О суровом прошлом Эльгена осталось довольно много свидетельств очевидцев. Имена некоторых из них я называл, но это такой особый жанр литературы, которым интересуются единицы читателей из миллионов любителей книги. Неплохо бы было обобщить их воспоминания и познакомить земляков с этими пока разбросанными в беспорядке крупицами воспоминаний о лихолетье.
В этих рассказах и воспоминаниях выделяют особую категорию заключенных, положительные мнения о которых всегда и у всех сходятся в оценке их действий и образе жизни. Недаром личность проявляется в экстремальной обстановке, вот лишения и беды человека и явились рентгеном скрытых до поры людских душ.
Речь пойдет о людях, познавшие веру в бога во всей глубине и от того не умеющие и не допускающие ни на йоту мысли о своем существовании вне ее. Такая неслыханная дерзость пред лицом власти и государства – ставить на первое место кого-то кроме вождя и упорно стоять на своем, расценивалась как бунт и контрреволюция.
Репрессированые за веру выделялись из общей массы заключенных смирением и трудолюбием. Это были самые безропотные и спокойные люди, молча сносившие все тяготы и издевательства блатных и охранников. В тяжелой бесконечной работе они находили способ жить, не потеряв человеческого лица. К сожалению большинство верующих навеки осталось в мерзлой колымской земле, ведь жизнь и смерть для них были одним целым, одним путем к богу.
Наверное их в Эльгене было много, мне довелось знать одну из них. Мария – её просто называли монашкой. Это было уже после ликвидации лагеря. Жила Мария в крошечной лачуге, которую домом назвать не поворачивался язык. Света и радио в это жилище не проводили, не представляю как там размещалась кровать и печь.
С какого года она жила в этом убожестве не знаю, но где-то в шестидесятом Мария переселилась в другой домик, наполовину больше и даже огороженным забором из горбыля. Ходила Мария всегда в черном бесформенном балахоне, всегда бывала одна, никогда не видел её в обществе людей.
Образ её нес таинственность и неведомую силу, несмотря на ее очень скромный вид. Мальчишки старались обегать ее при встрече стороной, взрослые поприветствовав, походили не задерживаясь. Внешне это была нелюдимая женщина лет пятидесяти, маленькая и какая-то сжатая в кулачок, словно боявшаяся вторжения в ее тайный мир.
В пойме Эльгенки у самой воды, среди зеленой лужайки у Марии был огород. Огород был шедевром местного масштаба. Представлял собою три высокие грядки, сантиметров по семьдесят выше общего уровня и длинной метров двадцати, шириной метра полтора каждая. Все огорожено общим плетнем в рост человека, собранным из тальника.
То, что росло в этом чудо – огороде, казалось из другого мира. Настолько все было ухожено и обработано. Редиска, репа, горох, зеленый лук и даже картошка были крупными и яркими и манили пацанов живой картинкой. Только никто не смел переступить запретной черты. Какая-то неведомая сила оберегала это сокровище.
Да, сокровище! Редиска, ярко красная, крупная и ровная, одна к одной с огорода монашки в шестидесятые годы на Колыме волновала и притягивала к себе не только пацанов, но и заставляла пускать слюни взрослых.
С годами Мария немного притерлась с народом и уже не так бросалась контрастно в глаза её одинокая черная тень. И как-то незаметно она исчезла из поселка, уехав с родственниками или близкими соседями. Остался поселок без последнего свидетеля классовой борьбы прошлого.
Домишко её обветшал и рассыпался в прах, огород тоже одичал и сравнялся с лужайкой, да еще и река помогла, разливаясь в паводки и затапливая пойму.
Но тоска по богу оставалась всегда в Русской душе в самых сокровенных ее уголках. И люди по весне, отходя от зимней дремы очень радовались, когда наступала неведомая многим пасха. Прорывалась вековая память из глубин человеческой души и внезапно охватывала светлая весенняя радость, не понятно откуда пришедшая.
Исподволь стали возвращаться в быт церковные праздники и люди стали разбираться, когда Рождество Христово, а когда Крещение. И вот уже в крещенскую святую ночь потянулись вереницы паломников за святой водой.
Примерно в километре от поселка, за островом, загодя добрые люди прорубали полынью и ставили вешку, чтобы ночью можно было без труда найти.
А в двенадцать, безо всяких договоренностей начинали подтягиваться к проруби, кто с фонариком, кто со свечкой. Молитв конечно никто не знал и не читал, но торжественность момента присутствовала во всем. Именно в этот момент рождается та самая истинная вера и это уже неистребимо из души никакими силами человеческими и природными.
Только Сан Саныч Герберт выделялся из общей толпы своей величественной фигурой, подкрепленной мощной харизмой лидера и казалось, вот он сейчас достанет крест и осенит нас, как батюшка крестным знамением.
Но даже без этого обряда в душе поселялась благодать и исчезал Крещенский мороз и ноги несли тебя над землей.
Автор: Виктор Садилов.