В субботу утром прошло совещание, где инспекция, огласив результаты проверки, убыла. После обеда у нас состоялось собрание офицеров соединения, где комбриг вместе с начпо, поблагодарили всех за усердие, велели провести такие собрания по кораблям, где поощрить отличившихся, и на радостях объявили на субботу и воскресение увольнение личного состава в город по 70%, что мы все и сделали и сами, я имею ввиду командиров лодок, отметили успех.
И вот в ту субботу вечером собрались мы с Виктором Богдановым у него на квартире и стали готовиться к мальчишнику. Семьи-то наши были в отпусках в европейской части страны, то есть на материке, как у нас говорили. Почистили картошку, чтобы пожарить, нарезали рыбы, колбасы, хлеба и несколько бутылок водки приготовили. Должны были прийти Иван Свищ и ещё несколько командиров. Было уже около 23-х, когда зазвонил телефон. Богданов снял трубку и через несколько секунд лицо его помрачнело. Я, заразившись его встревоженностью, не спускал с его лица взгляда и вслушивался в его короткие вопросы и ответы: «Да», «Понял», «Щербавских у меня», «Свища нет» «Понял». «Объедем все три». И положил трубку.
– Володя, боевая тревога.
– Учебная? – с удивлением спросил я, взглянув на часы и надеясь, что он ответит утвердительно, хотя уже сам понял, что не учебная это тревога.
За всю свою службу я не помню случая, чтобы учебная тревога объявлялась в начале ночи или раньше чем в 5 часов утра. Это не случайно. Просто цель таких тревог – отработать оповещение и быстрое прибытие экипажей на корабли. Поэтому и объявлялись учебные тревоги в промежутках с 5 до 6 часов утра. Засекалось время, оповестители на машинах, а где близко, пешком мчались к оповещаемым, а те, впрыгивая ногами на ходу в штаны, торопились в часть. Прибыв, докладывали, вот мол мы. Проверяли наличие подчинённых и опять докладывали. А всё остальное проходило ни шатко, ни валко. Больше крику, чем дела. Так что к утреннему подъёму весь этот весёлый перепляс заканчивался, и все приступали к повседневным делам. А тут и ночь-то ещё не началась, и на тебе. Нет, не учебная это тревога, сразу понял я. В груди и между лопаток похолодало и вспомнились слова той старинной песни: «Горе-горькое по свету шлялося, и на нас невзначай набрело…» И догадка моя подтвердилась. Виктор ответил: «Фактическая тревога, Володя. Сейчас сюда подойдёт грузовик, одеваемся и наружу. Нам надо объехать все три ресторана, может там наши офицеры и мичмана есть. Оперативный говорит, что обзвонил всех, но половина телефонов не отвечает».
Мы выскочили под звёздное небо, которое начало обволакиваться туманной пеленой и сразу, метрах в ста у соседнего дома увидели стоящий грузовик с ярко горящими фарами. Побежали к нему, а из некоторых подъездов так же выбегали фигуры, застегивая на ходу кителя. В течение пятнадцати минут мы побывали во всех трёх ресторанах города и забрали с собой всех, кто из наших там оказался. Когда выезжали из единственного городского парка с танцплощадкой, прихватив всех обнаруженных там матросов, нас обогнал ещё один грузовик, переполненный фигурами в фуражках и бескозырках, и ещё через десять минут были уже на молу нашей гавани.
На всех лодках стучали дизеля, это вахта запустила их на прогрев. На верхней палубе плавбазы бегал начальник штаба капитан 1 ранга Кодес и кричал: «Всем отходить в точки рассредоточения в бухте Старицкого. Никого не ждать, оставшиеся будут туда доставлены. Я, как белка, вбежал по шторм трапу на мостик своей лодки, где дежурный капитан-лейтенант Костин доложил, что лодка к отходу готова, на борту вместе со мной 26 человек. Проверять было некогда. Бухту накрывал туман и наползающие облака. Где-то в вышине пронесся грохот реактивного самолета, и обстановка стала ещё зловещее. Через 40 минут после объявления тревоги все лодки, невзирая на плохую видимость и множество судов, по всей бухте стоящих на якорях, уже мчались на выход полными ходами. Выскочив из бухты и обогнув мыс Чирикова, мы влетели в бухту Старицкого – внешний наш пункт рассредоточения – и встали на якоря в свои точки, которые знали наизусть. И на каждой лодке было меньше половины личного состава.
Было 00.58. Время пошло. Не позднее, как в 01.58, если не поступит другой команды, я должен вскрыть конверт с красной полосой по диагонали и действовать согласно с заключённой в нем инструкцией. До этого момента мне должны доставить недостающих членов экипажа, иначе придётся воевать с одними офицерами и четырнадцатью старшинами и матросами. У нас для этого 12 торпед, 11 пистолетов, 1 автомат Калашникова и 1 карабин. А пока я спустился вниз и пошёл по отсекам, где на своих постах находились 25 человек, из них три офицера: штурман Костин, врач Старикович и командир моторной группы, фамилию которого я сейчас не помню.
Когда я проходил мимо них, сидящих и полулежащих, они вскакивали, а я говорил, – сидите, отдыхайте, сохраняйте силы, нас тут мало.. В глазах каждого был немой вопрос. Я понимал, что это за вопрос и отвечал: пока ничего не известно, но скоро всё разъяснится, мы люди военные и, к тому же, подводники. И этих слов оказалось достаточно, чтобы люди ободрились. В 1-м отсеке я обратился к двум оставшимся торпедистам:
– Сможете без командира БЧ-III обеспечить торпедный залп?
– Сможем, товарищ командир, – ответил старший из них – старшина команды.
Я зашёл в свою каюту, взял видавший виды полушубок и поднялся на мостик, где в этот раз никого больше не было, расстелил его, улёгся и закурил, глядя на расчистившееся от облаков и усыпанное звёздами небо. Думать ни о чём не хотелось, видно, голова устала от интенсивного думанья, пока ехал в часть и пока стоял на мостике во время бешенной гонки по бухте. Сейчас в голове мелькали отрывочные воспоминания о прошлом и возникали какие-то путанные ассоциации.
Время шло, тянулась неизвестность. И не слышно и не видно было никаких подходящих плавсредств с оставшимися членами экипажей. Я взглянул на часы и с усиливающейся тревогой увидел, что до момента, когда нужно вскрыть судьбоносный конверт, осталось всего 10 минут, и мысль остановилась на коротком вопросе «Неужели?» И тут зазвенели ступени рубочного трапа, из люка показалась голова шифровальщика и его ликующий голос произнёс: «Товарищ командир, по радио получено приказание начальника штаба – всем вернуться в базу». Что мы и сделали с чувством большого облегчения.
До конца текущего дня экипажи жили по воскресному распорядку, командиры же, собираясь группами, обсуждали происшедшее и ломали головы, пытаясь понять, что же все-таки произошло. Вскоре, на основании каких источников уже не помню, но родилась рабочая гипотеза, не лишённая оснований. Во-первых, замначпо переводится на Запад. Он давно уже рассчитался и отправил семью и сегодня утром уже улетел. А вчера вечером он устроил отходную, где присутствовало всё командование соединения, отмечая заодно и успешное окончание инспекции. Кроме того, там же присутствовал и командир здешнего ракетного подразделения ПВО. По-видимому возлияния были небывалые, раз наш комбриг и командир ракетчиков поспорили – у кого боеготовность выше, и для разрешения этого спора каждый объявил своему подразделению боевую тревогу. У нас интерес к тому, кто же все-таки победил, вовсе не возник, но вот Главком да и Министр Обороны, по-видимому, этим всерьез заинтересовались, иначе чего бы это уже к вечеру того же дня из Москвы прилетел большой военный самолёт, загруженный под завязку серьёзными инспекторами.
Весь понедельник они занимались расследованием, во вторник всё командование нашего соединения было снято со своих должностей и к концу недели было сформировано новое командование в следующем составе. Комбриг – контр-адмирал Беляков, начальник политотдела – капитан 1 ранга Едрёнкин, начальник штаба – капитан 1 ранга Усов и замкомбрига капитан 1 ранга Тарановский. И служба пошла, как говорится, с чистого листа.
Из воспоминаний командира ПЛ С-288, капитана 2 ранга Щербавских В.П.