На прииске Большевик меня поместили в общежитие на горке возле трассы. Первое, что я сделал – повесил календарь и зачеркнул все дни, начиная с даты получения приказа в представительстве Дальстроя в Новосибирске, когда считался принятым на работу. Ведь надо отработать три года, три календаря. С этого дня каждый отработанный день зачеркивал на календаре.
На второй день после приезда вновь прибывших вызвали к начальнику прииска. Им был Дзасохов, черноволосый мужчина, среднего роста, лет сорока, говоривший без акцента.
– Рассаживайтесь, товарищи – сказал Дзасохов.
Вновь прибывших было около десяти человек, которых я не знал. Видимо, они прибыли другой машиной, раньше. Начальник прииска не стал рассказывать об обстановке на прииске, ничего не сказал о начавшейся войне, а сразу стал говорить о нас.
– Согласно приказу вы прибыли на работу в должности начальников смен эксплутационных участков. Но никто из вас на разработке россыпей не работал. Поэтому я предлагаю начать работу в должности горных мастеров. Гарантированный в приказе оклад вам будет сохранен, а возможности роста по работе у нас большие. Все будет зависеть от вас, от ваших способностей. Как вы находите мое предложение?
Его доводы были разумны, мы ничем не страдали и все согласились с его предложением. Взяв листок бумаги, начальник прииска зачитал кто на каком месте будет работать. На этом и закончилась наша первая встреча.
Нам еще раз пришлось встретиться с Дзасоховым, но уже в другом, меньшем кабинете, куда нас собрали после ночной смены. Он сказал:
– В должности начальника прииска я не имел возможности встречаться с вами. Теперь как главный инженер, я буду иметь больше возможности встречаться с вами с горными мастерами.
Гачкаев, начальник управления, информируя, что нас ждет сложная обстановка, говорил правду – прииск лихорадило. План по добыче золота не выполнялся, и верха решили, что Дзасохову лучше работать главным инженером, чем начальником прииска. Одновременно и Гачкаеву было предоставлено другое место работы. Благому намерению Дзасохова не суждено было сбыться. Вторая встреча была последней. Кроме него нам пришлось встретиться с замполитом прииска Демиденко. Он вызвал к себе горных мастеров ночной смены и сказал:
– Пошли со мной. – Привел в парикмахерскую. Неужели организует бритье в принудительном порядке, подумал я. Такой необходимости ведь нет. Парикмахеру замполит скомандовал:
– Забирай инструменты и пошли ко мне на квартиру.
– Гражданин замполит, здесь же удобней. Я вас всех быстро обработаю.
– Не разговаривай! Быстро собирайся.
Все, теперь уже с парикмахером, направились на квартиру Демиденко. Я все более удивлялся. В самом деле, если он хочет нас постричь и побрить, зачем же это делать у него на квартире. Однако никто никаких вопросов ему не задавал. Квартира у замполита была скромная, скорее ее можно было назвать её каморкой. Он расположился на стуле возле зеркала, и парикмахер приступил к своей работе, благо чайник с горячей водой стоял на плитке. Мы стояли на полу и смотрели, как бреют замполита. В промежутках времени, когда можно было не опасаться за порезы, он что-то говорил, ему кто-то что-то отвечал. Я все же решил постричься и наблюдал, когда же его кончат брить.
– Постараюсь занять стул первым, как только он с него встанет – подумал я про себя.
Наконец парикмахер сделал ему компресс. Демиденко встал и сказал:
– Ну, ладно, идите отдыхать.
И пошли не стриженные и не бритые… Зато, когда вышли, хохотали от всей души. Я смеялся на Дальстрое впервые.
Дыхание войны еще не коснулось Дальстроя. Кто имел процентные надбавки к зарплате, по-прежнему их получал. Платили так же за удлиненный рабочий день, продолжительность рабочего дня на производстве была двенадцать часов ежедневно, без выходных.
Нам, вновь прибывшим, сделали перерасчет. Я получил приличную сумму, хватило на питание до получки и сделать перевод матери. Затем получку, первую, в которую входил основной оклад и доплата за удлиненный рабочий день. Удержание: подоходный налог и налог за бездетность. Снова перевел часть денег матери. И вдруг, а это должно было случиться, выплату процентных надбавок, тем, кто их имел, и доплату за удлиненный рабочий день прекратили. Помимо двух налогов, был введен военный налог. Денег только-только хватало на трехразовое питание. Переводить матери стало нечего. Дальстрой, как и вся страна встал на военное положение. В Горных управлениях были организованы военные трибуналы.
В институте на последнем курсе нам был прочитан, не предусмотренный программой, краткий курс разработки россыпей, но производственной практикой он не был подкреплен. Оказавшись на промывочном приборе, куда меня назначили горным мастером, я, первое время, чувствовал себя неуверенно. Меня натаскивал начальник прибора Красноперов. Он показывал и объяснял что к чему.
Организация разработки и промывки песков, по тем временам, была совершенной. Дальстроевская практика намного опережала институтскую программу обучения.
Пески ленточным транспортером доставлялись на центральную площадку промывочного прибора. Там они, падая с транспортера на решетку, сваренную из рельс, на которую одновременно подавалась вода, отгрохачивались. При этом обмытые булыжники падали вниз по бокам центральной площадки, а галька с песком и щебенкой, размеры, которых были меньше ячеек грохота, проваливались в шлюз, установленный на специальной эстакаде. В конце шлюза производилось отделение гали от эфелей с помощью грохота – толстого металлического листа, перфорированного мелкими отверстиями. Здесь галя обезвоживалась и поступала в закрывающийся приемный лоток, далее в скип, который поднимался и разгружался на терриконе. Эфеля же с водой поступали эфельные подшлюзки, на которых из них улавливали золото.
Механизации для разработки песков в то время не было. Она производилась мускульно.
Бригада разбивалась на звенья, обычно в три человека. Каждое звено имело тачку со своим номером. Двое заключенных с помощью кайл разрабатывали пески и грузили лопатами в тачку. Третий по трапам откатывал ее к ленточному транспортеру. Возле него был установлен въезд и небольшая деревянная площадка, где откатчик разгружал свою тачку. У разгрузочной площадки на ящике сидел учетчик. На фанерном листе, оклеенном бумагой, у него сверху были записаны номера тачек, а по вертикали привезенное количество. Запись производилась карандашом без цифр с помощью квадратиков. Четыре точки по углам квадратика – четыре тачки, привезли еще тачку, две точки соединялись линией, еще три тачки – квадратик оконтуривался и, наконец, две диагонали. Значит, привезено десять тачек. После этого учетчик начинал новый квадратик. И так по каждой тачке. Этот способ ежесменного учета был прост, удобен и надежен. Кроме того, он был необходим. Питание заключенных производилось в зависимости от выполнения нормы выработки.
Бригада состояла из работяг. Они работали добросовестно, каждый в меру своих сил. Их не нужно было подгонять, ни уговаривать. Посмотрев однажды на дощечку учета, я обнаружил отстающие звенья. Подошел к ним, подбодрил, напомнил, что пайка хлеба им будет уменьшена, если они не выработают норму. Рекомендовал периодически подменять катателя тачки, чтобы разнообразить труд и тем самым уменьшать усталость.
По мере отработки выделенных звеньям участков до мерзлоты – трапы передвигались. Вскоре я полностью поменял свою роль в разрезе. Тогда начальник промприбора перевёл меня на шлюзовую эстакаду. На ней стояли четыре – пять рабочих и пробуторками проталкивали обмытую галю к концу шлюза к обезвоживателю. Здесь впервые в жизни я увидел, как производится съёмка концентрата со шлюза, как шлюз застилается и армируется.
Съёмку концентрата производил специальный рабочий – съёмщик. Это был артист своего дела. Движения его были быстры точны. Я должен был следить за съёмкой за правильностью армировки шлюза, за доводкой концентрата. Последняя производилась промывкой его лотками в зумпф ящике сваренном из тонкого листового железа. Однажды, когда съёмщик заканчивал доводку, он неожиданно сказал:
– Гражданин горный мастер, вы напрасно наблюдаете за мной, если я захочу украсть. Вы всё равно не заметите.
– Вы уверены в этом?
– Конечно, как, по-вашему, я сейчас украл или нет?
– Нет – ответил я.
Съёмщик выплюнул на ладонь самородок золота весом граммов тридцать и бросил его в лоток.
-Видели?
-Видел…
В голове быстро мелькнул ход событий с начала съёмки и сразу понял, что произошло.
– Вы украли его не сейчас, а во время съёмки, причем с первой, головной секции и стояли ко мне спиной. Спасибо за науку, впредь буду внимательнее. Цель вашего трюка внушить мне, что нет смысла за вами наблюдать и тем самым открыть себе доступ для свободного постоянного хищения золота. Напомню вам, работа съёмщика почетная, но и ответственная. Однако кроме нее имеются и другие работы: в разрезе, например, на разработке и доставке песков, на полигонах на проходке шурфов. Также имеются другие более эффективные меры воздействия на нарушителей закона. Так что дорожите своей работой. Вы меня поняли?
– Понял, гражданин горный мастер, больше этого не будет.
Процесс практического освоения разработки и промывки песков шел удовлетворительно, но подготовленные пески были уже на исходе. Я был переведён на довскрышу торфов. Нужно было довести новую площадь до нормальной рубашки. Эта работа производилась с помощью конной откачки. Каждое звено состояло из трёх человек: двое рабочих грузили оттаявшие торфы в грабарки, третий – возчик отвозил её на лошади на отвал, где и разгружал её.
Бригада была хорошей. Это были труженики «работяги» их не надо было агитировать, убеждать, уговаривать. Понимая обстановку, они работали добросовестно с подъёмом. Довскрышу постоянно контролировал опробщик. Появлялось всё больше и больше маленьких зеленых вешек, означающих – площадь подготовлена. Но вот настала пересмена. Я стал работать днём. Одновременно на довскрышу была выставлена другая бригада, состоящая из молодых здоровых мужиков, про которых говорят: «на лбу пять кубиков написано». Сняв телогрейки и положив их на валуны, они расселись спокойно и, не приступив работать, стали отдыхать. Некоторые даже сняли рубашки, чтобы загорать, другие дымили цыгарками. А бригадир вообще, куда-то ушел. Ему разрешалось вольное хождение.
Что же это такое, подумал я. Это же открытый, наглый саботаж всей бригады. Сидели люди, стояли кони. Мне, привыкшему работать с детских лет, было настолько дико поведение этих людей, что я просто не знал что делать.
– В чём дело. Почему не работаете?
В ответ мне раздался дружный хохот. А один из бригады ответил:
– С работы кони дохнут, гражданин горный мастер.
– Но так же нельзя! Вы должны отработать хлеб, которым вас кормят. Идёт война, стране нужно золото, промприбору нужны пески.
Опять раздался дружный хохот. Нет, для этого контингента не существовало ничего святого. Вечером отчитываться было не чем. Я узнал, что бригада состоит из воров, которых еще называют урками. Будучи на свободе они вели паразитический образ жизни. И получив срок за свои преступления, они и в заключение пытались его продолжать.
Такая же история повторилась и на другой день. Я чувствовал, что надо мной начали сгущаться грозовые тучи. Наступил третий день. Бригадир опять направился «промышлять» на посёлок.
– Вернитесь,- скомандовал я.
Он уходил, не обращая на меня внимания. Доведённый до отчаяния, я догнал его, схватил за шиворот и так рванул на себя, что он рухнул на землю. Волоком дотащил его до ближайших грабарок. Поднял в вертикальное положение, встряхнул, взял в руки кайло и сказал:
– Бери, негодяй, лопату, грузи!
Бригадир оказался трусоват. Подумав, что я могу его убить, если он не будет работать, стал быстро грузить грабарку. И, удивительное дело, все повставали со своих насиженных мест и стали работать. Кайло я бросил, но сказал бригадиру:
– Без моего разрешения – ни шагу от грабарки, и запомни, я тебя от работы не освобождаю.
Воры считают, что им работать не положено, но уж если бригадир на их глазах стал «вкалывать», им ничего не оставалось делать, как поступить точно так же. План за эту смену был выполнен. И на следующий день бригада работала нормально. Однако выяснилось несколько позже, это для меня уже не имело значения. «Машина» была уже пущена в ход.