Соловей сразу оседлал известную ему тропу, бегущую, по его словам, вдоль всего побережья, и размашисто зашагал прочь, совершенно очевидно стараясь уйти как можно дальше. Отмахав часа два (и, наверное, километров восемь), он нашел в стороне от дороги небольшую западинку, быстро перебежал туда, сбросил рюкзак и, ни слова не говоря, жестом предложил Маканину затаиться.
Туман клубился над береговым обрывом, туман клубился над тундрой, туман клубился у них над головами, вызывая в каких-то унаследованных от древних-древних предков остатках прапамяти сумрачные видения. Кроме тумана, кочек и едва угадываемой тропы в мире ничего не было.
Маканин потихоньку заснул.
Проснулся он уже под ярким летним солнцем. Вокруг него простиралась все та же буровато-зеленая равнина, впереди искрился какой-то из бесчисленных заливов полуострова Курселя, на горизонте удалялся от берега крохотных тараканчик – катер. Соловей из каких-то микроскопических былинок ухитрился сложить костер и варил чай.
Маканин глазами показал на катер. Соловей в голос ответил:
– Да ушли они, ушли. Кинонор сам был за штурвалом. На палубе я, по-моему, этого орочонка – который чумработница – видел. Вместе с ними уплыл. Так что остались дедка с одной бабкой.
– Дядя Володя, – Маканин взял в руку кружку и поперхнулся, обжигаясь чаем, – может, нам в Нелу вернуться, в милицию заявить?
– И о чем ты предлагаешь там, сиз-голубь, заявить? – ехидно посмотрел на него Соловей. – Дескать, преследует нас с наганом по тайге безумный Никанор? Неет. Здесь никакие такие заявы не проскочат. Решать эту проблему придется нам и только нам, а попутно – еще и работу государевую выполнять. Иначе мы на этих берегах за людей считаться не будем.
Он отпил из своей кружки, поглядывая на уходящий катер.
– У Никанора крышу совсем сорвало. И плохо то, что к нему, как ко всякому психу, другие сумасшедшие липнут. Вот этого орочонка взять хотя бы. Кличка его – Маугли. Родители его спились. Мать отца прирезала, убежала с тремя детьми в тайгу. Сережка старший был, лет четырнадцать тогда стукнуло. Вышел из леса он один, в прошлом году, то есть. Сейчас ему… Около восемнадцати, да. Про своих родных ничего не говорил – думаю я, сгинули они все там, куда их судьба занесла. Ничем не занимался, документов у него никаких, но осел на Неле, жил случайными заработками. Что в этом во всем плохо – это то, что тайгу он, конечно, знает, как поп требник. И если он помогать Кинонору начнет – то найдут они нас даже по следу на камне. Что, впрочем, работы не отменяет.
Он вылил остатки чая из кружки на костер, привязал завернутые в брезент кружку и чайник к рюкзаку и, ни слова больше не говоря, двинулся дальше по тропе.