На острове проживали и не менее интересные колоритные люди, помимо бабы Даши, например, Иван Филипыч. Если увидишь свору здоровенных ездовых псов, порядка двадцати хвостов, а среди их спин мелькает грязная кожаная шапка с одним ухом вверх, как семафор, когда проезд открыт, значит – это и есть свинячий и собачий «король» острова со своей свитой собственной персоной. Возможно, «они» изволят посетить «Торговый центр» или просто пообщаться с островитянами, с народом. Если в это время идёт путина и уже прибыли вербованные женщины, то у «короля» свиноты возникает живейший интерес к слабому полу и происходит небольшой набор в гарем дам, не желающих работать ничем, кроме «органа», данного им природой и богом. Не важно, что это безногий старик, пропахший псиной и свинячим дерьмом, важно, что он будет худо-бедно их кормить, поить, а если повезет, то иногда и «любить».
В избенке, стоявшей на отшибе, всегда было навоза по колено. Под деревянным топчаном возились щенята, поросята, тоже щенячьего возраста. Если это было зимой, то там же, в тепле довольно похрюкивала и мама, которую сосали и те, и другие, и все были сыты и абсолютно счастливы. Я немного забежал вперед и забыл сказать, что Филипыч, помимо собачьей своры, держал свиней. Впрочем, слово держал, думаю, неправильное, потому что свинота, как кошки, жила сама по себе. Они просто были! Были, как были бы, скажем, олени, косули или козлы, они были составляющей частью фауны.
Эти хрюкающие плодились, как хотели, кормились, как могли, потому что Филипыч кормил их сухим кормом только зимой, когда море сковано льдом. А в обычное время эти дальние родственники слонов (наукой доказано) ели траву, ковыряли землю своими пятаками в поисках каких-то корешков, жрали какие-то лишайники и голубой олений мох. Думаю, что это меню было у них в разгрузочные дни, а в обычные дни они пожирали на берегу морские деликатесы, всё то, что оставалось после отлива или тем более после шторма. Это были целые горы морской капусты, рыба, крабы и остальная живность. Если выбросит на берег мертвую нерпу, «схарчат» и её.
Но любимое место, можно сказать, свинячий ресторан, было на краю острова, куда вываливали тоннами селедочные головы и прочую рыбью тухлятину. В общем, это был громадный суши-бар, да еще и со шведским столом. Вот так-то! Мясо этих существ воняло рыбой хуже нерпы или тюленя.Он были обросшие шерстью не хуже диких собратьев средней полосы, лазили по горам, как горные бараны, и иногда можно было видеть на каком-нибудь утесе неподвижный, «гордый» свинячий силуэт хряка, смотревшего в просторы Охотского моря.
Раз в год Филипыч завозил по зимнику, по ледовой дороге пару машин комбикорма, а это пять-шесть тонн, благо в то время он стоил сущие копейки. Чтобы свиньи совсем не передохли или не ушли в бега, он иногда вываливал им ведра три-четыре вперемешку с тухлой селедкой, это для них, особенно зимой, деликатес. Иногда какой-нибудь «Хрюша» или «Пятачок», едва оторвавшийся от маминой титьки, попадал к нам на вертел, где жарился, истекая молоденьким жирком, капающим в костер, мгновенно вспыхивающим и сгорающим в огне. И это было что-то! Это было нечто! Маленький Хрюша еще не успевший пропитаться морем и всякими «ихтиандрами», обитающими в той среде, и под водочку уходил на ура.
Зимой, почти перед самым Новым годом Филиппыч решил сделать бизнес, заколов с мужиками с десяток свиней наивысшей упитанности. Собакам досталась вся требуха, а заодно головы и ноги. Такого счастья они не испытывали ни разу в своей беспросветной собачьей жизни.
Домик Генки Кима и пекарихи Мани. И крайний «Чум» Филипыча. Сейчас там пусто.
Договорившись с шофером, приехавшим на остров с продуктами для магазина, Филипыч загрузил свинячьи туши в кузов и отбыл в столицу Колымского края в надежде на хорошую прибыль. Но вернулся доморощенный бизнесмен без свинины и без денег, а вечером, уже обойдя всех, кто мог выслушать все его жалобы и стенания, он зарулил и к нам с Серегой. Выставив на стол штоф водки, он заработал право излить свое горе и желчь и мог рассчитывать на наше сочувствие. Но поскольку для наших молодых морд одного пузыря было явно маловато, и на наше самое глубокое сочувствие он никак не мог рассчитывать, ему пришлось послать еще гонца, уже за двумя литрами водяры, после чего мы с Серым сразу прониклись важностью момента и засочувствовали ему изо всех сил. А вот и его мытарства со: мясо было совершенно не пригодно к употреблению человеками и, вообще, это не свинина, а какой-то морской зверь. Возможно, это лахтак или тюлень, но никак не свинья. «Признайся дедушка, что ты вывел совершенно новый вид, новую породу морских свиней, – подтрунивая, расспрашивали его специалисты.
На рынке, в Магадане, как и положено, санэпидстанция взяла пробы мяса на анализ. Вердикт был не утешителен Чешую, конечно, соскреб, ласты обрезал и заявляешь, что это обычные хрюши. Нет, дед, мы думаем, что за такую селекцию тебе и Нобелевскую премию могут дать, хоть ты скромняга и не признаешься». Когда до Филипыча дошло, что из короля его пытаются превратить в шута, он посылает этих свинячьих патологоанатомов ко всем чертям и еще куда-то далее. Поросячьи рыботуши опять закинули в кузов, с чем и отбыли, как говорится, не солоно хлебавши.
Можно, конечно, было их сдать в любой зверосовхоз для норок, песцов, лисиц, их бы там взяли с большим удовольствием, но за бесценок. Овчинка выделки не стоит, поэтому, когда уже на морском льду Филипыч увидал широкую трещину, велел шоферу остановиться и скинуть туда все туши, устроив таким образом на дне морском пир. Ушли туда «гибридные» свиньи на радость крабам и другим обитателям глубин.
Все это нам он рассказал, сидя у нас в комнате за столом и обливаясь горючей пьяной слезой. Потом немного успокоившись и всхлипывая, как маленький ребенок после долгого плача, он велел принести окорок, который оставил для себя, он висел в сортире, подвешенный прямо над толчком, спрятанный от псов. Отдали это «свино-рыбу-мясо» бабе Даше, и она сварганила нам пельмени размером с кулак и котлеты, как галоша 44 размера. На острове все готовят из рыбы, и громадных размеров, а тут настоящая свинина, правда, особой разницы мы не ощутили, рыба да и рыба, только жирновата, правда. Главное, съедобное, вкусное, и много!
Было уже довольно поздно, когда мы вынесли Филипыча на порог, в ночь морозную. Его волкодавы лежали в снегу, закрыв носы хвостами, ожидая хозяина. Дед велел двум псам стать рядом с ним – ухватился крепко за ошейники, крикнул им: «Домой!», и те рванули к его дому, таща деда без ног, как пустой куль. Еще минута и дед уже был дома, лай затих.
Договорники «вербота»
В Советское время существовало выражение «Дали 24 часа». Это проходила чистка в наших городах и весях. Удаляли за пределы городов и республик всех, неугодных властям забулдыг, бомжей, проституток, неформалов, дабы они не портили благость и лепоту наших городов. Вся эта публика была как чирей, нарыв на теле общества на фоне всеобщего благоденствия и умиротворения.
Их отправляли куда-нибудь подальше, но там они тоже были не нужны. Это был людской мусор, который некуда было выбросить. Им стали предлагать работу на больших стройках, на северах, на путине, лесоповале, обещали большие деньги. Главное, нужно было сплавить этот сброд куда-нибудь подальше в надежде, что многие из них не вернутся никогда в родные пенаты, что довольно часто и происходило, по разным причинам. Их никто и не искал, сгинул ну и бог с ним. Воздух чище будет.
Рыбные промыслы требовали на каждую путину тысячи женщин, их вербовали и везли на Дальний Восток, на острова и побережье Охотского моря. Они работали и на крупных траулерах, и на плавучих консервных заводах, и на береговых заводах, где солили селёдку, лосося и другие морепродукты. А имя им всем было «вербота». Их обижали, их презирали, наказывали рублем, а то и физически. Кто-то из этих женщин пытался как-то вырваться из этого «замкнутого круга», только мало кому это удавалось.
Привезли веселых девушек и на наш остров. Работать на рыбозаводе, на конвейере по двенадцать часов им было западло, а найти на островке «спонсора» невозможно. Многие из них были очень красивы и с хорошими фигурами и трудно было представить, что эта женская красота, так щедро отпущенная им природой и богом, не более чем приманка для «клиентов». Эта толпа охреневших без мужиков баб представляла серьезную угрозу для всех семей, живущих в этом «эдэме». Для всех, но не для Филипыча.
Отобрав трёх, а то и четырех красоток, этот безногий, ещё не очень старый пень устраивал в своей хижине танцы в навозе под балалайку. Водка лилась рекой, и вскоре старый развратник казался дамам Дон Жуаном, Казановой и вообще красивым парнем, своим в доску, а значит, и танцы можно устроить голышом, потрясти своими прелестями, соблазняя своего благодетеля. Под утро, устав от водки, пляски в навозе и стриптиза, обнажённые «махи» и танцующие «эвридики» валились на нары, на старую, облезлую медвежью шкуру. Кто-то под боком у деда, а кто-то в дерьме на полу. Утром, продрав глаза, дед выгоняет всех прочь, оставив себе самую «работящую». Вот она-то и будет жить с ним до конца путины, хоть в говне, но зато пьяна, сыта и нос в табаке.
Как-то раз, уже зимой забрел дед к нам с Серегой в гости. Пришел с бутылочкой и, как всегда, с надеждой на свободные уши, на которые можно навешать лапшу. А мы были и не против: идти некуда, заняться нечем, о телевизорах здесь и не мечтали, так что дед со своими байками в тот зимний вечер был кстати. В тот вечер поведал он нам, как потерял свои ноги.
«Басня» от Филипыча
«Вез я как-то контрабанду по льду вдоль берега. Нарты загружены пушниной: песцами и выделанными нерпичьими шкурами, ну и золотишко у меня водилось, намыл в устьях горных ручьев, с «кило» всего-то и было, но срок за это дают вполне реальный, лет пятнадцать-двадцать, а то и вышку. (Тут он прав, только по торосам вдоль берега он не мог гнать при всем желании). Собачки у меня были хороши, но и они от вертолета погранцов не смогли меня унести. Я успел только пару раз шмальнуть из карабина по вертушке, но раздалась очередь из пулемета и я видел, как отлетели мои ноги в новых «бокарях» из нерпы. Боли не было, я просто провалился куда-то, в небытие. Боль, ужасная боль пришла потом, уже в больнице, и на зоне страшно болели ноги, которых уже не было, только культи. Самое интересное, что о золоте на суде никто и не вспомнил, судили за пушнину и за то, что «шмалял» в вертолет. Однако «червонец» схлопотал, вот, пацаны, и вся моя история. Только того, кто на меня «стукнул», я «убрал» давно».
Ну а на самом деле, как мы узнали от старожилов, все было проще и прозаичнее. От острова до Магадана Филипыч уехал на своей упряжке, где и забухал со «шмарами», где-то на «малине» в Марчекане. Верные собачки ждали его голодные дня четыре, и когда он, нагулявшись, упал на нарты, крикнув им, домой, они рванули и понеслись по шероховатому, как наждак, льду Охотского моря. Они твердо знали, что дома их ждет кормёжка, а то, что сейчас летят голодные, то это в порядке вещей, сытая собака не будет «работать в упряжке». Еду нужно заработать.
Двадцать два километра – это для них не расстояние, и вскоре они остановились у избушки хозяина, запутавшись в постромках, скуля и лая. Каюра в нартах не было! Поутру, хотя зимой всегда ночь, соседи обратили внимание на визг и лай около избушки Филипыча. Там шла битва голодных псов не на жизнь, а на смерть. Слабую собаку могут сожрать свои же из упряжки.
Мужики, тертые Севером, ушлые, сразу же всё поняли и уже на своих упряжках рванули, погнали по слабому, еле видному нартовому следу, в сторону Магадана. Нашли на полдороге, подобрали и опять в город, но уже в больницу, где Филипычу и укоротили ноги. Хороший вожак в упряжке оглядывается, но на этот раз собак гнал голод, и трудно судить вожака, что он не заметил потери каюра. Он ведь просто собака, голодная собака, которая всегда хочет жрать. Филипыч забыл по пьянке об этом, за что и поплатился!