Лотошная добыча металла закончилась. Дела в ПТЧ – тоже. Я – на ШОУ. Со слесарем проверили грохот Феррариса, отрегулировали стол Вильфлея, опробовали амальганционную бочку. Получил на складе ртуть, кислоту. Проверил все мелочи. С амальгамировщиком навели порядок в нашей хибаре, которая состояла из двух небольших частей: конторки и лаборатории. Новый промывочный сезон, а вместе с ним на второй же день, и работа моей «фабрики» началась.
С утра прибыли возчики с лошадьми и стали доставлять, по моему указанию, материалы для переработки. В отличие прииска от «Комсомолец» здесь не было промприборов с эфельными подшлюзками. Следовательно, не могло и быть эфельных шлихов. Количество перерабатываемых материалов соответственно уменьшилось. Работа на ШОУ шла ровно, без срывов и, как говорят, без приключений.
Однажды «фабрику» посетил уполномоченный. Он не спрашивал, как на ШОУ идут дела, а поинтересовался, нет ли среди рабочих антисоветских разговорчиков или «чего-нибудь такого». Я его заверил, что ни разговорчиков, ни «чего-нибудь такого» на ШОУ нет. Он пробыл недолго и, уходя заметил:
– Если что-нибудь такое будет, прошу зайти ко мне.
Я пообещал, что непременно зайду, если «что-нибудь такое» будет. Однако такой необходимости у меня не возникло.
Из всех работающих на ШОУ особый интерес представляла личность амальгамировщика. По национальности он был болгарин. Левая рука возле кисти у него была повреждена. Сам болгарин не рассказывал, как он оказался в Советском Союзе, как попал в лагерь, а он там был, почему у него травмирована рука. Если бы он захотел рассказать, то непременно бы рассказал. У нас уже была достаточная степень доверия. Но он видимо этого не хотел.
Однажды он спросил меня: «Как бы мне выехать на свою родину?». Я посоветовал ему послать заявление в политуправление Дальстроя, рассказав как написать, обосновать причину этой просьбы. Примерно через месяц на его имя пришел ответ.
– …… В выезде на «материк» вам отказано.
– Ну что же, – сказал я, – надо ждать конца войны. Теперь уже не долго. Ведь сам знаешь, что немцы разбиты и отброшены от Москвы, что они разбиты под Сталинградом, что отброшены от Ленинграда, разбиты под Курском и наша армия ведёт наступление на гитлеровский Рейх уже за границами Советского Союза. Так что потерпи, дорогой.
Текли дни. На ШОУ возчики по прежнему подвозили материалы переработки. Ритмично стучал грохот Феррариса и стол Вильфлея, почти бесшумно крутилась амльгамационная бочка. Рабочий, который бросал материал на грохот, утверждал, что только он один работает на «фабрике». Работу других он не понимал или не понимал. Услышав это утверждение, я сказал грузчику:
– Может тебе поменяться местами с амальгамировщиком?
– Нет, – говорит он, – я не сумею.
– Тогда поговори с кем-нибудь из возчиков, может кто-то согласится на время поменяться с тобой работой.
– Нет, не согласятся, ведь каждый из них отвечает за свою лошадь.
– Верно. Значит, остался только я. Давай лопату, я погружу, а ты отдохнёшь.
– Что вы, что вы, гражданин инженер, время на отдых я всё-таки выкраиваю. Так что спасибо, не надо.
– Ну, вот и договорились. Трудитесь на здоровье, но чтобы я не слышал ваших высказываний.
– Больше их не будет, гражданин инженер.
– Добро, работайте!
Между тем в природе происходили заметные изменения. На склонах сопок увядали яркие цветы, но стали заметнее зелёные кустарники стланика и серого мха. По утрам стлался туман. Воздух становился прохладным. Вода в лужицах за ночь покрывалась плёнкой льда, который после восхода солнца начинал таять. Но с каждым днём пленка льда становилась толще, превращаясь в корки. Уменьшился дебит воды в ручьях и речках. Вершины высоких сопок покрылись снегом, который уже не таял. Наконец настал день, когда ручьи и речки промерзли. Промприборы остановились. Ветки стланика опустились на землю. Выпал снег. Мы переработали кассовые отдувы. Поступило распоряжение законсервировать ШОУ. С лёгким сердцем я возвратился в ПТЧ – годовой план добычи золота по ШОУ был выполнен.
У своего начальника я попросил разрешения отлучиться на день в Нексикан к Никитину. Получив разрешение, с утра по морозцу отправился в путь-дорогу. Весь путь проделал за четыре часа – это не шоссейная дорога, а полное бездорожье, солдатским маршем тут не пройдешь. Никитин, как всегда принял меня радушно.
– Пётр Михайлович, я прибыл к вам по личному вопросу.
– Садитесь, выкладывайте.
– Прежде всего, я хотел бы показать вам свою успеваемость в институте. Вот выписка из зачётной ведомости. Здесь семьдесят процентов отличных и хороших оценок. Вот грамота, которую мне выдали на пятом курсе за отличную учёбу научно – исследовательскую и общественную работу. Мою производственную деятельность вы видели как на ладони и сами принимали в ней непосредственное участие. Я прошел все переделы горных работ. Знаю технологию добычи золота от альфы до омеги. Отлично освоил рабочее проектирование. Разбираюсь в планах горных работ. В состоянии самостоятельно заполнить «томик» горно-эксплуатационных работ. Знаю всю отчётность ПТЧ. Разве это мало?
Пётр Михайлович опять улыбнулся своею доброй улыбкой.
– Нет, это уже не мало.
– Так почему же вы держите меня в «черном» теле? Почему бы вам не назначить меня начальником ПТЧ, как только будет вакансия, ведь мне же хочется испробовать себя на большем объёме работ.
– Не волнуйтесь товарищ Чирков, мы уже думали на эту тему. В скором времени у нас откроется новый прииск Уюнка. Мы думаем направить вас туда. Но этот прииск пока будет третьей категории. Руководить производственно–технической частью будет старший инженер. Полагаю, что для вашего роста на данном этапе этого будет достаточно. А ваше мнение?
– Пётр Михайлович, мне, как и в прошлый раз возразить вам нечего. Вы конечно правы.
– И хорошо!
– Значит, я могу надеяться?
– Да, надейтесь!
– Спасибо и до свидания.
На крыльях надежды я возвращался домой, то есть на прииск «Октябрьский».
С Андреем Петровичем мы приступили к разработке нового проекта горно- эксплуатационных работ на новый 1945 год. Вдруг я стал замечать, что Андрей Петрович приходит на работу расстроенный с красными глазами. Посидит немного и со словами: «Александр Алексеевич делай сам», уходил то ли на производство, то ли домой. Он был просто выведен из строя. Не выдержав, я его как-то спросил:
– Андрей Петрович, скажи, пожалуйста, если не секрет, что случилось?
– Да какой секрет, все знают, только ты не знаешь. От меня ушла жена. На этом прииске я больше оставаться не могу.
Мне пришлось промолчать. В таком горе сочувствие человеку не поможет. Андрей Петрович уехал. Я один продолжал заниматься проектом. Тут же был издан приказ о возложении обязанностей начальника ПТЧ на инженера обогатителя Чиркова, то есть на меня. Прошел месяц и взамен этого приказа появился другой – «О передаче дел ПТЧ инженеру обогатителю Чиркову», так как я потребовал соответствующую начальнику ПТЧ зарплату. Автором обоих проектов приказа был начальник ЧНТЗ, который твёрдо решил, что я должен быть нормировщиком, или «сосать лапу».
В скором времени управление назначило нового начальника ПТЧ, Иванова, который прибыл на прииск. Это был человек выше среднего роста, полный, обрюзгший. Работали мы нормально спокойно, хотя и не проявляли особой симпатии один к другому. Вскоре проект был закончен, и нас вызвали с ним в управление. В ПТО инженеры внимательно его рассмотрели, сделали некоторые замечания, что было нужно исправили, закончили мелкие недоделки. Проект был одобрен и принят.
Я работал. Мечтал и ждал «свой» прииск Уюнку, когда его откроют. Но этой мечте не суждено было сбыться. Вот ведь как бывает в жизни: начальство предполагает, а Верха располагают. В Дальстрое организовывалось новое Индигирское Горно-Промышленное управление (ИГПУ). Получил приказ и я о направлении на работу в ИГПУ. С грустью вспоминая о Никитине и Осепяне, к которым питал большое уважение, я отправился в дальний путь – ещё дальше на север в поселок Усть- Нера, где находилось ИГПУ.
Наступил февраль 1945 года.