Прилетев в командировку в чукотский посёлок Мейныпильгыно, в первый же выходной я решил осуществить то, о чём я мечтал давно. Познать нечто действительно удивительное и воистину уникальное.
Я давно был наслышан о том, что в десяти километрах от посёлка у самого подножья горного отрога стояло две яранги, в которых жили старик и старуха. Всё, что осталось от двух семейных кланов, которые так и не пожелали принять цивилизацию и продолжали жить, как их предки, тысячу лет тому назад. Увидеть это воочию, а не в музее или театрализованной постановке, ради этого стоит пройти с десяток километров по тундре, а на обратном пути посмотреть на не менее уникальное зрелище, нерест нерки.
Весело напевая детскую песенку, я собирал свой рюкзак: чифирбак, редкий цейлонский чай в подарок чукотским старикам, чай для себя, немного продуктов, дрова, нож. Прилетевший вместе со мной в командировку молодой парень Виктор удивлённо спросил:
— Нам что, выходной отменили? Опять на работу рюкзак готовишь?
— Нет, отдыхай.
—А зачем тогда рюкзак?
Не знаю почему, я таинственно произнёс:
— Тише! Я иду в тундру на урок истории и природы.
Витя не поверил:
— Врёшь! Природа везде одинаковая. Тундра — она везде тундра.
Пришлось объяснить всё. Он загорелся:
— Я тоже пойду с тобой.
Не хотелось его брать, но потом думаю, пусть идёт. Уже через два километра я пожалел об этом. В тундре в любой ямке с водой всегда есть выводок дичи, а озёра просто кишат ими. Десятки, если не сотни видов. Мы подошли к крохотному озерцу, по его поверхности плавали пара выводков утят и один гусей. С диким рёвом Витя стал носиться вокруг озера, мамаши с истошным криком над озером.
Бедные малыши нырнули, уцепившись своими клювами за донную траву.
Я подставил ему подножку, а потом буквально на пинках, гнал его прочь до тех пор, пока не увидел, что мамаши сели на воду. Он ошеломлённо смотрел на меня.
— Ты что, взбесился?
Успокоившись, я спросил:
— Зачем ты стал бегать и орать?
— Чтобы поймать утят!
— Для чего?
— Принесли бы в посёлок, откормили, а потом, съели.
Я опешил. Парню 25 лет, два года на Чукотке, и до сих пор не знает самых элементарных вещей о природе. Пришлось популярно и доходчиво объяснять.
— Дикую утку можно выкормить и то редко, если её высидит домашняя. Малыши умрут, но пищу от человека не возьмут. Чукчи набьют тебе морду, если увидят в твоих руках утёнка — это два. Все малыши при испуге ныряют и цепляются клювами за донное растение, они погибнут от недостатка воздуха, но не всплывут, если их не позовёт мать — это три. Если чукчи узнают про это, тебе свернут шею — это четыре. И ты полнейший идиот — это пять.
Но его интересовало лишь то, почему аборигены свёрнут ему шею, если в тундре сотни миллионов птиц на любой вкус. Пришлось объяснять снова.
— Чукчи, как и все малочисленные народности, живут в полной гармонии с природой. Они никогда не убьют лишней утки, не поймают излишек рыбы. На своих охотничьих угодьях никогда не возьмут ни одного песца, если знают, что уже добыли половину от здешнего поголовья. Они думают не только о себе, но и о тех, кто будет жить через сто, тысячу лет. И Витя понял:
— Всё ясно, аборигены — дураки.
О том, чтобы вести Витю к ярангам чукчей, живущим по законам природы, не могло быть и речи. Ведь этот великовозрастный оболтус, легко и, вне всяких сомнений, не один раз, кровно оскорбит их человеческое достоинство своим вопиющим невежеством.
— Ну, вот что! Урок истории отменяется. Остаётся урок природы. У меня что-то нога разболелась. Пройдём до ручья, посмотрим нерест, попьём чайку и назад.
Витя сердито ворчал, что, мол, он и пошёл со мной ради того, чтобы посмотреть на древних северных туземцев, а природу он и без меня знает. Но потом даже развеселился.
— И чему это мне у природы научиться можно?
На это ему ответит сама природа. Но пока мы дошли до ручья, он ещё раз взбесил меня.
Перевалив через очередной холм, мы наткнулись на журавля. Увидев нас, он опустил одно крыло и, жалобно крича, заковылял по склону вниз. Витя завопил:
— Подранок. А ты говорил, что чукчи никогда не охотятся, пока молодое потомство не встанет на крыло. Кто же его тогда ранил, если не твои, живущие в гармонии с природой местные жители? Ведь кроме них других людей здесь нет. Я уже устал ругаться:
— Не смей оскорблять чукчей. А журавль, так он здоровее нас двоих.
— Но он же ранен?
— Пойми же — неуч, опускают крыло, хромают, прикидываясь больными или раненными птицы, если рядом есть гнездо с птенцами. Он просто уводит нас от него. Не веришь — проверь сам, погонись за ним, он отхромает метров на сто и спокойно полетит с «перебитым крылом».
Но Витя не стал преследовать журавля. Встав на колени, он стал рыскать в густой траве.
— Что ты ищешь?
— Как что? Конечно, гнездо! Я ведь ещё ни разу в жизни не держал в руках птенцов диких птиц.
Пришлось опять применять силу, дабы остановить этого дремучего оболтуса
— Стой. Ты действительно такой дурак, или желая разозлить меня, ловко прикидываешься им? Что тебе сделал журавлёнок, если ты решил убить его?
— Как это убить, зачем?
— Элементарно, голодной смертью. Ни одна птица не подойдёт к своему птенцу, если на нём будет запах рук человека. Прости, но ты круглый олух, не знаешь совершенно ничего, по сравнению с чукчами, дикарь и к тому же очень глупый.
Витя надулся и до самого ручья мы не обмолвились между собой ни единым словом. Впереди блеснула вода неширокого предгорного ручья. День, так много обещавший с утра, был испорчен окончательно. Я сказал:
— Ну, вот и дошли, попьём чайку и назад — домой. Не получилось у нас с тобой урока природы. Тебе парень ещё в подготовительный класс ходить надо, уж больно дремуч ты, но это, извини, без меня. Но одно чудо природы я тебе покажу — нерка в брачном наряде. Такого не увидишь больше нигде. Пошли на перекат, там вода рябит, но стой не шевелись.
Минуты через две-три из-за поворота ручья выскочило пять рыбин, и прошли мимо нас. Зрелище фантастически неописуемое!!!
Если все другие виды лососёвых рыб имеют брачный наряд из красно-багровых пятен, уродующих их серебристые тела, то нерка в брачном наряде превращается в сказочную принцессу.
Она вся становится ярко-малиновой, тёмными остаются только каёмка верхней губы и маленький спинной отросток ниже спинного плавника. Впечатление такое, будто внутри у нерки стоит мощный источник света. Она буквально струится нежным малиновым сиянием. Увидеть это можно только на Восточной Чукотке, где расположены самые большие нерестилища.
Вдоволь налюбовавшись прекрасным зрелищем, я вышел из воды и стал разжигать костёр. Заваривая чай, услышал громкий смех. Виктор был постоянен в своём невежестве. Теперь он встал в самом начале переката. Стоило нерке выплыть из-за поворота, как он начинал махать руками, испуганная рыба взмывала в воздух, падала в воду и стремительно уходила назад за речной поворот.
«Он просто хронически неисправим» — подумал я. Но на очередное возмущение у меня уже не было сил. Я только сказал:
— Смотри, парень, дошутишься на свою голову. До гор ещё километров двадцать. Это же, сколько там нерестилищ? Вот подойдёт хороший большой косяк, ручей узкий, попрут они все вверх, а это не килька, в каждой рыбине не меньше пяти-семи килограммов. Ох, и дадут они тебе, неисправимый ты остолоп, жару, наплачешься……
Словно накаркал беду. Едва я разлил чай по кружкам, как истошный крик заставил меня повернуться.
Перекат кипел! В туче брызг, в сверкании рыбьих тел, мелькали руки и ноги Виктора. Несколько раз он пытался встать на ноги, но попадал ногой на скользкие рыбьи тела и падал. Когда я подскочил к ручью, косяк уже прошёл. Волоком я вытащил его из ручья и подтащил к костру. Его вид был ужасен.
Губы разбиты в кровь, щека вздулась, под глазом огромный синяк, на лбу ссадина. Но когда я стащил с него одежду, всё это померкло. На его теле не было здоровой кожи — сплошные синяки.
Я отдал ему своё сухое бельё, а его, отжав, надел на себя. Сушиться времени не было, пока он ещё в горячке — надо идти, если сядет — потом его уже не поднимешь, и мы пошли. Витя ныл, просил, умолял, дать ему отдохнуть, но я упорно тащил его за руку в сторону посёлка.
Весть о том, что один из командировочных вернулся из тундры весь избитый, вмиг облетела все здание гостиницы-общежития. В комнате не протолкнуться, в коридоре тоже. Витя скулил, а я раздевал его.
Когда собравшиеся увидели успевшее покрыться всеми цветами радуги избитое тело, они дружно ахнули и потребовали объяснений. Чувствуя общее сострадание к себе, Виктор жалобно прошепелявил вздувшимися губами:
— Это всё он… Урок природы, урок природы… Вот я и получил урок… У меня губы болят. Пусть он вам сам, всё и объясняет…
Пришлось рассказать, но только о ручье. Тишина и вдруг такой взрыв хохота, что задребезжали оконные стёкла. Если бы было меньше народу, люди бы катались на полу от буйства своего веселья. А так они только опирались друг на друга и заходились в безудержном смехе. Витя побледнел. Он ждал моего осуждения, жалости к себе, но смех… Почему его никто не жалеет? Разве они не видят, как ему очень больно?
Стоило смеху чуть стихнуть, как кто-нибудь спрашивал:
— И ты, дубина, додумался своим телом остановить ход нерки? Лосося, который ради нереста, пересёк без отдыха тысячи километров океанских просторов? Не замечая ран, ползёт на пузе по острым камням осыпи, прыгает в высоту свыше трёх метров речного завала? Терпит немыслимые лишения, но стремится достичь места своего рождения, чтобы, отнерестившись, умереть.
И новый, ещё более мощный взрыв смеха.
Прибежала с аптечкой медсестра. Витя уже тихонько плакал, а люди все смеялись и смеялись. Они не могли понять, каким образом человек мог дойти до такой тупости. Зачеркнуть закон природы, и своим телом попытаться, перекрыть ход лосося, идущего на нерест.
А мне было грустно и больно. Почему молодому и неглупому парню, прожившему уже четверть века, понадобился такой жестокий урок природы, чтобы начать хоть что-то понимать в окружающем его мире?!!! Почему?
Автор: Юрий Маленко.