После болезни меня назначили мастером на шлихообогатительную установку, которую сокращенно называли ШОУ, иногда «фабрикой». ШОУ располагалась выше экскаваторного парка по течению речки Чай-Урья на «пятачке» – спланированном торфяном отвале.
Продуктами переработки ШОУ были шлихи, снятые с эфельных подшлюзков, материал из зумферов, в которых съёмщики производили доводку концентрата, снятого со шлюзов, крошки песков из – под ленточных транспортёров.
Эти материалы свозились на ШОУ в дневную смену, в грабарках на лошадях возчиками и проходили полный цикл обогащения: через грот Феррариса, стол Вильфлея, амальгамационную бочку.
Были ещё два компонента обогащения: кассовые отдувы – черные и рыжие шлихи. Они подвергались амальгамации. Амальгама выпаривалась в специальной печи, где производилось отделение ртути от золота. Золото толклось в ступе и подвергалось кислотной обработке.
Для сбора шлихов с эфельных подшлюзков ставились вольнонаёмные рабочие – съёмщики.
На ШОУ кроме меня был ещё сменный мастер. Каждую неделю со вторым мастером мы менялись сменами. Начальником ШОУ был Кузнецов.
Однажды, когда я работал в ночь, обходя промприборы, на одном из них не обнаружил съёмщика эфельных подшлюзков. Я знал, где он живёт, и направился на посёлок. Подошел к бараку, постучал в дверь. Мне открыл дневальный.
– Где Иванов? – спросил я дневального.
Тот показал мне на топчан. Я подошел ближе. Иванов спал сладко, нагло, похрапывая. Храпел он с двойной тягой: на вдох один тон, на выдох – другой. Во мне всё кипело. Я быстро сдёрнул с него одеяло и скомандовал:
– Встать, негодяй!
Как будто пружина подбросила Иванова с топчана. Он был низкого роста, широкоплечий, сухощавый с глубоко посажеными глазами, с переломанной переносицей, а кулаки его, я это видел раньше, были, как кувалды одним ударом кулака он мог убить годовалого бычка средней упитанности. И вот этот человек, стоя передо мною в нижнем белье, трясся. Тряслось у него всё: голова, нижняя челюсть, руки, коленки. За всю свою жизнь подобной картины я больше не видел ни разу. Он не мог выговорить ни одного слова. Из его рта доносился один звук: г-г-г-г-г. Наконец он немного овладел собой и выдавил полную фразу:
– Г-г-гражданин начальник, всё будет в порядке, и шлихи будут собраны, и золота намою полкилограмма.
От страха Иванов забыл, что он вольнонаёмный и обращение «гражданин» было не обязательно.
– Констатирую факт вашего прогула, Иванов. К восьми часам явитесь на ШОУ, – и я покинул барак.
Утром я доложил Кузнецову о съёмщике Иванове. Вскоре появился и он, а так же возчик с лошадью, которые привезли полную грабарку эфельных шлихов. Иванов сказал:
– Товарищ начальник, я намыл золото, – и подал ему увесистый узелок.
Золото взвесили. Оказалось полкилограмма. Оно было крупное, окатанное темно-желтого цвета. Каждая «золотинка» была почти как фасолинка.
– Николай Иваныч, – обратился я к Кузнецову, – это золото украдено лотошниками с шахт ключа «Власыч», а Иванов видимо выиграл в его карты.
– Александр Алексеевич, – ответил начальник, – это золото «плавало» бы по прииску, а теперь оно уйдёт в золотоприёмную кассу, так что не стоит волноваться.
– Ну что же, тебе виднее, а я умываю руки…