артель люди годами ждут в очереди, они уважают себя и свой труд.