Прииск имени Чкалова был расположен в 5 км от прииска Чай-Урья, вниз по течению реки Чай-Урье.
Наносы рыхлых отложений здесь были наибольшими в долине, запасы золота значительными.
Прииск был организован во второй половине 1939 года Западным Горно-Промышленным Управлением (ЗГПУ) и строился из привозного добротного сахалинского леса, как прииск «внекатегорийный». Кстати, все прииски «Дальстроя» – «Северовостокзолото» делились на 4 категории в зависимости от объемов горных работ. Внекатегорийные прииски перерабатывали наибольшее количество горных работ. В зависимости от категории прииска определялись штаты прииска и должностные оклады.
В момент моего назначения – 23 июля 1945 г на прииске работало много экскаваторов и шахт. Назначили меня заместителем главного инженера по новой технике и технике безопасности. А подоплекой для назначения послужило следующее (о чем я узнал позже): на прииске производился огромный объем взрывных работ для рыхления вечномерзлого грунта экскаваторам и «на выброс». Строители прииска и лагеря не учли этого. В результате почти все сооружения и постройки оказались в опасной зоне взрывов. Особенно опасными были взрывы «на выброс», ибо единичные заряды взрывчатки в камерах шурфов достигали 200-500 кг и более и одновременно взрывалось до сотни тонн. Ущерб, наносимый сооружениям, поселку и человеческие жертвы были очень велики.
После окончания войны объем взрывных работ резко возрос – начали разряжать бомбы, снаряды, мины и гранулированная взрывчатка потекла тысячами – десятками тысяч тонн на Колыму – для уничтожения. Соответственно возросли ущерб и человеческие жертвы.
Престарелый заместитель главного инженера (не специалист) по технике безопасности явно не справлялся – требовалась замена. Это, во-первых. И, во-вторых – на прииск им. Чкалова американской техники для горных работ поступало гораздо больше нежели на прииск Чай-Урья. В руководстве прииска наблюдались растерянность и неразбериха в связи с этим. Это все с одной стороны.
С другой стороны – оказался не у дел молодой горный инжнер Ясаков, который хорошо усвоил технику безопасности и разработку россыпей под руководством светил горного дела – Попова и Шорохова, а на прииске Чай-Урья успешно ознакомился с новой американской техникой. Эти обстоятельства и послужили основанием для назначения меня на прииск Чкалова.
Мне повезло – в институте у нас преподавали несколько выдающихся профессоров горного дела и среди них Попов и Шорохов. Попов был ведущим профессором горной академии в Москве. В период «Великих строек и гигантомании» он резко выступил и научно доказал вредность строительства шахт ГИГАНТОВ. За это был сослан в Ташкент. Преподавал он горное дело, технику безопасности и проветривание подземных горных выработок. Лекции он читал артистически, был очень строг, въедлив, требователен, даже придирчив. Но зато я хорошо усвоил эти предметы.
А Шорохов преподавал курс разработки россыпных месторождений. Он первый создал теорию и учебник по разработке россыпей, весьма солидные. Читал он лекции вяло, но зато был моим куратором дипломного проекта и много дал мне практически. Оказывается, что за 3,5 года войны я единственный горный инженер, прибывший с «материка» на Колыму. Поэтому на собеседованиях в Нексикане начальник управления Арм и начальник ПТО Никитин с большим интересом и даже пристрастием выспрашивали меня о жизни на «материке» и где у кого и чему учился. Тем более, что они оба закончили московскую горную академию и хорошо знали Попова.
Итак, 23 июля 1945 года я пришел на прииск им. Чкалова пешком и обратился к главному инженеру прииска Кошлакову. Кстати, пешком на работу я ходил ещё более 3-х месяцев, ибо квартиру получил только к зиме. Квартира была небольшой, но добротной, с отдельным ходом в капитальном доме на высоком фундаменте и состояла из комнаты, кухни с тамбуром и большой кирпичной печи. Двери и окна были нормальными. Позже мне предоставили даже дневального. Начальству прииска разрешалось иметь заключенного дневального за символическую плату. Обычно дневальный занимался доставкой дров, угля, воды, уборкой, готовил пищу, стирал и т.п. , жил он на кухне и очень дорожил своим положением. Это был рай в сравнении с лагерем – адом.
Главный инженер Кошлаков после двухчасовой беседы со мною объявил мне карт-бланш — полную свободу действий. В приказе по прииску он объявил, что все мои указания и распоряжения должны выполняться на уровне его распоряжений.
Дабы не возвращаться впредь опишу печальную судьбу Кошлакова. Он учился на втором курсе железнодорожного института, когда его арестовали и привезли на Колыму. Отбыв срок, он остался на Колыме на правах ссыльного и дослужился до главного инженера прииска. В начале 1946 года его перевели в Магадан на строительство аэродрома на 13 км Колымской трассы (аэродром на 13-м км основной трассы близ Магадана был сдан в эксплуатацию в начале февраля 1940 года. Может речь идет не о строительстве, а о реконструкции? – О.В.). Далее он работал на прииске Комсомолец и строительстве аэродрома на 56 км, где случилось проседание железобетонных плит взлетной полосы и у него появились неприятности. Он был уже в солидном возрасте и дело закончилось устройством его в «Дальстрое» – зам. Начальника производственного отдела. Работая в Магадане, я по старой памяти встречался с ним на уровне приятельских отношений.
В семидесятые годы по Магадану было много злых слухов о «ВНИИ-1» – кормушке для бездельников, и не без оснований. В конце концов, Кошлакову во главе комиссии поручили проверить работу института и доложить в обкоме партии. И вот однажды я встретил в коридоре «Северовостокзолота» весьма возбужденного Кошлакова. Он затащил меня в свой кабинет и стал с несвойственным ему азартом рассказывать о страшных открытиях им во «ВНИИ–1». Это и никчемные темы научных работ, и чрезмерное растягивание сроков их исполнения до 5 и более лет. И засекречивание работ, чтобы извне не обнаружил ненужность этих работ. И незаконные командировки и премии, это и необоснованное присвоение научных степеней. И многое, многое другое. Я поахал, поохал, поддержал его и он остался в ожидании вызова в обком партии.
В деловой суете я подзабыл об этом случае, и, когда встретил Кошлакова на улице, примерно через месяц, был поражен его видом. Он был согбенным, ноги шаркали, лицо было перекошено, глаза были страшные и печальные. Увидев меня он «замычал» и как-то странно булькал языком. Его вела жена, она просила не беспокоить его – ему надо лечь. Они шли с уколов. Я бросился в СВЗ (СЕВЕРО-ВОСТОКЗОЛОТО»), чтобы узнать о случившемся. Оказывается, его разбил паралич после доклада о ревизии работы ВНИИ- 1 в обкоме партии. Кто и что ему там сказали так я и не узнал. А был он внешне представительным, высоким, немного грузным, порядочным и честным. И таким печальным был его конец. Вскоре он скончался.
Западные капиталисты вкладывают большие деньги в науку. При этом они знают, что из 100 ученых только трое сделают весьма продуктивные открытия или изобретения (о чем устойчиво говорит статистика), что с лихвой перекроет затраты и на остальные 97 бесплодных ученых, и будут при больших прибылях. Возможно, об этом знали в обкоме партии, но не знали, что во ВНИИ-1 таких даровитых ученых никогда не было.
Вернемся на прииск им. Чкалова. Начальником прииска был МУЛЯР, похоже цыган молдавского происхождения. Мною и моими делами он ни разу не поинтересовался. Я видел его только издали, лихо разъезжающего по участкам прииска в двуколке, запряженною красавцем рысаком. Вскоре его перевели на другой прииск, а новым начальником прииска стал майор Алексеев – фронтовик, ранее окончивший электро-техниченскую военную академию. Следует напомнить, что после окончания войны – в конце 1945 года, в 1946 и 1947 годах, на Колыму было направлено значительное количество офицеров – фронтовиков для трудоустройства. Среди них капитаны, майоры и даже полковник Волков и генерал Шемена. Волков и Шемена возглавили соответственно Тенькинское и Западное горнопромышленные управления. Остальных трудоустроили начальниками отделов кадров, замполитами, начальниками лагерей, спецчастей, хозяйственниками. Однако, в течение 2-5 лет большинство из них покинули Колыму.
Майор Алексеев, подобно Муляру, не интересовался моими делами – «руки не доходили». Очень трудно познавал горное дело, но, так и не познав, был переведен в начальники электромеханических мастерских, расположенных на Колымской трассе в 360 км от прииска Чкалова, по специальности, ближе к Магадану. В течение 10 дней я тщательно обследовал все горные работы, цеха, службы, познакомился с технической документацией. Картина сложилась не радостная – безответственность и отсутствие организации в вопросах техники безопасности. Вспомнив лекции профессора Попова, мне стало ясным – что надо делать. Необходимо начинать с организации буро-взрывных работ – самых опасных, приносящих наибольшие разрушения и человеческие жертвы. Мне в этом очень помогли: главный маркшейдер ПТО Алексеев и начальник экскаваторного парка Краснощеков. Все они стали моими приятелями. Я составил план организации техники безопасности. Он предусматривал:
- Составление плана-схемы на каждый взрыв.
- Все окна всех зданий защитить массивными ставнями против разрушительной взрывной волны, а многие другие сооружения – специальной защитой для каждого из них.
- Приобрести мощные сирены для оповещения начала взрывов и отбоя.
- Приобрести литературу, инструкции, памятки, плакаты по технике безопасности.
Главным же, конечно, было составление плана-схемы обычно в масштабе 1:1000 или 1:2000. Суть её состояла в следующем: Маркшейдер участка составлял план–схему полигона, намеченного к взрыву. Начальник буро-взрывных работ рассчитывал размещение шурфов и заряды ВМ в каждом. По этим материалам я рассчитывал опасную зону разлета кусков породы, и эта зона наносилась на план.
Все, что было расположено внутри опасной зоны, – экскаваторы, машины, бурстанки, ЛЭП, линии связи, трансформаторные подстанции, сооружения, постройки, дороги и даже пешеходные тропинки, и многое другое наносилось на план-схему. Кроме того, указывались действующие шахты, расположенные в пределах 1 км от взрыва.
Окончательно согласованная план-схема утверждалась мною и размножалась в 6-10 экземплярах для вручения под расписку всем участвующим во взрыве – в зависимости от конкретных условий. Обязательно получали «схему» начальники участка буровзрывных работ и экскаваторного парка и главный энергетик. К каждой «схеме» прилагался приказ по прииску, в котором определялось время взрыва и отбоя, ответственные за организацию взрыва и техники безопасности, за охранную зону безопасности и многие другие мероприятия. В частности, за вывоз рабочих из шахт, расположенных в радиусе 1 км от взрыва, во избежание несчастных случаев от возможного обрушения кровли. После взрыва мною совместно с участниками взрыва анализировались результаты взрывы – выявлялись минусы и плюсы. Все это я заносил в свой экземпляр плана – схемы и сдавал в архив.
Ни один взрыв не был похож на другой – каждый взрыв имел свои индивидуальные отличия и отражались в приказе. Массовые взрывы на полигонах прииска производились на трех горных участках.
Ранее каждый начальник участка эти взрывы производил по своему разумению, подчас без учета интересов соседних участков и всего прииска, наносил им, да и себе тоже, изрядный урон. Согласно же предлагаемой «схеме», все взрывы организуются под эгидой прииска – каждому участвующему во взрыве четко обозначены его обязанности и ответственность за технику безопасности. Казалось бы, преимущества предлагаемой «схемы» неоспоримы. Однако, организация первых взрывов по ней встретила большое сопротивление большинства участвующих во взрыве – не нравились дополнительные хлопоты и обязанности, а ответственность – более всего.
Более всего сопротивлялись горняки – практики и привлеченные из аппаратов прииска и участков – геологи, маркшейдеры, нормировщики и другие для охраны опасной зоны. Последние в дальнейшем получали отгулы, а горняки-практики освоились.
Конечно, при проведении первых взрывов были недоделки, огрехи, небрежности. Были и несчастные случаи, и ущерб от взрывов. Мне приходилось многих уговаривать, убеждать, я горячился, даже ругался и грозился наказаниями. И все же, с каждым новым взрывом, новая схема приобретала все больше сторонников. Через 2 месяца «схема» была полностью признана, а через 3 месяца – в конце 1945 года, при проведении итогов по травматизму за IV квартал, меня даже занесли на доску почета Дальстроя в Магадане – за резкое снижение травматизма.
Случались и курьезы, не предусмотренные схемой и приказом. Однажды осенью на одном из полигонов все было готово для взрыва. Через 5-10 минут должны были включить рубильник, и вдруг из-за отвалов на полигон выбегают три коровы, за ними гнались постовые, не смогли остановить на границе опасной зоны, – коровы не слушались. Присутствующие на полигоне оцепенели – коровы могли порушить электросеть для взрывания. Однако постовые успели завернуть коров, и в этот момент все стали смеяться! Почему!? Видимо произошла разрядка, ибо готовить полигон к взрыву – работа опасная. Вот так – всего в приказе не учтешь.
Второй курьезный случай произошел зимою. Также, как и в первом случае, полигон готов к взрыву. До взрыва оставалось 5 минут. Вдруг, к одному из постов подъезжает легковая машина. В таких машинах ездили тогда только большие начальники.
И действительно, из машины выходят – полковник АРМ – начальник Чай-Урьинского горно-промышленного управления и двое его спутников, и решительно идут в сторону взрыва. Постовыми на границе опасной зоны были два солдатика из охраны. Увидев полковника, они замерли в стойке «смирно» и не посмели их остановить. Арм был одет как на параде – в шинели из очень дорогого голубого сукна, в папахе, в кителе, и все это было густо обрамлено красным сукном и золотом. Прошли они в сторону полигона 150-200 метров, когда начались взрывы очередями линий шурфов. Они бросились укрыться в скруббер старого промприбора, бежали как зайцы и мгновенно оказались в весьма заржавевшей перфорированной части его. Их положение было и комическим и трагическим – в течение 20-30 минут на них сыпались градом мелкие и солидные камни. Через 20 минут после отбоя они приехали в контору участка, где собрались все участники произведенного взрыва, и Арм долго выпускал злобные пары в адрес присутствующих за пережитые страх и унижение, при полном безмолвии угрюмых участников взрыва.
В конце года обязанности по составлению плана-схемы массовых взрывов я полностью переложил на начальника буровзрывных работ. Я её лишь подписывал и контролировал. Кроме того на прииск прибыл новый главный механик, который все заботы по новой технике принял на себя. Он был классный механик. Следует отметить, что на Колыме руководству крупного прииска было гораздо легче, нежели руководству прииска 3 или 2 категории, ибо туда подбирались самые опытные и квалифицированные руководители отделов и служб и штаты были больше. Я это усвоил, работая на Колыме на 8 приисках, разной категории в течение 20 лет.
У меня появилась возможность полностью заняться техникой безопасности на всех остальных объектах – шахтах, в приисковой разведке, экскаваторном парке, складах взрывчатых материалов, в цехах и службах. Состояние техники безопасности на этих объектах было удручающим. Всем этим я занимался почти весь 1946 год. Работа эта не интересная, рутинная, хотя и очень нужная,– и я это понимал, мне уже надоела – меня тянуло на горные работы. И все же, я с азартом стал наводить порядки, особенно нажимая на профилактику, как основу техники безопасности.
И здесь я натолкнулся на стену непонимания. Меня удивляло небрежное отношение к технике безопасности начальства всех рангов, что побуждало к неповиновению исполнителей на шахтах, в цехах, складах, разведке. Мои предписания, к примеру мехцеху, – застеклить окна, утеплить двери, разобрать завалы металлолома и запчастей, очистить полы от пролитых масел и керосина, составить график профилактики оборудования, улучшить освещение – игнорировались, как и десятки подобных – на шахтах, в цехах, на разведке. Лишь мой приятель Краснощеков исполнял мои предписания – в помещениях ремонта экскаваторов тепло, светло, чисто, безопасно. Кабины экскаваторов утеплены, окна с подогревом, профилактика обязательна. Упорное небрежение к технике безопасности приводило меня к тупиковой ситуации.
Похоже, я смирился в конце концов, и это меня угнетало. Я стал работать как все чиновники – от звонка до звонка и с выходными днями. И как следствие этого, у меня появилось достаточно времени для чтения книг, игры в шахматы, преферанс и волейбол, для небольших застолий с приятелями – разговоры, разговоры в ожидании радужных перемен к лучшему. Даже заключенные ждали амнистии или послабления лагерного режима.
Кстати о волейболе. К счастью, зима в верховьях Колымы – в долинах рек Чай-Урья и Берелех, длится не 12 месяцев, как поется в песне, а всего 8 месяцев, что позволяет играть в волейбол в течение 3-4 месяцев. В июле и августе здесь стоит жаркая погода – +25-30 градусов. Как раз в это время, мы – группа спортсменов – любителей, совершали поездку в Магадан, даже в грузовой автомашине, в открытом металлическом кузове. 700 км туда и 700 обратно. Да, ещё с нами была Наташа, ей тогда не было и года. Мы ездили участвовать во всеколымской спартакиаде. Конечно призов в Магадане мы не получили, но яркие впечатления от этой поездки остались на всю жизнь.
Казалось бы жизнь устроилась – приличная квартира (по колымским условиям того времени), непыльная работа, есть приятели и развлечения, полная свобода действий. А меня тянуло изменить должность – перейти на горные работы.
И вот, наконец, в конце ноября 1946 года звонит из Магадана начальник отдела кадров Никешичев. Есть, мол, мнение назначить меня главным инженером прииска Беличан – вновь образуемого. Телефонограмма отправлена. Выезжай в Сусуман на переговоры к Сенатову – начальнику Западного горно-промышленного управления. На следующий день я прибыл в Сусуман (это в 30 км от прииска им. Чкалова), явился к Сенатову. Он отправил меня транзитом к главному инженеру Зеленкевичу. Он мутно и непонятно стал объяснять, что главный инженер на прииске уже есть, а против меня возражают партком прииска и политотдел ЗГПУ. Что очень срочно на Беличан требуется начальник ПТЧ (тогда отделы назывались по военному – частями). Я согласился, ибо об этом давно мечтал. 2 декабря 1946 года я приступил к работе начальником ПТЧ на прииске Беличан, организуемого в 13 км от Сусумана, в излучине реки Берелех.
И в заключение несколько эпизодов из жизни на прииске им. Чкалова, в основном зловещие, не требующие лишних слов для убедительности. Поэтому изложение краткое – протокольное. Эти эпизоды сильно затронули мое сердце, и запали в памяти навсегда.
Военнопленные. После окончания войны в англо-американской зоне Германии скопилось большое количество советских солдат – военнопленных. В какое-то время их решили торжественно передать СССР. Были митинги, поздравления, пожелания и т.п. Их прилично экипировали, посадили в пассажирские поезда и повезли в СССР. Некоторые военнопленные успели оповестить близких и родных о своем возвращении. Очень много встречающих скопилось в Бресте – на пограничной станции. Однако, по прибытии в Брест, поезда с военнопленными загоняли в тупики, где на параллельных путях стояли составы красных теплушек. В эти теплушки и пересаживали всех пленных – под замок, колючую проволоку, вооруженную охрану и везли через весь Союз на Колыму. Часть из них попала и в лагерь на прииске Чкалова. Там им устроили судилище перекрестными допросами и выносили жесткие приговоры. Суд был скорый, приговор исполняли на месте. В ожидании суда было много самоубийств – любым способом, в том числе вешались на дверных ручках на поясах.
Нравы начальства. В 1946 году в Магадан было доставлено пароходами много американских подарков. В основном это были личные пожертвования, порою очень дорогие. В Магадане, похоже, их сортировали в свою пользу, а остатки направляли в горные управления, на спецсклады. Был такой склад и на окраине Нексикана. Стоял он малозаметный под пригорком. Рядом был приличный домик, где жил завскладом – он же сторож. Мы с ним познакомились через жену – вместе ехали на пароходе, и иногда гостили у них. Ночью к складу подъезжали легковушки с женами начальства, по какому-то графику и с записками. За ночь они перебрасывали все подарки с одного конца склада на другой, понравившиеся вещи забирали, а завскладу за услуги бросали 2-3 нестоящие вещички. Эти вещички он менял на хорошие, заранее припрятанные, ведь учет шел на штуки, и прятал их в тайнике. Через месяца два начальство насытилось и оставшиеся подарки передавали профсоюзам для раздачи малоимущим. Однажды уполномоченный КГБ захотел воспользоваться подарками без записки. Не получилось. Тогда он организовал слежку за завскладом, устроил обыск у него – нашел его тайники. Дело разбиралось в суде, пригласили и нас с Таней. Помню выступление Арма – «брал и буду брать – мне положено!». И судья умолк, а завскладом припечатали 25 лет с конфискацией имущества! Вот так.
Гаккаев. Гаккаев был заместителем начальника Дальстроя – кавказец, славился свирепостью, грубостью и даже рукоприкладством. Его боялись по всей Колыме. Он часто разъезжал – «наводил» порядки. Однажды летом в воскресенье мы играли в волейбол на площадке рядом с конторой прииска. Команда Любавского (он уже был главным инженером вместо Кошлаковского). Вдруг к конторе подъезжает машина Гаккаева и он прошёл в контору. Через 2-3 минуты дежурный по прииску у телефона зовет нас к Гаккаеву – Любавский заскрипел зубами – так он его ненавидел. Мы вошли в кабинет начальника прииска и остановились у двери. Гаккакев сидел за столом. Огромные кулаки на столе, набычился, смотрит на стол. Заревел на нас площадной бранью – «прыгаете с мячом, а кто за вас будет золото давать?», и далее в том же духе. Любавский не выдержал и выскочил из кабинета, хлопнув дверью. Гаккаев очнулся, поднял голову, понял, что произошло, и заревел на меня: «А ты что стоишь?». Я выскочил как заяц. Через месяц Любавского уволили и он хорошо устроился в Москве – работал в институте «Цветметроэкт». Он был классным специалистом и порядочным человеком.
А возненавидел Любавский Гаккаева ещё прошлым летом, когда он еще в должности главного маркшейдера дежурил на промприборе. Бульдозерист залил бункерную яму жидкими песками. Прибор остановился – это очень серьезная авария. Любавский сидел на корточках на борту траншей и думал что предпринять. В это время подъехал Гаккаев, подошёл к Любавскому, заорал: «Что сидишь? Очищай», и столкнул его в бункерную яму, залитую песками. Полчаса он старался выбраться без помощи, не смог. Вот почему он так возненавидел Гаккаева.