Середина сентября. Вскакиваю ещё потемну, рано утром. На улице идёт дождик. Надо срочно одеваться, все охотничьи манатки с вечера готовы. Через пять минут я по улице уже бегу к Петру.
Сам Петро — среднего роста, постарше меня на пяток лет, склонный уже к полноте, заядлый охотник, как и я. Он живёт в самодельном домике-курятнике, прилепившимся около барака, на противопаводковой дамбе. В доме живёт семья Петра — жена и два сына, а также собака и с десяток кур.
Пётр считает себя коренным москвичом, а как же, Бирюлёвская шпана была. Во времена его юности это был дальний пригород Москвы, сейчас Бирюлево — большая Москва и метро рядом. В Бирюлеве у многодетной семьи Мишиных тоже дом-курятник, много пристроек, надстроек и людей, как муравьёв. Бывал у него там раза два, заходил, будучи в отпуске.
Петро из подмосковной шпаны, малолеткой загремел, потом вторично, строил Беломор, затем Колыма. Я не расспрашивал его сколько и за что, а тот, кто отмантулил 25-30 лет в лагерях, не особо любит глаголить на эти темы.
Освободился на прииске. Женился на зечке, ещё в лагере родила она ему, одного, а затем и второго пацана, оба здесь, в роддоме-зоне и находились. Умудрился Петро перебрался в Эльген-лагерь. Работал в мехцехе токарем, забрал пацанят, растил пока Анна дочаливала срок. Помогла амнистия, оставила начальнику, полсрока. Анна — женщина хоть и крупная, но болезненная. Зажили семьёй потихоньку.
Несмотря на тридцатилетний лагерный стаж, Петро не играл в карты, не чифирил, пил очень умеренно и редко. Почти не сквернословил. Блатарем не гляделся. Безграмотный, но жаждущий почерпнуть знания. Получив назначение механиком отделения, я протолкнул Петра на должность зав. мастерской.
Охотничьей страстью были подвержены и я и Петро. В то время для охотника главное было выклянчить, поставив пол-литру дефицитного бутылочного спирту, якуту Вензелю за пачку дымного пороха и капсюля. Ломается, куражится якут, выжрет спирт, подобреет и отвалит пачку. Значит, живём и стреляем.
У Петра и гильз латунных было с десяток только. Порох и дробь на охоту он брал с собой. Кстати, по поводу дроби — в те годы при её отсутствии мы стреляли чем придётся, вплоть до рубленной железной проволоки, которая летела из ствола со свистом. Усядется Петро на кочке, разложит припасы, стрельнёт раз, сразу заряжает свободную гильзу. Вместо пыжей — бумага из книги или газета. Рванёт выстрел, и с неба валится, как снег, хлопья бумаги.
А утки, утки в наших местах была тьма. Охотников и пару десятков в посёлке не набиралось, вот где было царство охоты.
Подбегаю к курятнику Петра — света в окнах нет, тихо. Молочу в окно, выскакивает Петро.
— Заходи — приглашает Петро.
— Видишь, что творится. Посмотри, над посёлком утка и гусь на свет кружится — отвечаю я ему, зайдя в дом.
— Слышу, вижу, сейчас я.
— Анна, где второй сапог? Анна, где портянки! — начинается переполох в курятнике. Тесно в нём для четверых.
— Собирайся, я хоть на улицу выйду, свободней будет.
Выхожу. Птица перелётная идёт со свистом низом над посёлком — табун, за табуном. Значит, в верховьях уже валит снег, а не идёт дождь. Надо бежать на озеро, а до него путь неблизкий.
До озера, по тропинке, что идёт по берегу речки Эльгенки, полтора километра по жиже, перейдя брод врезаешься в кочкарник, разбитую трону, где ухаешься по пуп. Но охота пуще неволи — несёшься по кочкарнику более километра и весь в мыле, выскакиваешь на берег озера — а дичь идёт другим берегом. Пока я думал о дороге и озере, наконец, выскочил Петро.
— Анна, где портянки? — дразню его — Пошли.
Зажигаем самодельные фонари. Фонарь — это огарок свечи, который ставится в пол-литровую стеклянную банку. Чтобы держать фонарь-светильник, к банке привязаны бечёвочки. Хоть огонёк и мал, и света от такого фонаря совсем немного, но идти с ним вполне сносно, всё лучше, чем в темноте.
Прём, чуть ли не бегом. Стаи пролетают над головой не видимые глазу, слышен только шелест перьев уток и крики гусей.
Я зарядил, как обычно, сразу за посёлком свой дробовик — «Их императорское величество». Подбегаем к броду, с воды потемну срываются утки, не видно какой породы, похоже на чирят.
Вламываемся в кочкарную разбитую тропу, по ней не разгонишься. Дождь кончился, выглянула луна, на рассвете приморозит. Запыхавшись, выходим к трём лиственницам на берег озера. Петро вскидывает ружьё и клацает пустыми патронниками. Орёт мне: «Ты, что не видишь?» Различаю над собой, параллельно берегу, в просвете туч, движущееся в выси тёмное пятно, вскидываю ружьё и нажимаю курок правого ствола. Сноп огня ослепил.
В десяти метрах от меня что-то ударилось об воду, подняв фонтан воды. Через секунду второй всплеск метров за тридцать от меня, в проточке, или рядом с ней. Подбегаю к урезу воды, рядом с осокой, в метре лежит что-то крупное. В впопыхах подгребаю стволами, берег озёра обрывистый, черпаю правым сапогом воду, но достаю огромного гуся-гуменника.
Петро исходит на «понос», кляня свою забывчивость, лается на меня. Я-то причем, даже на Севере гуси на стволы садятся нечасто. Петро зашелестел на перешеек, на самое перелётное, добычливое место. Положив в рюкзак гуся, я пошёл к месту второго всплеска, но на воде ничего не видно.
На озере, особо на перешейке, где пролетают табуны с трёх озёр, сплошная канонада. Видны вспышки от выстрелов. Если хочешь расстрелять патроны и не принести ничего, иди туда смело.
— Второго черня сбил Захар — кричит кто-то из охотников.
— Да я и не стрелял — отвечает в темноте Захар.
Вот и попробуй в темноте, да в такой суете и толчее определить, чья же добыча и чей выстрел был удачлив.
Подмораживает. По воде потянул туман, заволакивая всё вокруг. Явление очень редкое и, как правило, бывает только в безветрие.
Во всех концах озёра ахают дуплеты, лупят с лодок в тумане. Светает — все как в молоке. Вдруг из тумана низко надлетают гуси. Бью, после дуплета слышу два всплеска. И недалеко от меня орут: «Эй, на берегу! Кто гуся сбил?» Отзываюсь, оказывается это наши, мехбазовские: «Рассветёт, подъедем и отдадим тебе добычу».
Надлетает ещё табун гусей, выбиваю гуменника прямо к ногам. Самому не верится, что два гуменника добыл за утро. Туман рассеивается, мне подвозят третьего гуся. Радости взахлеб. На лодке тоже по три гуся — вдвоём взяли. Ожидаю Петра, надо бежать на работу. Смотрю — в проточке притаился гусь, сбитый первым выстрелом ещё потемну. Добиваю подранка. В итоге — четыре гуся. За все свои колымские охоты, такая была у меня только раз.
Туман закрыл землю, ночевавшего на озёрах гусей подняли первыми выстрелами и они, не видя в тумане земли и воды, на ощупь кружили над озёрами. Почти все, кто прибежал утром или ночевал на озере, набили по два, три и более гуся.
Прибежал довольный Петро, с двумя гусями, уже забыв о своей утренней оплошности. Потопали домой. Тяжело, но своя поклажа — охотничий трофей, несёшь пыхтя, но с радостью. Много охот пробегали с Петром.
А вскоре в Бирюлево состоялся раздел. И не окрепнув, не встав на ноги, не съездив ни разу в отпуск, в 1964 году Петру с семьёй пришлось срочно ехать в Подмосковье. Полгода он ходил по чиновникам, приёмным, добивался разрешения на прописку. Вкалывал на «Фрезере». Получил трёхкомнатную квартиру, потом разменял её для сыновей.
Ко всем бедам Анна потеряла рассудок. Заскочив к нему на ночь, когда был в отпуске, стало его жалко: безумная Анна, а сыновья — те всё только для себя. В квартире — скромная обстановка, телек и посуда. Одежда и та —простенькая, бедняцкая.
Монтулил Петро на заводе тяжко, но по-честному. Попал раз на плёнку всесоюзных теленовостей — показали кадр передового работяги длиной в одну минуту. Один раз в год или в два выдавали ему путёвку в подмосковный санаторий. Довольствовался он, если было на кружку пива, после работы и забить около дома козла. Всё, больше ничего.
Переночевав у него, я промолчал, но для себя сам определил: «На хрена она, мне такая Москва нужна. Я не шикую, но и копейки не считаю, как к моя семья. Тяжеловато на Колыме, от отпуска до отпуска. Но жить и заглядывать, если копейки на кефир — такого мне не нужно».
Трудно рабочему, честному труженику жить на зарплату, даже в Москве, где всегда ставки по зарплате выше, чем на периферии, а налоги меньше. Заступники наши — цари, правительства, всегда подкармливали столицы, спасаясь этим от голодных бунтов во все времена.
Автор: Сергей Климов.