Основой жизни на метеостанции была река. Река Омолон связывала крохотное учреждение по наблюдению за погодой с цивилизацией в двух направлениях: в трёхстах километрах выше находился посёлок-совхоз Омолон, с администрацией, милиционером, клубом, библиотекой и прочей советской властью. Внизу же, у самого устья, уже на Колыме, стоял порт Черский, куда каждое лето приходили караваны судов с обоих концов Арктики.
Мощная горная река, Омолон, действовала на замороженный арктический мир как своеобразный тепловой насос. Скользящий в галечном ложе мощный поток воды нагревал весь мир вокруг себя. Потому под рекой и рядом с ней не было вечной мерзлоты (которая за пределами речной долины лежала на глубине штыка лопаты). Именно потому в долине реки росли самые настоящие тополя, и гигантские ивы-чозении, высотой до двадцати метров. Да и лиственницы – основные деревья этого края, попав в русло реки вымахивали почти на тридцатиметровую высоту – втрое выше, чем в редкостойной тайге Колымского низкогорья.
Ниже метеостанции поперёк реки, на высоте около пяти метров был натянут водомерный трос. С его помощью метеорологи следили за уровнем воды в реке.
Горные северные реки постоянно меняют свой уровень – и не только от сезона к сезону, но и изо дня в день и из часа в час. Перед ледоставом вода из русла как будто уходит, река сжимается, усыхает, протоки мелеют. Река не замерзает сразу как только температура воздуха проваливается ниже нуля. Более того, она не замерзает и при минус пятнадцати, и минус двадцати градусах. День за днём тёмно-серая река, словно ни в чём ни бывало, тащит своё тело вдоль скалистых и галечных берегов, зацепляясь прозрачными ледяными сосульками за дрыгающиеся по течению коряги, и закупориваясь в уже замёрзших глухих протоках-старицах. И сверху, с блеклого синего неба на эту движущуюся массу продолжает давить бессмысленный холод Космоса…
Однажды Фома направился к тросу для снятия показаний. Но не доходя до реки, он начал понимать – что-то происходит не так… Река шелестела. По поверхности воды плыли миллиарды небольших иголок. Эти льдинки возникали прямо у него на глазах, они всплывали из под воды, просто кристализовались из ничего, через три-пять метров они становились крупнее, затем их ломало течением, и уносило вниз. Другие иголочки сбивались в комки, потом эти комки распадались, и выпущенный из них лёд закрывал сразу несколько квадратных метров воды. Его снова разбивало на мелкие ледяные иглы, которые тащило вниз и вниз, к ближайшему перекату.
На поверхности реки творилась целая ледяная жизнь, с рождением, развитием, смертью и возрождением.
Фома заворожено смотрел за происходящим, как ребёнок – в окуляр калейдоскопа. Трудно сказать, что происходило у него в голове. Но гораздо позднее он сам утверждал, что именно тогда заворожился – нет, Фома в простоте своей не употреблял таких слов – «хватил Севера». Рождение, распад и мерцание ледяных игл теперь осталось у него в крови навсегда.
По реке Омолон шла шуга. И Фома стоял и смотрел на неё, пока со станции не пришёл Исаев и не вывел его из оцепенения…
Автор: Михаил Кречмар.