Нас, окончивших семилетку, направляли в ремесленное училище. Я хотела поступить в физкультурный техникум – вернули документы. Пришлось идти в ремесленное училище. Всех приняли сразу, а со мной опять заминка вышла. Дней восемь или десять нас с воспитательницей вызывали в МВД. Сидел там один тип по фамилии Коган и все орал изо дня в день одно и то же: «Как вы не понимаете! Ведь по окончании училища она пойдет на завод!»
Я слушала его и никак не могла понять, почему он так боится, что я буду работать на заводе. Будто я шпион какой-то. Я за дверью – то все слышу, а слезы, как горох, так и катятся. Кое-как приняли. Оказывается все было опять-таки из-за отца.
В ремесленном все началось сначала. Те же упреки, те же насмешки. Но я уже не так реагировала, я просто не стала ни с кем общаться, и меня прозвали «монашкой». «Ну и черт с вами», – подумала я.
И еще одно событие, уже в ремесленном училище. Стали принимать меня в комсомол. Устав знала назубок. Ответила на все вопросы. И вдруг из зала вопрос: «Пусть скажет, кто ее отец?» Стою. Молчу. Голову опустила. Сказать мне нечего, так как не знаю я, честное слово! Замполит у нас на собрании был. Серьезный такой, но, видно, добрый. Наклонился к моему уху и спрашивает: «Наташа, что ты ответишь?» А я ему также тихо: «Я не знаю…» И он уверенно так, громко говорит: «Она не знает!» Больше вопросов не было. Даже не поверила сразу, что приняли меня. Не помню, как со сцены спускалась. Девчонки целуют, поздравляют, а я реву.
Наконец, меня все-таки приняли на завод. Попала я в группу часовщиков-сборщиков. Номер нашей группы был 13, и мы вполне соответствовали ему. Почти как на подбор. Ох, и творили же мы! У нас был совсем молодой мастер. В него все поголовно влюблялись. Он просто не знал, куда от нас деваться. Я его донимала больше всех.
Сначала мы все ученицами работали. Собирали часы. Работа требует особой точности. Потом стали применять конвейер. Первое время часто не успевала сделать свою операцию. Вроде стараешься, спешишь, а он – фьють и ушел. От спешки брак пошел.
Работа наша сидячая. Через каждый час – 10 минутный перерыв! Все отдыхают, во дворе завода гуляют, а я «на ковре» у начальника цеха. За брак здорово доставалось. Мне, если честно признаться, не нравилась сборка часов. Поначалу было интересно, а потом так себе. И за серьезную работу ее не считала.
Технологию сборки я поняла быстро, но притворялась, что не понимаю, и делала брак. Меня, ясно, ругали, но я делала все ему назло, лишь бы он больше обращал на меня внимания. Но один раз он не выдержал и выгнал меня с конвейера на глазах у всего цеха. И что самое обидное – заявил, что мой номер в концерте он вычеркивает, и участвовать я в нем не буду.
Мне больше всего было обидно за концерт, а не за то, что он вытурил меня при всех. Пришлось идти и просить прошения. Но он даже слушать меня не захотел. «Ах, так? Ну ты у меня еще попрыгаешь!», – закричала я и, выбежав из кабинета, захлопнула дверь так, что она защелкнулась на английский замок.
Выскочив во двор училища, подбежала к дровянику, схватила там круглый пень, на котором рубили дрова (как я его дотащила до парка – ума не приложу: потом с места не могла сдвинуть). В парке, где мы часто готовились к экзаменам, было много деревьев. Как-то я приметила на одном из них веревку. Видно, там когда-то висел гамак. Вот туда-то я и притащила свой пень. Встала на него, быстро соорудила петлю (в голове не было ни одной мысли), оттолкнулась и… веревка оборвалась. Я больно ударилась о землю, порвав платье и оцарапав в кровь коленки. Только в этот момент до меня дошло, что я сделала…
Я бросилась бежать от этого страшного места. Но со стороны училища тоже бежали. И дровосек показывал рукой, куда я побежала. Тогда окольными путями, с веревкой на шее, я хотела пробраться со стороны кухни, и тут прямо попала в руки директора… Он схватил меня за веревку и, как козу, потащил к себе в кабинет. Там он швырнул меня на диван и, вытираясь огромным платком, еле слышно проговорил: «Наташка, ты понимаешь или нет что задумала? А если бы… Ведь нас всех за тебя пересажали…»
А я, уже почти успокоившись, думала: «О себе переживают, испугались, а если б меня не было – им ведь все равно… Индюки!»
Вечером я с перевязанными коленками, с пластырем на лбу и подбитым глазом все-таки выступала на сцене. Рядом со мной сидел мой мастер, правда,еще бледный, не совсем пришедший в себя после моего «покушения». Больше он не выгонял меня. Прощал все, потому что я все равно назло ему «порола» брак. Боялся чтобы я ещё чего не выкинула. А мне не хотелось работать – и все тут! Спасибо, что ещё полдня была теория (мы же там кончали среднюю школу), но полдня на заводу были для меня настоящим мучением. Как с учеников с нас особо не требовали, но на работе спрашивали на совесть.
Я все думала: заболеть что ли?. С градусником затея не вышла. Медичка сразу поняла, что я его натерла (да видно, перестаралась). Она отправила меня обратно в цех да ещё и нажаловалась.