Школьный детский дом

Два года пролетели, и 29 августа нас готовились перевести в школьный детский дом. Он находился на этой же улице, совсем рядом. Туда мы дошли за какие-то 3 минуты. Во дворе воспитательница оставила нас, велела не расходиться, сама пошла за директором. Вот тут-то мы и приняли «крещение». Не успели еще оглядеться, как из-за угла выскочила ватага взрослых детей и начала нас «трясти».В первую минуту мы сразу же лишились подсолнухов, из шляпок которых никто еще не успел выщипнуть ни единого зернышка. Вырвали из рук сумки, и на землю полетели наши подарки к школе. У кого-то порвали форму, с Васьки Клопика стащили штаны, потому что он начал кусаться. Получился клубок из тел.

Мы же тоже не стояли — давали сдачи. Все пыхтели, как паровозы, а девчонки страшно визжали. Я стояла растерянная, без сумки, с оторванным рукавом и разбитым носом (кто-то, пробегая, треснул меня пеналом).

Когда на шум примчались воспитатели, возле нас никого не было. На нас страшно было смотреть. Из чистых девочек и мальчиков мы превратились в настоящих оборванцев. Сумки наши были почти пустыми. Не помню, как у других, но у меня лежал один пенал, и там ничего не было, кроме перочистки. Порванные буквари валялись на земле. Все ревели. У нас распухли носы, мы были в синяках. Нас кое-как построили и повели в корпус.

Была созвана линейка. Директор требовала, чтобы виновники вышли из строя. Но где там! Все такие смирненькие, подтянутые, а в глазах чертики прыгают. Потом мне объяснили, что это была традиция, что всех новичков так встречают и испытывают, кто хлюпик, а кто и постоять за себя может, с кем можно дружить, а от кого надо держаться подальше. Вот здесь-то и начались мои мытарства.

Я уже говорила, что ничего не знала о своем отце. А здесь мне открыли глаза… Такого злорадства я еще не знала. Меня упрекали на каждом шагу, и мне здорово доставалось, как от взрослых, так и от детей. Меня постоянно обзывали предателем, маленькой сволочью, врагом народа. Сопротивляться я тогда не могла и сдачи дать тоже. Я могла только глотать слезы и если били — царапалась. Ногти нам стригли не часто, так что это «оружие» было всегда при мне.

В одном из романсов есть такие строки: «Не сотвори для себя палача». Я не знаю кто такого палача сотворил для меня, конечно же, не я, это, видно, был палач того страшного времени. И этого палача я ощущала каждый день. Пусть и не так много, но появились и маленькие, светлые пятнышки в моей очень сложной судьбе. Во втором классе я заболела воспалением легких, и меня, как и многих других слабых детей, отправили в «Лесную школу» в Подлипки.

О-о-о! Это был праздник! Там была всего одна, но добрая воспитательница. Там не было тяжелой руки и злых языков. Дети, с которыми я отдыхала, почему-то меня совсем не «доставали». Была с нами завхоз тетя Нина, которая вечерами собирала нас, приносила тыкву, и мы пекли ее на палочках. Время тогда было военное и голодное. Мы уплетали вкусную, сладкую тыкву, грызли семечки, и было очень весело. Тетя Нина рассказывала нам множество смешных историй. Спасибо ей…

И вот наступил Новый год. У нас была, пусть не такая огромная, как в Кремле, но очень симпатичная, пушистая елочка, которую мы с удовольствием нарядили. Мы пели, танцевали, а потом был ужин: большой кусок черного хлеба и полная тарелка вкусной чечевицы. Потом нам дали подарок : одно небольшое яблоко, две шоколадные конфеты «тянучка», и это тоже была радость!

По возвращении в детский дом нам устроили вторую елку. Мне в подарок досталась коробка конфет «Разноцветный горошек», которую у меня кто-то тут же украл, карандаш и маленький блокнотик. Я очень тосковала по Лесной школе, так бы и осталась там жить долго-долго, пока не вырасту. И вошла опять моя жизнь в прежнее сумасшедшее русло.

Снова тычки, оскорбления, частенько избиения. Нельзя сказать, что я это все принимала, как должное. В минуты отчаянья я думала: «Вот вырасту и всем отомщу!». Но родилась я незлопамятной. Никому не отомстила, просто остался в душе и сердце осадок на всю жизнь. Пусть все это будет на совести обидчиков.

Я часто думала: может, у наших воспитателей не было детей, поэтому им не знакомо чувство сострадания, иначе почему они были такими жестокими? Ведь доставалось не только мне… Вопрос без ответа.

Зимой было очень трудно. Морозы стояли под 40. А мы без валенок, в ботиночках. Да еще и школы меняли часто — шла война, и школы занимали под госпитали. За семь лет я поменяла четыре школы. Причем парты мы таскали по всему городу сами, ни о каких машинах и речи не было.

Писали на белых обрезках от газет. В классе горела одна свеча, и та была на столе учителя. На уроках сидели в верхней одежде, было очень холодно и голодно. А ведь мы, начиная с четвертого класса, сдавали экзамены по всем предметам! На весь детдом был один учебник математики. Я ухитрялась списывать задания у одной домашней девочки, иначе не видать бы мне оценки «посредственно»…

Старших девочек стригли, оставляя челочку. Мальчиков — наголо. В детском доме было много детей. К нам везли эвакуированных, т.к. наш город был тыловым. На кроватях спали по три человека. На две проходных спальни выдавалась охапка дров, которые очень быстро прогорали, а мы скорее закрывали трубу, чтобы сохранить тепло, и в результате угорали.

Мне и сейчас все эти трудности не кажутся мелочами. Мы учились выживать, вернее, этому учило нас ВРЕМЯ.

В детском доме нас учили всему. Мы сами пилили и кололи дрова, скоблили деревянные полы, чистили картошку, рубили на засол капусту, обрабатывали огороды.

И вот, наконец-то, наступила весна. Мы сдали экзамены. Я уже перешла в седьмой выпускной класс. Меня меньше стали задирать — я могла уже дать сдачи.