Автовокзал города Магадана.
После долгих поисков работы в Магадане или за его пределами, на бич- вокзале мы знакомимся с мужичком, мастером из посёлка Армань, который и предлагает нам, так долго искомую работу. Это обычный вербовщик, один из тех, кто поначалу сулит золотые горы, а потом исчезает словно мираж в пустыне, с этими типами я был знаком ещё по Якутии.
Поселок Ыныкчан, Якутия.
Там тоже всё шло гладко, но в результате мы с кентами, тоже соискателями на очень приличный северный заработок и приключений на свою задницу, оказались не в самой старательской артели, а в глухой Якутской тайге, на заготовке зелёных витаминов, то бишь сена, для священных коровёнок прииска Ыныкчан. Так что, дети старателей всю долгую Якутскую зиму будут с молоком, а о нас никто и не вспомнит, и молочка этого мы не попробуем, хотя и накосили шестьдесят тонн.
Но всё это давно уже в прошлом, и сейчас мы опять внимаем речам какого-то хмыря, описывающего райский, курортный остров Недоразумения, в самом, что ни на есть Охотском море, до которого рукой подать, и который даже виден в хорошую погоду, ежели стать на Магаданской трассе и сделать из своих кулачков сколько-то кратный бинокль. Поскольку нам уже давно по хрену, куда лететь или куда ехать, то мы без лишнего базара, протягиваем свои трудовые книжки, которые, в принципе, никакой роли не играют, и молча лезем в кузов бортового «Газона». Я не упоминаю о бригаде хохлов, с которыми нам пришлось ехать до Армани, а впоследствии и вместе работать. Я просто констатирую факт, что мы с Серым были не одни.
Остров Недоразумения.
Несколько дней мы провели в Армани, пока оформлялись, за это время мы обошли весь берег, полюбовались нагромождением торосов, ледяной, до самого горизонта пустыней, на самом краю которой, словно караван верблюдов, словно застыл ледокол с идущими за ним в кильватер судами. Осмотрели мы и цеха для посола селёдки, цеха, в которых готовят всевозможные рыбные консервы, и хотя был как бы не сезон, нас угостили такими консервами, которых на прилавках мы никогда не видели. Но самое главное угощение – это, конечно, была зимняя селёдка, она была малосолёной, очень жирной, очень большой и таяла во рту, и её хотелось всё есть и есть.
Говорят, что такая селёдка из-за малочисленности считается не промысловой, а под запретом она находится потому, что идёт только в Кремль, для слуг народа, и не в обыкновенных, 130 килограммовых бочках, а в бочонках килограмм по 30, не больше, и на каждом бочонке бирочка с датой вылова, посола, и ФИО мастера. Вот так-то. Ели мы эту правительственную селёдку и понимали, что у наших слуг народа губа не дура.
Ещё днём нам объявили «готовность номер один», выдали топоры, мотопилы, дрели и всё остальное, что нужно для нормальной работы. После обеда мой Серёга исчез, не сказав ни слова, но сделав при этом загадочное лицо. Странно, ведь обычно из своих похождений он тайны не делает, а тут словно обет молчания дал, или с языком чего случилось. Я прилёг на скрипучую и шаткую кровать с какой-то интересной книгой, но сразу уснул, не прочитав ни строчки. Не знаю, сколь я спал, минуту или час, но проснулся от грохота открываемой двери и девчачьего визга. Потом две, или больше, девы кинулись меня лобызать, целовать взасос, щекотать и чего-то орать, и только тут я понял, что вся эта толпа невменяемых людей во главе с Серегой поздравляют меня с днём рождения. Я глупо спросил их: «А какое сегодня число?» – «16 марта, и тебе сегодня ровно двадцать пять лет, четверть века дорогой!»
Девчонок этих я не знал, но какое это имеет значение, когда тебе четвертак, и все эти люди пришли тебя поздравить. На стол быстренько чего-то сгоношили, и, что было особенно приятно, всё было домашнее, и в солидном количестве. Не знаю, как, но Серёга раскрутился и на спиртное и тоже в немалом количестве. Боже, как же он был счастлив, и тем, что не забыл про мой день рождения, и тем, что смог из ничего организовать такой шикарный стол, но больше всего он гордился девчонками-поморочками: «Алексеич, да глянь на них , ты глянь. Где ты ещё найдёшь такую красоту? Глянь, на них нет ни грамма краски: и пушистые ресницы, и алые губки, и румянец во всю щеку – всё своё, всё природное, а значит, родное. А фигуры, фигуры какие – это тебе не городские, у которых набор костей, метр кожи, банка крови и ничего больше!».
Вогнал, змей, девчонок в краску. Те не знают, куда и деваться от стыда: «Серёжа, ну прекрати, а то мы сейчас уйдём». – «Ну да, вы уйдёте только тогда, когда нас всех разбудит рассвет, а на столе будет пусто». – «Ты что думаешь, что мы останемся на всю ночь?» – «А вы разве думаете иначе? Вы ведь знали, куда и зачем шли, впрочем, не будем торопить события, так что заранее не краснейте, а наливайте, и я скажу большой и красивый тост в честь юбиляра».
Серёга сам разливает вино по принесенным, тоже девчонками, фужерам, потом, держа в фужер в руке, долго что-то плетёт о крепкой мужской дружбе, и, когда всё смешав в кучу, он провозглашает тост: «За дам, за милых дам!» Мы наконец-то чокаемся и стоя выпиваем. Всё, на этом торжественная часть праздника заканчивается, и дальше пошло, кто во что горазд. Третья дама, ещё раз поздравив юбиляра, то есть меня, и дёрнув на посошок, удаляется. Она в посёлке числится в невестах, поэтому известная «известность» ей ни к чему, хотя я точно знаю, что не будь она лишней, то есть третьей, она с удовольствием осталась бы с нами до утра.
Вид на Армань с реки. 1973 год.
После третьего захода мы уже закусывали только поцелуйчиками, тисканьем округлых девичьих форм и звуками Серёгиной гитары. И всё было нештяк, всё было в лучшем свете. Через пару часов нас потянуло не в постель, как по идее и должно было быть, а на улицу, на мороз. Девахи увели нас на речку Армань, впадающую в море, но не на саму речку, а в какой-то лиман, поросший высоким камышом, и с проплешинами зеркального льда, в котором отражались тёмные сопки и полярное небо с яркой луной. Это место и само было какое-то экзотическое, с лунным жутковатым пейзажем.
Мы долго бесились на гладком льду, пока Серёга не провалился в камышах, заваленных снегом, почти по пояс. Я с детства знал о коварности льда в камышах, да ещё и под снегом, где лёд практически не промерзает, но не успел ничего даже сказать, предупредить.
Делать нечего, и нужно идти где-то сушиться, Светка вроде даже обрадовалась: «Ребята, айдате к нам, вон наш дом, у нас печка русская, горячая, и бидон браги стоит у Бати». Во речугу двинула, и как тут отказаться от своего нечаянного счастья, и мы толпой вваливаемся в избу, наполненную запахами сетей, рыбы, каких-то трав, браги, и самое главное – теплом настоящей, редкой в этих краях, русской печки, занимающей половину рубленой избы.
На шум из дальней комнаты выходит помятый, здоровенный мужик и, не задавая никаких вопросов, суёт нам с Серёгой свою жёсткую ладонь, лопату: «Фёдор, Фёдор». Потом также молча уходит и вскоре возвращается с баллоном браги, парой громадных кетовых балыков, литровой банкой лососёвой икры, караваем магазинного, но как домашнего, хлеба, куском сливочного масла, и ставит блюдечко с чёрным молотым перцем. Ого-го! Вот так встреча, банкет! Светкин батя, выпив стакан браги и так не сказав ни слова, снова отправился в спаленку досыпать.
Девчонки Серёгу давно раздели и вместе с отжатой от воды одеждой засунули на горячие кирпичи печи, сохни, грейся и не болей. Девчонки сначала разлили брагу, потом нарезали балык крупными ломтями и стали учить нас, как правильно его есть, мы ведь раньше думали: чего ж здесь мудрого? Ан, нет!
Как кот Матроскин учил дядю Фёдора, как нужно правильно есть бутерброд с колбасой, так и девчонки стали учить нас, как правильно есть кету: «Намазываешь на свежий хлеб потолще масла, а сверху столько же икры, кусок балыка окунаешь в черный перец и наворачиваешь всё это – вот и вся премудрость. Если во рту загорит, запивай холодненькой брагой, и это будет правильно, приятно и полезно, а тебе, Серёжа, это и будет как лекарство, и ты даже не чихнёшь».
Хороша наука, каждый день так бы питался. Я тогда не знал, что всё так и будет, и что лососёвая икра будет стоять у нас в кастрюлях, в тазах и вёдрах, не знали мы, что, не успевая её обрабатывать, мы будем раздавать тем, кто не может сам добыть её, и даже выбрасывать на помойку, где обленившиеся с весны ездовые и дворовые собаки будут нехотя её есть, лёжа на боку.
Когда Серёга маленько обсох, мы решили двигаться в сторону общежития, ведь нам завтра предстояла поездка по льду Охотского моря, на неизвестный нам остров Недоразумения. Девочки от нас не отставали, ведь они ещё не получили от нас то, на что рассчитывали, и чего ни в коем случае нельзя делать с местным парнями, ведь сразу вся деревня будет знать, а такая «слава» им ни к чему, да и до родителей если дойдёт, отцы точно ноги повыдёргивают.
Мы, торопя время, спешим к удовольствиям и разврату, нам бы, идиотам, с этого и нужно было начать и не томить девчонок, но, то затеяли застолье, то пошли на лёд принимать водную купель, хотя Крещение уже прошло. Потом пошли к Светке сушиться и пить брагу с балыком, а тем временем до рассвета осталось не так уж много времени. Зайдя к себе в комнату, Серёга со своей Ириной не стали даже раздеваться, захватив её сумочку, сразу удалились в другую пустующую комнату.
Когда мы остались одни, меня черт дёрнул спросить, сколько ей лет, и её ответ поверг меня в шок – пятнадцать лет. Мама миа, куда я попал, неужели этой плотной, с высокой грудью и полными бёдрами, женщине всего пятнадцать лет? Но как бы я не хотел это воплощение сексуальной женственности, я сразу представил, какие могут быть последствия: ну нет, не хочу я ни суда за связь с малолеткой, ни внезапной женитьбы в начале такой интересной жизни. Но если Светка сказала так, из женского кокетства, то очень жаль, что я в это поверил, и поневоле оказался не солоно хлебавши, как впрочем и она, инициатор нашего знакомства с определённой целью.
Ничего лучше не придумав, как её не обидеть, я стал наливать, мешая водку с вином: «Ну, давай, Светуля, ещё раз за тебя, такую красивую. А сейчас выпьем за мои двадцать пять и до дна, до дна. Светка быстро скисла и, упав на кровать, еле прошептала: «А теперь делай со мной, что хочешь». И сразу уснула сном младенца. А в это время, в другой комнате Серёга «трудился» в поте, и не только лица, это отлично было слышно сквозь фанерную перегородку, а я прилёг на свободную кровать и тоже моментально уснул.
Утром в дверь забарабанили и велели быть готовыми. От того грохота только задремавший Серёга тоже вскочил, и они с Ириной, одевшись, зашли к нам в комнату. «Ну всё, девоньки, спасибо вам за всё, за привет да ласку, собирайте свою посуду, и пока на улице ещё ночь, идите по домам досыпать, а коли будет у нас случай, то мы обязательно вас навестим». Светка, по прежнему пьяная, никак не может понять, где она, и почему пьяная: «Меня же батяня убьёт за то, что я в таком виде, вот, блин, влипла». То, что она ничего не помнит – это и лучшему, отоспится у Иришки и заявится домой в нормальном состоянии, а я всё мучаюсь сомнениями и полон сожаления за упущенную возможность провести ночь с женщиной, предоставленную мне самой судьбой. Но, увы!
Уже наступил серый день, когда подошла машина, и опять тот же самый бортовой «Газон», который вёз нас из Магадана. В кабину сел прораб, который должен был нас устроить с жильём и показать фронт работ, а мы, грубая рабсила, полезли в кузов. С нами в кузове ехал и один островной абориген, который весьма красочно описал нам, как три года назад четыре грузовика, уже ехавшие с острова с рыбой, ухнули один за другим в трещину, раздвинувшегося ледяного поля, которое под действием ветра и течений, почти сразу сдвинулось: «Это случилось ночью, на уставленной вешкам, накатанной и сто раз проверенной дороге, и такое может опять случиться в любом месте и в любое время, так что особо не расслабляйтесь. А вон там, на горизонте, уже отрытое море и чистая вода, но на фарватер в любое время может нагнать тяжёлых льдов и небольших айсбергов . А вот там, смотрите, мимо вашего острова, проходит судовой ход в бухту Нагаева, в Магадан, видите, ледоколы проводят суда в морской порт?
Ехали мы почти по береговому припаю, трясясь на мелких торосах, а когда почти возле лососёвой речки Оксы взяли курс прямо на остров, лёд стал как асфальт. Но вот и он, наш остров Недоразумения, и мы дома.