Соловей вместе с Маканиным вышел на крыльцо правительства. Под крашеным серебристой краской памятником Ленину подростки пили пиво. По бетонным плитам площади ветер гонял пустые банки из-под «Балтики». Прямо впереди стояли сложенные из шлакоблоков серые замызганные дома, а за домами во всем своем ослепительном великолепии алмазным сиянием искрилось Охотское море. За плавным изгибом морского берега начинался грандиозный обрыв, уходящий за горизонт. Рыболовецкий поселок Неля располагался в уютной впадине между двумя плечами этого обрыва. В сорока километрах к западу, еще в одной низине, лежал Город – единственный город этого побережья от устья Амура до самого Северного Полюса, численностью аж восемьдесят тысяч человек. Именно туда из прибайкальских степей распределили после окончания института Юру Маканина – блюсти государственный интерес в охотничьем хозяйстве посреди этой Богом проклятой дыры. На фоне распахнувшейся во всю ширь могущественной Природы человеческое присутствие казалось лишь досадным недоразумением, которое, впрочем, не задержится здесь надолго.
– Осматриваешься? – с хищной белозубой улыбкой, очевидно не предвещавшей ничего хорошего, заговорил Соловей. – Осматривайся, осматривайся, пока время есть. В правильном направлении смотрите, товарищ, на эти горки. Обрывы, то есть. Родина, в лице дебилов из московского департамента, задание нам дала. Снежных баранов посчитать. Тебя чему в институте учили? Основу хозяйственной деятельности составляют учет и контроль, а если деятельность осуществляется относительно диких животных – то учет и контроль этих самых диких животных.
Маканин кивнул.
– До недавнего времени основным промысловым животным был соболь. А сейчас основной стала скотина, которую можно за валюту иностранным охотниками продавать. То есть медведь, лось и снежный баран. Лося у нас всего давно на мясо выколотили, медведя – немерено, хошь считай его, хошь не считай. А вот запасы снежного барана очень интересуют молодую демократическую российскую власть. Ибо каждый рогатый баран стоит денег от семи тысяч полноценных американских долларов. Потому нам и дан приказ из московского центра – пройти вдоль всего принадлежащего нам берега, баранов посчитать, стада нанести на карту и карту эту сдать в московский научный институт. А те при виде этой карты хрен к носу прикинут и решат, как этих баранов лучше употребить, – начал долго и путано объяснять рыжий.
– Короче, Склифософский, – оборвал его Соловей, глядя при этом на Маканина. – Перед нами береговой клиф. То есть – побережье Охотского моря, сплошняком состоящее из обрывов. На обрывах пасутся бараны. Мы идем сверху, их считаем. Смотрим, сколько самцов, сколько самок, наносим на карту. Идти надо… – тут Соловей замешкался, прикидывая что-то в уме, – ну километров триста двадцать. Простейшая охотоведческая работа. Я ж не зря тебя спрашивал – ты высоты боишься? Впрочем, теперь уже поздно… Потому что, согласно приказу управления, ты поступил в полное мое распоряжение…
Как пишут старинные писатели, «стажера Юрия Маканина немедленно охватила волна восторга». Из учебной практики он знал, что охотовед, хоть и идет на свою должность от любви к охоте, охоты этой чаще всего не видит. Ибо обречен сидеть в подобной крысиной норе и выписывать всяческие бумажки всем потребным инстанциям и заинтересованным лицам. В общем-то, он на это и настроился, получив назначение на свободную должность в Нельском районе, однако тут ему улыбнулась удача – головокружительное путешествие по наиболее труднодоступным местам мира с одним из самых опытных сотрудников управления.
Причем события развивались с быстротой ядерной реакции. Буквально за десять минут Соловей оценил содержимое станкового «Ермака» Маканина, хмыкнул, добавил туда десять промасленных банок какой-то подозрительной тушенки, полотняный мешок сухарей («мне баба насушила, видно, в тюрьму сдать хотела, а тут, вишь, маршрут подвернулся»), пластиковую бутылку с сахаром и пару длинных серых болотных сапог гнусного вида.
– Мы ж в горы пойдем, – удивился Маканин при виде сапог.
– Именно, – удовлетворенно хрюкнул Соловей. – Здесь именно в сапогах по горам и ходят.
Горы были видны через лиман – серые угрюмые горбушки, словно присыпанные сверху гравием. Собственно, кругом были одни эти горы – целое море гор, обрывающееся к морю Охотскому. На отдельных вершинах в солнечном свете сияли пятна снега. Стоял август.