В эпоху казённых квартир и домов, к которой относится время действия моего рассказа, человек, отработавший на одном месте пятнадцать-двадцать лет мог получить жильё в пользование от государства. За выслугу лет можно было получить квартиру от метеоуправления в Магадане, проработав лет пять в совхозе можно было получить такую же квартиру в двухэтажном бараке в Омолоне. Фома с самого начала пошёл по совершенно невероятной для каждого советского человека схеме – он отмерил в тайге участок и стал строить дом.
Надо сказать, что по какому-то внутреннему наитию, он первую свою промысловую избу-поварню на этом участке выстроил на высоком, сухом взлобке, покрытом рослым ровным строевым лесом. С одной стороны этот взлобок пострадал от когда-то не очень давно прошедшего пала, и половина лиственниц здесь засохла на корню.
Получилась замечательная деляна уже ошкуренного строевого леса.
Другим совершенно необходимым условием для строительства был впадающий под холмом ручей. И название этого ручья окончательно убедило Фому в том, что место выбрано правильно. Ручей на картах звался Татьяной – так же, как звали новорожденную дочку Фомы.
В пятидесяти метрах от поварни Фома обнаружил растущие неподалёку друг от друга четыре исполинские лиственницы. Исполинскими они, конечно, считались по колымским масштабам, но каждая из них возвышалась не меньше, чем на восемнадцать-двадцать метров и имела у комля полтора обхвата.
Эти стволы пошли в основу его будущего жилья.
Надо сказать, что когда первый из этих великанов лёг на землю, Фома содрогнулся. Он, очень сильный физически, рослый человек, крепкий, как геологический лом и упругий, как рессора подвески грузовика, подумал, что никакими усилиями ему не удастся заставить этот ствол лечь в предназначенное ему место.
На самом деле, в течение полутора часов, Фома с помощью верёвки, трёх слег, двух предусмотрительно захваченных из посёлка блоков и троса соорудил примитивнейшее подъёмное устройство, известное всем строителям как полиспаст.
И когда он вдруг увидел, как весящий не одну сотню килограммов комель гигантской лиственницы вздрогнул, оторвался, и потихоньку поплыл в намеченное для него место, он был горд, как первый человек на Земле, ощутивший могущество рычага.
Во время строительства ему и пришлось по-настоящему столкнуться с медведями.
Надо сказать, что после той одинокой осени на промысле, Фома постепенно расслабился. Это несложно понять – даже на фронте человек существует в состоянии постоянного напряжения не больше нескольких суток, а чаще всего – часов. Вместо того, чтобы постоянно ждать, что тебе на голову может свалиться кирпич, проще начать ходить посреди улицы. Но иногда случается забывать и о кирпичах.
Для того, чтобы не интересовать собой неприятных таёжных обитателей, Фома положил за правило (тоже внушённое ему дедом Сельяновым) не оставлять помойки из остатков пищи, а топить эти остатки в реке, или сжигать на костре. Но как-то он, не подумав, выплеснул прокисшую ленковую уху просто под обрыв возле своего строительства.
Старую избушку к тому времени Фома наполовину разобрал, так что она представляла собой просто навес. И вот, рано утром, перед самым рассветом, он услыхал со стороны реки странные пыхтящие звуки.
В первый момент он решил, что слышит необыкновенно рано гонного лося. Осенью вся тайга вокруг наполнялась страстными призывами рогатых гигантов, и подобное пыхтение могло быть всего лишь одним из проявлений их любовной активности. Однако, до гона оставалось около месяца. Фома взял из под головы заряженную двустволку и тихо шагнул под открытое небо.
Неожиданно на берегу, там, где у Фомы располагалось кострище для готовки, выросло что-то большое и круглое, как очень здоровая бочка. Это «что-то» затряслось и зафырчало, и в какой-то момент Фома понял, что он стоит лицом к лицу с большим медведем, а тот пыхтит на него, пытаясь прогнать.
Фома крикнул на зверя, тот фыркнул ещё раз, а затем, как призрак, просто исчез в тайге. Фома отмерил расстояние от своего убежища до комки берега. Получилось не очень оптимистично – около десяти метров.
Фома не стал стрелять в зверя не потому, что он его пожалел. Просто не очень надёжная двустволка, перебывавшая в руках десятка хозяев, давала осечки. И он твёрдо решил озаботиться более надёжным оружием.
С помощью бензопилы, ворота и нескольких кустарно изготовленных талей, Фома за полтора месяца сложил великолепный сруб. Это уже была не изба, а настоящий дом-пятистенка.
Интересно, что Фому, по большому счёту, никто никогда не учил строить. Поэтому, постигая основы ремесла, он наступил, наверное, на все возможные грабли, и, наверное, нашёл пяток новых.
Правда, кое-какую практику он получил, обустраивая базу вместе с Синицыным, а также наблюдая за бригадой армян при строительстве метеостанции. Поэтому он предусмотрительно заложил своё жилище неподалёку от обширного горельника, который стал для него неограниченным источником сухого строительного леса.
Опыт прошлого строительства изб показал, что все новички совершают одну и ту же ошибку: они делают маленькое зимовье, рассчитывая всё остальное пристроить к нему попозже. На самом деле маленькой избы становится недостаточно почти сразу же, и потом очень много энергии уходит на всякие дровяники, сараи, мастерские, без строительства которых можно было бы обойтись хотя бы лет пять.
Другой проблемой была настоящая печка-каменка. Во всех практически без исключения зимовьях местных охотников стояли печки, сделанные из обрубленных пополам железных бочек.
Фома понимал, что для дома, в котором планируется проживание женщины с маленьким ребёнком, этого явно недостаточно.
Поэтому он договорился с теми же геодезистами, чтобы они по осени завезли ему на избу сколько смогут кирпичей и мешок цемента.
Одной из многих строительных загадок, с которыми пришлось столкнуться промысловику, был материал для кровли.
На практике он сталкивался с тремя разными типами крыш: железной, шиферной и рубероидной.
Кровельное железо в этих краях было не только в диковинку, но ещё и дорого стоило. А кроме того, обладало значительным весом, что делало невозможным доставку его на избу попутным вездеходом или вертолётом. Кроме того, попутным вездеходом или вертолётом на избу можно было доставить какие-нибудь более необходимые материалы – например, оконные стёкла.
То же самое можно было сказать и о шифере – кроме того, шифер в необходимых количествах занимал ещё и большой объём. Не помню по каким резонам, Фома не хотел слышать о рубероиде.
Таким образом, он был вынужден практически с чистого листа изобрести дранку. Конечно, лист этот был не совсем чистым – дед Сельянов не зря учил делать лыжи из тополиной или чозениевой колоды. Фома подумал-подумал, напилил коротких – в локоть длиной – чурбаков из ровного сухого тополиного бревна. Затем, пилой и топором соорудил прочный лиственничный широкий клин.
Лучковой пилой он делал в торце чурбака несколько параллельных надрезов – на пять-семь сантиметров в глубину. А затем, загоняя в них, один за одним, клин, колол чурбак на десяток-полтора ровных досочек-дранок. Эти досочки он укладывал одну поверх другой, как черепицу. Крыша получилась крепкая и надёжная.
К счастью Фомы, на метеостанции Усть-Олой печь клал настоящий серьёзный печник. Печник был немолод и словоохотлив, и он с удовольствием делился мелкими секретами ремесла. Так, Фома понял, что кирпичи надо или укладывать на глину, или просто притирать их один к другому, но ни в коем случае не «вязать» цементом. Но самым главным в печке оставалась труба.
Здесь Фоме помогла его природная смекалка – какое-то звериное понимание физики происходящих в природе процессов. Он понимал, что труба – это в любом случае, сквозная дырка из дома наружу. А снаружи зимняя температура может опускаться до минус шестидесяти девяти (таким был зафиксированный на Усть-Олое минимум), и такой мороз с лёгкостью высосет всё тепло из накрепко проконопаченного дома.
Фома тщательно спроектировал двухходовую трубу, но при этом предусмотрел как колодцы для чистки, так и сложную систему вьюшек и промежуточных камер для прогрева. На самом деле, это тоже было «изобретением велосипеда». Фома просто самостоятельно спроектировал упрощённую русскую печь.
Но это был очень полезный «велосипед», дававший возможность жить в этом доме с полным комфортом всю семимесячную приполярную зиму.
Следующей проблемой была укладка верхних венцов. Фома был совершенно один, и для многих эта задача показалась бы совершенно невыполнимой.
Но Фома, на примере того же деда Сельянова, понял, а точнее – почувствовал физический закон, который в школе назывался «золотым правилом механики» – можно сделать много чего-нибудь понемногу и в итоге получиться как будто сделал сразу много.
Инженерные сооружения, которые Фома изготовил для подъёма брёвен на высоту двух с половиной метров, поразили бы даже главного прораба, строившего пирамиду Хеопса. При этом все они были предельно просты – связанные из брёвен треноги, несколько толстых верёвок, и два блока.
Кроме того, Фома соорудил самый примитивный ворот и с помощью этого ворота он подтаскивал к стройплощадке брёвна с деляны, которые весили по сотне и больше килограммов.
Другой таёжной хитростью, которую применил Фома при строительстве, было использование пиленных вдоль на две половины брёвен. Таким образом, убивалось два зайца: брёвна становились легче; а стены – плоскими.
Вся та работа была не только очень и очень трудоёмка, но и смертельно опасна. Дело в том, что при таком характере строительства человек постоянно манипулирует силами и весом, которые способны оставить от него, в буквальном смысле, мокрое место. Несколько раз Фома чудом уворачивался от катившегося на него бревна; а ситуации, когда он держал в руках два конца одной верёвки, и отпуская и подтягивая их по очереди, управлял положением тонны-полутора стройматериала, сдвигая его три-пять сантиметров, были для него в порядке вещей.
Кстати, когда, лет через десять, на метеостанцию Куранай, где был кинопроекционный аппарат, привезли фильм «Воспоминания о будущем», в котором, в том числе, рассказывалось о гигантских постройках Человечества, он не произвёл на Фому никакого впечатления.
– Это смотря с какими жлыгами там народ бегал, – бурчал он недовольно, под бубнёж диктора о том, что никто, кроме межпланетных пришельцев не мог сдвинуть с места каменные блоки Баальбека. – Ничего не вижу того, что бы простым гражданам не под силу было б. Главное – брёвна побольше и верёвки покрепче.
И вот, когда Фома отдыхал после очередного подъёма тяжеленного «полубревна» на высоту, он снова услышал знакомое пыхтение.
Ружьё, заряженное, как всегда, пулями, лежало у него в десяти метрах, в месте ночлега, а медведь, судя по звукам, находился за углом сруба, прямо по дороге к нему. Потому Фома просто залез по углам наверх, чтобы лучше рассмотреть своего гостя.
Медведь, услышав какое-то шевеление, тоже встал на задние лапы. Как бы ни был готов к неожиданностям Фома, он вздрогнул, когда на высоту двух с половиной метров поднялось широченная мохнатая морда с чёрными недобрыми глазами и мокрым, шевелящимся как у свиньи рылом. Сперва он оторопел от размеров появившегося перед его сапогами чудовища, а затем подпрыгнул на бревне и заорал, матом предлагая зверю убираться по известному адресу. Рыло сказало «пуффф», затем исчезло, а через три секунды в кустах послышался треск убегающего гиганта.
Фома присел на край сруба и свесил ноги вниз. Его слегка подтряхивало.
Надо сказать, что из этой встречи Фома извлёк как минимум два практических вывода: большой медведь не является гарантированным врагом любого человека, как фашист Гитлер. Второй вывод следовал из первого – не в каждого медведя при первой встрече следует пускать пулю.
Позднее Фома регулярно встречал этого медведя в окрестностях своего жилища. Но ни разу он не испытывал от него какого-либо значительного неудобства. Кроме, разве, того, что иногда зверь съедал выложенную заблаговременно приманку. Ну что ж, думал Фома, на то он и зверь, чтоб я не зевал…
Каким может быть зверь, созданный для того, чтобы Фома не зевал, ему предстояло узнать много позднее.
Автор: Михаил Кречмар.