Александр Бирюков. Его жизнь отдана Колыме

Его жизнь отдана Колыме

Обычно жизнь писателя более или менее связана с его творчеством, находит отражение в выборе тем и героев, в определении авторской позиции. Не является исключением жизнь и художественное и научное творчество Александра Михайловича Бирюкова, писателя, журналиста и исследователя.

Он родился 19 октября 1938 г. в Магадане в семье вольнонаёмных работников Дальстроя, приехавших в Магадан по договору в весной 1937 г.

Родители

Его отец, Михаил Антонович Бирюков, 1902 г. рождения, в 1919 г. добровольцем ушёл в Красную Армию. А.М. Бирюков сообщает: «После гражданской войны… окончил рабфак Института инженеров водного транспорта, учился на водном факультета в МИИТе (институте инженеров транспорта), в 1935 г. закончил Военно-транспортную академию РККА».  Инженер-судомеханик, он в Магадане (тогда ещё пос. Нагаево) стал, по свидетельству Л. Бирюковой, «сначала главным инженером, затем начальником завода № 2 (судоремонтного, крупнейшего в Дальстрое)» в пос. Марчекан, вошедшем позднее в состав города Магадана. В сущности, он принадлежал к плеяде «красных директоров». Как и они, он вырос из рабочих, прошёл войну, оказался преданным партийцем, обнаружил организаторские способности.

К. Николаев пишет, что М. А. Бирюков стал руководить заводом «в самый ответственный для производства период 1937-1938 гг.». Это было время становления завода, когда надо было наладить бесперебойную работу по строительству буксирных катеров и барж, «способных по морю перевозить грузы и людей» в близлежащие прибрежные посёлки.

Однако в мае 1938 г. его арестовали и обвинили в участии и руководстве контрреволюционной повстанческой организации, во главе которой якобы стоял Э.П. Берзин. Огромное, в 40 томов, печально известное дело № 17777, по которому проходило «более ста вольнонаёмных руководящих работников Дальстроя и несколько сот заключённых северо-восточных лагерей» летом 1937 г. было отправлено в Москву, в Наркомат внутренних дел. Однако 2 декабря 1938 г. Ежова, наркома НКВД, сменил Берия, и период, получивший в народе название «ежовые рукавицы», сменился кратким и частичным смягчением репрессий со стороны властей. И хотя часть руководства к этому времени успели осудить и расстрелять, Михаилу Антоновичу повезло. Его освободили и реабилитировали в октябре 1939 г. Однако здоровье его было подорвано, в конце 60-х гг. он скончался.

Спустя полвека сын познакомился с архивно-следственным делом отца, присланным из Омска.

Память об отце, стремление разобраться в причинах его ареста явились одной из причин, побудивших А.М. Бирюкова, молодого юриста, выбрать Магадан в качестве места его будущей работы.

«Мама Саши, Лидия Петровна (Емельянова – М. Р.), … работала бухгалтером на этом же заводе… осенью этого же года (1937 г. – М. Р.) у них родился сын Герман».

«Мама вспоминала, что несколько месяцев, пока и сберкнижка была под арестом, они (семья Бирюковых, когда их муж и отец «сидел в камере предварительного заключения магаданской тюрьмы». – М. Р) сильно бедствовали, потому что жили втроём – мама, мой брат Герман и Арсентий – на одну её зарплату бухгалтера, да ещё за Арсентия в лагерь надо было платить», – рассказывал А. М. Бирюков. (Заключенный Арсентий жил в семье Бирюковых и работал в качестве дневального. 20 лет спустя А. Бирюков, стажёр-следователь, зафиксировал смерть повара одной магаданской столовой, бывшего заключённого, по имени Авксентий. Им оказался бывший дневальный в их семье, по ошибке названный Александром Арсентием).

Летом 1939 г. «мама уехала с нами первым пароходом – следователь сказал, что десять лет отцу обеспечены и нечего мучить зря себя и детей».

Школьное детство

Саша Бирюков учился в 178 школе московской школе. Его одноклассник Виталий Авакян, учившийся с ним с 8 класса, вспоминает, как познакомился с братьями Бирюковыми в 1952 г., попав в 8 «а», и с учителем немецкого языка Михаилом Марковичем Мазникером.

Семья Авакян жила в доме № 5, семья Емельяновых – в доме № 29. Оба дома находились на ул. Каляевской (теперь Долгоруковской). «На пятом этаже дома, прямо под квартирой, комнату в которой занимали Бирюковы. В конце 30-х годов жил знаменитый авиаконструктор А.Н. Туполев. Конечно, он занимал тогда всю большую квартиру, не деля её с соседями… Лидия Петровна рассказывала, что Туполев перед «посадкой» в 1937 году некоторое время находился под домашним арестом в своей квартире, и жильцы дома видели красноармейца, стоявшего с винтовкой на часах перед дверью в эту квартиру…».

Лидия Петровна, вернувшись в Москву, «с двумя детьми поселилась в квартире своей матери…».

Вспоминает В. Авакян и других учителей – Василия Фёдоровича (фамилию он позабыл), учителя литературы, и «злобную фурию – преподавательницу математики». Были у них (Авакяна и Бирюкова. – М. Р.) и общие темы бесед – книги и джазовая музыка. «Сашка рассказывал о предмете своей страсти – Аллочке, с которой они встречались в районной библиотеке…».

Воспоминания о школьном детстве, подчинённые художественному замыслу, легли в основу повести А. Бирюкова «Сладкая отрава, лёгкая болезнь». Сохранил автор и номер своей школы, и чуть изменённые имена и фамилии героев, в которых угадываются прототипы персонажей. Так, в образе Михаила Марковича Мазницера нетрудно заметить сходство с М.М. Мазникером (тоже учителем немецкого языка), в образе Гены заметны черты старшего брата Александра – Германа, в образе Ольги Петровны, Колиной мамы, – Лидии Петровны (сохранилась даже фамилия – Емельянова). Наконец, образ Коли Емельянова близок автору.

Обратим внимание и на историю Колиной мамы, вернувшейся в Москву «из Магадана… с двумя детьми и без мужа».

Но главное не это. В повести лишь использован автобиографический материала, на самом деле образы героев носят собирательный характер. Главные герои – московские школьники середины 50-х гг. Поэтому более важно, что в повести присутствует историческое время. Оно узнаётся по эху войны, о котором смутно вспоминает Коля, по судьбе деда Коли, осуждённом во время войны за то, что поднял немецкую листовку, по судьбе отца Петьки, вернувшегося из лагерей, и судьбе отца, оставшегося на Колыме.

О своём детстве А. Бирюков в автобиографии пишет скупо: «Пережив полные лишений военные годы в столице, осенью 1945 года я пошёл в школу».

Рельефнее, детальнее оно предстаёт в его рассказах и повестях. Так, в рассказе «Преимущества младшего брата» читаем: «…в том самом октябре (41-года. – М. Р.), когда судьба Москвы висела на волоске и многие бросились в эвакуацию, а в магазинах отоваривали «по корешкам», то есть не отрезали на карточках клеточки, соответствующие дням месяца, а просто раздавали оставшиеся продукты прикреплённым к этим магазинам людям – не немцам же их оставлять. Примерно в это время в доме, где жила моя сестрица со своей мамой, установилась великая стужа, и они оставили свои две комнаты и стали жить вместе с нами в нашей одной, потому что у нашего дома была своя котельная, и, хотя тоже приходилось топить буржуйку, всё-таки кое-какое тепло было». Трудно было и с деньгами: «… ни оставшиеся крохи пущенного перед войной по ветру колымского благосостояния, ни мамина (единственная) рабочая карточка (санитарка в госпитале), ни поступления от регулярного донорства, ни бабушкины пожертвования, когда удавалось продать что-нибудь из вещей, не могли при галопирующей дороговизне уравновесить наш бюджет. Поэтому крохотные излишки того (да и не излишки, наверное), что давали на офицерский аттестат дяди Серёжи, тоже как-то стабилизировали наше материальное положение».

Считаю необходимым и важным столь долгое цитирование Бирюковым документально точного, хотя и воспроизведённого по памяти описания бытовых подробностей далёкого военного (да и послевоенного) времени, потому что тогда подчёркивать трудности считалось неудобным, просто неприличным, даже антипатриотичным, тогда как отцы, братья и сыновья сражались и погибали на фронте. Да и после войны в художественной литературе ещё лет десять желаемое выдавалось за действительное. В последующее десятилетие в романах и повестях, посвящённых военному прошлому, больше внимания уделялось боям, фронтовому быту. Трудности тыловой жизни рассматривались как явление преходящее: доживём до Победы, и начнётся совсем иная богатая, счастливая жизнь. В наши дни то уже далёкое время помнится смутно.

Не могу не рассказать об одной случайной встрече, произошедшей в 1980 г. в Москве. Я оказался там проездом, по дороге в Ленинград. Мою спутницу, И.В. Осмоловскую, встречала её мама, мы сели в такси и поехали к ним домой. Дорогой, разглядывая Москву – дёрнула меня нелёгкая! – бросить фразу: «А в октябре 41-го многие бежали из Москвы». «Какая чушь! Кто вам это сказал? – возмутилась мама моей спутницы. – Я работала тогда в райкоме комсомола. Не было никакой паники». Я промолчал: не спорить же с очевидцем, но остался при своём мнении.

Университет

В 1955 г. Александр Бирюков поступил на юридический факультет Московского государственного университета. Студенческие годы то и дело всплывают в памяти А. Бирюкова и отражаются во многих его произведениях, в воспоминаниях Людмилы Павловны Бирюковой (тогда Милы Ивановой), ставшей его женой, его друзей по Москве и Магадану.

Л.П. Бирюкова вспоминает: «Вторая половина 50-х и первая половина 60-х вошли в историю как «оттепель»… Я возвращаюсь в замечательные годы нашей с Сашей студенческой жизни. Помню, как мы любили студенческий театр… руководил им Ролан Быков. Тогда же в нём начинал свою режиссёрскую судьбу Марк Розовский. Уже блистали Ия Савина и Илья Рутберг, популярный дуэт Аллы Иошпе и Стахана Рахимова.

Это были годы, когда на экраны страны вышли фильмы «Карнавальная ночь», «Летят журавли», «Дом, в котором я живу», когда родился театр «Современник» с О. Табаковым и О. Ефремовым… стал подниматься «железный занавес», в Москве прошел Шестой Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. Первый Международный конкурс имени П.И. Чайковского с победителем В. Клиберном, и вся страна влюбилась в этого улыбчивого и застенчивого американца!». В Москве блистали Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Р. Рождественский, Б. Ахмадулина, «Новый мир» напечатал роман В. Дудинцева «Не хлебом единым», а несколько лет спустя рассказы А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» и «Матрёнин двор». «Совершенно очевидно, что эта атмосфера «оттепели» содействовала рождению целого поколения «шестидесятников». И сегодня, пусть в новых условиях, продолжающих оказывать своё влияние! И слава Богу, что это так!».

Помню, когда я читал рассказы и повести Бирюкова, в которых то и дело встречались приметы студенческой жизни, я не переставал удивляться, как это было похоже на нашу студенческую жизнь. Хотя чему тут удивляться?!

Моя студенческая жизнь началась пятью годами позднее, проходила в Ленинграде, учился я на историко-филологическом факультете пединститута им. А.И. Герцена, жил все пять лет в общежитии. Но общим был тот же восторг, с которым мы вышли на Невский проспект встречать Гагарина с лозунгом «Все там будем!» Двумя годами позднее не мог попасть в квартиру к своему профессору Е.А. Бариновой в который раз сдавать зачёт, потому что Невский проспект был перекрыт: встречали Фиделя Кастро. Мы также стояли в очередях, чтобы попасть в театр А. Райкина, в БДТ (Большой драматический театр им. М. Горького), где режиссёром был Товстоногов, бегали смотреть Алису Фрейндлих в театр им. Ленинского комсомола, в институтском клубе им. Маяковского встречали В. Солоухина. Д. Гранина, М. Дудина. И, конечно, спорили до хрипоты о выставке МОСХ (московского отделения советских художников). По этому поводу состоялось открытое партсобрание факультета с участием профессорско-преподавательского коллектива и студентов, на котором схлестнулись суждения профессоров и студентов. У нас были свои «шестидесятники»!

Другие имена, другой город, пять лет разницы, а настроение такое же. Правда, Бирюков был «домашним», а вокруг меня были «общежитские». Никто тогда разницы между «домашними» и «общежитскими» не подчёркивал, но она всё же чувствовалась, когда мы расходились по домам.

Конечно, была и обязательная для студентов «картошка», на уборку которой отправляли чаще всего первокурсников.

У студента Бирюкова была своя «картошка»: он дважды, в 1955 и 1958 гг., выезжал на целину. Здесь завязывались дружеские отношения, первые романы, появлялись неформальные лидеры, однокурсники раскрывались по-новому, порой с неожиданной стороны. Памятью о целине остался знак «За освоение целинных земель», целине посвящена книга «Длинные дни в середине лета».

«Когда мы познакомились с Сашей, – вспоминает Л.П. Бирюкова, – он стал приезжать ко мне в общежитие со своим другом Павликом Фогельманом. С ними было так интересно. Саша – ироничный, Павлик – очень красивый и застенчивый. И оба покоряли своей эрудицией. Они постоянно обсуждали книги, фильмы, спектакли, спорили, приглашали нас с подругой в кино, театр и на выставки».

К.С. Врублевская знала А. Бирюкова ещё по университету, работала тогда в комитете комсомола МГУ. «Хорошо помню первое впечатление от этой встречи…мне тогда уже показалось, что он обладает аналитическим складом ума, умеет отстаивать свою точку зрения на события и ему присуще обострённое чувство справедливости. Потом, через много лет, когда главной темой исследований стала для него тема репрессий, я поняла, что моё первое впечатление было правильным».

Вновь – Магадан: начало 60-х

В 1960 г. Бирюков заканчивает учёбу в МГУ и по распределению приезжает в Магадан, начинает работу в городской прокуратуре следователем-стажёром.

Многим недавним выпускникам знакомо это странное состояние: новые люди, служебные обязанности, бытовые проблемы требуют внимания, сосредоточенности, занимают время. А другая часть сознания всё ещё тесно связана с Москвой, школьными и студенческими друзьями, которые ещё недавно были рядом. С ними можно было посоветоваться, поделиться новыми впечатлениями. Тем более в Москве оставалась Мила.

Сложность заключалась ещё и в том, что всё Александру чаще приходила мысль, что работа юриста – это не его призвание. И хотя он старался стать профессионалом в специальности, определённой дипломом, тянуло его к другому. Его привлекают «люди и их судьбы, остающиеся вне поля зрения следователя…» «…я стараюсь думать о них такие вещи, которые совершенно не нужны для уголовного дела… Чтобы зарекомендовать себя специалистом, надо допрашивать в день человек пять. А я готов с одним говорить два дня» .

В том же письме читаем: «…Я, кажется, понял логику писательского труда. Берётся судьба, это будущая идея. Идея заложена в самой произвольно взятой, но не придуманной судьбе. Эту идею не нужно вкладывать в уста героя. Его поступки будут ожившей идеей. Судьба или сюжет – это скелет, на скелет наращивается мясо. Путём пересадки от самого себя. Свои наблюдения, детали, точки и запятые, принадлежащие всему человечеству. Правка происходит утром, когда автор уже проснулся, но не успел сходить в сортир. В нетерпеливо-критическом настроении автора в эту минуту залог того, что в куске не будет длиннот и словоблудия».

Это сказано иронично, но вместе с тем и серьёзно. Вообще говоря, Бирюков терпеть не мог пафосных слов.

Постепенно желание заниматься литературным трудом становится всё более осознанным.

В другом письме Е. Владимирову Бирюков советует другу: «Есть только один путь почувствовать себя на месте – работать. Найти интерес в том, что есть. А тогда уже думай о «втором плане». Я бы поступил так».

Но эта рекомендация, скорее, относится к нему самому.

В конце концов решение созрело. Поводом послужил случай: «после единственной публикации меня позвали на работу в областную молодёжную газету «Магаданский комсомолец». На самом деле это был сознательный выбор; может быть, первый решительный самостоятельный шаг во взрослой жизни, если не считать поступления в МГУ.

Переход из прокуратуры в газету, как вспоминает Л.П. Бирюкова, «для Саши был желанным: все годы учёбы в университете он сотрудничал в двух газетах: в факультетской – «Советский юрист» и в «Московском университете». Само же юридическое образование всю последующую жизнь было надёжной опорой в его деятельности юриста, писателя и особенно тогда, когда он стал исследователем истории политических репрессий на Колыме».

Вскоре приехала Людмила Павловна. «Трудными были первые годы в Магадане, потому что мы скитались без жилья, ночевали то на частной квартире, то у друзей в общежитии, а то и просто в редакции газеты «Магаданского комсомольца». Редакция находилась в одном здании вместе с горкомом КПСС, горкомом ВЛКСМ, Магаданским УКП ВЮЗИ, вечерним университетом марксизма-ленинизма. Старшее поколение магаданцев помнит это двухэтажное здание деревянное здание, расположенное буквой «П» на берегу Магаданки. Потом это здание, построенное при Берзине для администрации треста «Дальстрой», снесли. На этом месте водрузили стены здания дома Советов, а потом и их снесли. Теперь там достраивается Кафедральный Собор…

… в 17 часов (тогда рабочая неделя была шестидневной, а рабочий день до 17 часов) я после дневного гуляния по городу приходила в редакцию и прогоняла всех по домам. Мы с Сашей на плитке разогревали ужин, состоящий из банки болгарских консервов и чая. Затем каждый занимался своим делом: Саша, вернувшись из командировки, писал очередной материал, а я готовилась к занятиям. А спали мы на подшивках газет! Так продолжалось довольно долго. Пока заступавший на вахту дежурный горкома партии не пожаловался секретарю обкома партии И. Н. Каштанову. Он и позаботился о нас. Нам дали комнату в доме над гастрономом «Центральный». Это было наше первое настоящее жильё в Магадане. Мы были счастливы!».

В начале 60-х гг. в книжные магазины Магадана и области поступало много книг. Стали появляться большие личные библиотеки, книголюбы записывались на подписные издания, встречались в книжных магазинах, в библиотечном коллекторе на ул. Коммуны, знакомились друг с другом.

В редакции «Магаданского комсомольца» сформировалась дружная молодёжная компания. Л.П. Бирюкова вспоминает редактора Владимира Новикова, Владилена Кожемякина – будущего автора рассказов, Василия Шумкова и Сергея Белявого – фотокорреспондентов, Вадима Кузнецова – поэта, впоследствии он работал в издательстве «Молодая гвардия», Р. Иванову (впоследствии – Уласовскую) – активного автора «Магаданского комсомольца» и «Магаданской правды».

Д. Райзман добавляет новые имена, среди которых находим Игоря Кохановского – поэта, автора широко известной песни «Бабье лето». (Кстати, Игорь был двоюродным братом Александра). Кохановский дружил с В. Высоцким, это ему Высоцкий посвятил одну из своих песен «Мой друг уехал в Магадан», к нему приехал однажды в Магадан (правда, всего лишь на сутки с небольшим). Среди друзей и коллег Бирюкова будущие киносценаристы Валентин Черных и Эдуард Дубровский, художник Виктор Кошелев, журналисты Евгений Берлинг и Владимир Першин.

Встречались и у гостеприимной писательницы Галины Геннадьевны Остапенко, к которой относились с любовью и уважением (она была гораздо старше, да и печаталась с 30-х гг.) и наградили прозвищем «бабка-классик». На её «посиделках» бывали Владимир Сергеев, Альберт Адамов, Анатолий Пчёлкин – будущие известные магаданские поэты.

В круг знакомых Бирюкова входили и преподаватели Магаданского пединститута, открывшегося в 1961 г. на базе Магаданского педучилища, – Владимир Балязин, Валерий Зайцев, Марина Павлова-Сильванская, Валерий Тишков. Их сближал не только возраст, но и «романтика труда на Севере, перспектива профессионального роста в первом на Колыме вузе», надежды на демократические перемены в обществе в связи с периодом «оттепели». Не последнюю роль играли материальные льготы северянам.

Особый интерес у Бирюкова вызывала фигура Валентина Валентиновича Португалова – поэта, книголюба, человека широкой эрудиции, «особенно – в поэзии, в той её части, которая тогда, в самом начале шестидесятых, была ещё малоизвестной, его знание стихов Гумилёва, Цветаевой, Ахматовой…». Как и Г. Остапенко, Португалов был на целое поколение старше своих молодых коллег, но, главное, он знал лагерную Колыму не понаслышке. Правда, был он человеком сдержанным, о своём прошлом не торопился рассказывать. «Сведения о Колыме, о репрессиях в «годы культа личности Сталина», как принято было тогда говорить, распространялись лишь изустно. Носителей такой информации было в Магадане уже в то время не так и много… уже тогда Саша начинал собирать по крупицам информацию о ГУЛАГе, о репрессированных литераторах».

Замечу, что дело не только в том, что бывших лагерников в Магадане в начале 60-х гг. оставалось не так уж много, но и в том, что по многим причинам они не очень хотели рассказывать о своём пребывании в тюрьмах, лагерях, ссылке. Кто-то был связан подпиской о неразглашении всего того, что они знали, видели, слышали; кто-то опасался повторения пройденного (ещё свежи были повторные аресты в 1948-1949 гг.); кто-то не хотел воскрешать в памяти ужасы тех лет; кому-то горько было вспоминать о вынужденных, вырванных истязаниями, провокациями, шантажом показаниях на своих товарищей, коллег, наконец, на самих себя.

Опасения были не без оснований.

Но молодёжь, впрочем, и большая часть страны жила надеждами на общественные перемены.

Поздней осенью 1961 г. Сашу Бирюкова увидел на редакционной «летучке» в «Магаданском комсомольце» К.Б. Николаев, в то время главный редактор Магаданского книжного издательства и член правления Магаданского отделения Союза журналистов. Правление поручило ему познакомиться с молодыми сотрудниками газеты и посмотреть, нет ли среди них возможных кандидатов для пополнения состава Магаданского отделения журналистов. А как руководитель областного издательства К. Б. Николаев искал начинающих прозаиков и поэтов. «Очень молодой – ему только что исполнилось 23 года – Саша ещё не выделялся среди своих коллег». Большого опыта журналистской работы у него ещё не было. Всё ещё было впереди.

Московская пауза: 1963-1967 годы

За два года работы в газете Бирюков побывал литсотрудником, и. о. зав. отделом комсомольской жизни, литсотрудником отдела учащейся молодёжи, зав. идеологическим отделом в газете. Одна командировка по области сменялась другой. Работа журналиста ему нравилась, позволяла встречаться с новыми людьми. Он легко шёл на контакт, умел слушать, набирался опыта.

В 1963 г. ректор пединститута М.И. Куликов направил Л.П. Бирюкову в целевую аспирантуру Московского областного пединститута им. Н.К. Крупской, Саша взял отпуск, и в августе Бирюковы уехали в Москву.

«Вначале он сотрудничал в «Комсомольской правде» и «Московском комсомольце», а затем стал штатным работником газеты «Труд».

В 1965 году в журнале «Смена» (№ 18) появилась его первая литературная публикация. Это был рассказ «Ты стоишь у окна».

Рассказы Александр писал и раньше, но отсылал их в московские журналы, в газету «Московский университет», писателю С. Львову.

Какой журналист не мечтает стать писателем, увидеть рассказ, стихи в печати! «А тут появился давний университетский друг Ю. Клепиков, учившийся на Высших курсах режиссёров и сценаристов Госкино СССР, и сагитировал Сашу поступать туда же. Саша принял эту возможность как знак судьбы и поступил на сценарное отделение в мастерскую народного артиста СССР С. А. Герасимова». Внешне этот поступок выглядит случайным, но на самом деле жизнь шла навстречу желаниям.

«Два года учёбы в мастерской выдающегося деятеля киноискусства окончательно утвердили в Саше литератора. Одновременно с ним там учились Р. Ибрагимов, Т. Пулатов, В. Маканин, Я. Бренцис».

Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Круг московских друзей и знакомых Бирюковых был обширным. В основном в него входили люди гуманитарных профессий – писатели, режиссёры, сценаристы, художники. Тогда это были молодые люди, принимавшие участие в просмотрах новых кинофильмов и чтениях рассказов, сценариев с последующим их обсуждением. Впоследствии они стали известными деятелями литературы и киноискусства: Юра Клепиков стал сценаристом и кинорежиссёром, лауреатом Государственной премии; Я. Бренцис добился заслуженного успеха в латвийском документальном кинематографе. «Мы также часто встречались с выпускником сценарных курсов кинематографистом В. Григорьевым и его женой Алёной, кинорежиссёром И. Туманян и её мужем детским художником Е. Галлеем…

Саша очень дорожил дружбой с одноклассниками П. Фогельманом и В. Авакяном, с сокурсником по университету Е. Владимировым. П. Фогельман рано ушёл из жизни. С В. Авакяном-Таликом, ставшим учёным, химиком-теоретиком, мы переписывались до последних дней жизни Саши… Е. Владимиров – Женя – юрист по образованию, совсем не юрист «по жизни», романтик», стал известным художником.

Л.П. Бирюкова сообщает, что Павлику Фогельману А. Бирюков посвятил повесть «Прощание со Змеем». Да и в «школьной» повести «Сладкая отрава, лёгкая болезнь» образ Павки-Змея во многом рождён воспоминаниями о Фогельмане.

А. Бирюков вспоминал: «Старался не отстать от товарищей. Воспользовался случаем, приведенном в очерке, опубликованном в «Литературной газете» году в 65-ом: девочка-школьница вышла на московскую панель с намерением стать проституткой. Съездил по путёвке ЦК комсомола в спецпрофтехучилища в Суздаль и Покров, где содержатся юные воровки, хулиганки и бродяжки и т. д. – чтобы увидеть свою героиню «в натуре». Но материал был таков, что рассчитывать на успех – в конце 60-х! – не приходилось.

Однако диплом за этот сценарий («Длинные дни в середине лета») по окончании курсов мне дали (Герасимов даже предлагал выдать диплом с отличием, но члены худ. совета оказались не столь прогрессивными)».

Спустя некоторое время «с Сашей даже был заключён договор. И режиссёром фильма был согласен стать Р. Быков. Однако затем начались проблемы цензурного порядка. Идея фильма шла вразрез с советской идеологией, которая утверждала, что в СССР нет проституции как таковой. А по сценарию девочка ходила на улицу с этой целью!

Некоторое время спустя, когда Р. Быков был у нас дома в гостях в Магадане, он рассказал, что даже доводов и усилий его – народного артиста СССР – оказалось недостаточно, чтобы убедить дирекцию «Мосфильма» в необходимости постановки фильма! Сценарий «Длинные дни в середине лета» будет опубликован лишь в 1981 году в Магаданском книжном издательстве как повесть…».

Вернувшись в Магадан в июле 1967 г., А. Бирюков продолжил работу в областной молодёжной газете «Магаданский комсомолец». За год он прошёл по ступеням редакторско-журналистской карьеры – был назначен и. о. зав. отделом пропаганды, зав. отделом пропаганды, и. о. редактора и, наконец, был утверждён решением обкома комсомола редактором газеты. Здесь, в газете, в альманахе «На Севере Дальнем» печатались его рецензии и статьи по вопросам литературы и искусства, о магаданцах и колымчанах. Недолгое время он работает ответственным секретарём «Блокнота агитатора». Но всё отчётливее он понимает, что работа журналиста и редактора всё меньше привлекает его, отнимает много времени и усилий, не позволяет заняться собственно творческим – литературным – трудом.

Начало литературной деятельности

Сам А. Бирюков началом литературной работы считал дождливую магаданскую осень 1960 г., однако первые его опыты были встречены без восторга. Первые читатели – друзья, редакторы, знакомые москвичи (Нина Петрякова, сотрудница многотиражки «Московский университет», писатель С.Л. Львов) и магаданцы (признанный в городе авторитет в литературных кругах Г.Г. Остапенко, публиковавшаяся ещё в 30-е гг., поэт В.В. Португалов, старший редактор магаданского радио В.Ю. Гольдовская), – «не сговариваясь, высказались единодушно и недоумённо: про что же я там всё-таки постарался рассказать?» .

Как уже говорилось, первая публикация А. Бирюкова состоялась в 1965 г. в московском журнале «Смена». Это был рассказ «Ты стоишь у окна». Затем последовали рассказы «Переулок Последний» (газета «Магаданский комсомолец», сентябрь 1968 г.,), «Зойка, сестра комсорга» (альманах «На Севере Дальнем», 1969, № 2), «Перед праздником» (газета «Магаданская правда», январь 1970 г.), «Утром, днём, вечером» («Магаданский комсомолец», июнь 1970 г.). «К тому времени у Александра Михайловича уже была готова рукопись «Снимем необитаемый остров» и целая стопка рассказов» (3, 57), однако до появления первой книги было ещё далеко.

В 1971 г. Бирюков перешёл на должность собкора АПН по Северо-Востоку. «Он исколесил всю область, встречался со многими людьми – героями своих материалов для зарубежного читателя, своих будущих художественных и документальных произведений. Многое узнавал Саша в этих поездках об истории области».

Четыре года этой работы были интересными и необходимыми будущему писателю и потому, что московские воспоминания и впечатления, положенные в основу большинства его первых рассказов, в конце концов должны были себя исчерпать. Не случайно магаданские литераторы, читая и слушая первые литературные опыты Бирюкова, упрекали его, что он почти не пишет о магаданцах и колымчанах. Впоследствии накопленный материал нашёл выход в его повести «Жизнь по горизонтали, или Стенограмма одной командировки», в публицистических статьях о людях Севера.

В 1973 году в свет вышел первый сборник повестей и рассказов А. Бирюкова «Снимем необитаемый остров», созданных в с 1962 по 1972 годы. Первая книга сопровождалась доброжелательным предисловием Сергея Герасимова, народного артиста СССР, режиссёра и драматурга. А. Бирюков был его учеником на Высших сценарных курсах в Москве в 1967 г.

Уже здесь определился интерес писателя к «людям средней трудовой судьбы» (С. Герасимов), заметны наблюдательность автора, точность бытовых деталей. Автор относится к своим героям с доброй и грустной иронией, стремится раскрыть их внутренний мир. Внешне повесть «Снимем необитаемый остров» поднимает семейно-бытовые проблемы, а на самом деле относится к «исповедальной прозе», бурно развивавшейся в конце 50-х – первой половине 60-х гг.

В биобиблиографическом издании составители В. Луянис и С. Симонова дают краткую характеристику первой книге А. Бирюкова, ссылаясь на рецензии Ю. Ефименко, И. Евдокимова и А. Черевченко: «Книгу, написанную в спокойной реалистической манере, камерную по жизненному материалу и нравственно-психологическим коллизиям, отличает внимание к таким качествам человека, как совесть, доброта, отзывчивость и, конечно, способность любить. Ю. Ефименко отнёс эту книгу к так называемому «нравственному направлению» в литературе. Взгляд автора во всех повестях и рассказах обращён к основной ценности человеческого общения – что мы даём друг другу и насколько именно мы нужны близким, друзьям, сослуживцам, даже попутчикам» .

В сборнике две повести, время действия в них разворачивается с интервалом в 10 лет. Тема обеих повестей – история несложившейся любви.

Герои рассказов – обыкновенные люди, и события, в которых они участвуют, вполне заурядны. Автор сочувствует своим героям, говорит об их душевной ранимости. Рассказы лишены патетики. В них представлены наши современники, рядовые труженики.

В не таком уж далёком прошлом штампом стала расхожая фраза: героями книги стали простые люди. А. Бирюков терпеть не мог это стандартное выражение и стремился показать, как требует внимания сложная, подчас противоречивая история душевных переживаний «маленького человека».

«В отклике на первую книгу А. Бирюкова А. Черевченко написал: «Мастерство Александра Бирюкова в малом жанре прозы свидетельствует о том, что в Магадане появился серьёзный новеллист».

Вторая книга писателя «Подводная лодка с настоящими моряками: истории весёлые и невесёлые, вероятные, маловероятные и невероятные вовсе» вышла в 1976 г. Уже из подзаголовка становится ясно, что перед нами рассказы, в которых комическое будет переплетаться с серьёзным, а порой и трагическим.

Уже упоминавшиеся составители В. Луянис и С. Симонова пишут, что задачей автора стало выяснить, как может вести себя обыкновенный человек, наш современник, в необычной ситуации. Вот почему автор обращается к гротеску, к фантастике.

В предисловии к книге Г. Семёнов писал: «Что нравится мне в новых рассказах Александра Бирюкова? Их достоверность, точность деталей… Автор легко и ненавязчиво вводит нас в мир своих героев – мир вроде бы обыденный, будничный, но согретый человечностью и добротой… Перед нами – не ученик, а сложившийся писатель со своими героями, своей темой, своим видением мира».

Профессор В. Сурганов в своей рецензии «особо подчеркнул в А. Бирюкове «ярко выраженную самобытность… таланта, органически присущий ему дар сатирика, тонко и ядовито подмечающего нелепые явления современного быта, остроумно высмеивающего их». Он считает, что Бирюков сатирик социально-психологической направленности, умеющий обобщать и типизировать подмеченные им огрехи, проявления жадности, глупости, головотяпства, не доходя при этом до очернительства».

Критик К. Николаев в заметке «Недостоверные рассказы», опубликованной в альманахе «На Севере Дальнем» (1974) в качестве вступительного слова к публикации нескольких рассказов, вошедших во второй сборник А. Бирюкова, писал, что они «заметно отличаются» от тех, что были в первом сборнике. «… А. Бирюков, стремясь мгновенно проявить характер своих героев, помещает их в ситуации, которые в реальной жизни невозможны. При этом он широко использует гротеск, гиперболу, ироническую аллегорию и другие литературные приёмы».

Но обстоятельнее мы займёмся ранними рассказами А. Бирюкова чуть позже.

В Магаданском областном книжном издательстве

В 1975 г. А. Бирюков стал главным редактором областного книжного издательства. По свидетельству Л.Н. Ягуновой, многие годы работавшей вместе с А. Бирюковым, «его руководство – расцвет Магаданского книжного издательства».

Он стоял у истоков многочисленных изданий, состоявшихся под его руководством или по его инициативе. Сборник «Десятая пятилетка в действии» (1979) включил документальные очерки, интервью, хронику текущих событий. «Он продолжил публикацию Дальневосточной исторической библиотеки: «Этнографические материалы Северо-Восточной географической экспедиции. 1785-1795 гг.» (1978), книг «Л. Г, Гольденберга «Каторжанин – сибирский губернатор» (1979), С. Р. Варшавского («Увековеченная слава» (1982).

При нём появилась серия «Города и посёлки Магаданской области»; историко-краеведческий очерк И. Риги «Анадырь» (1981)… продолжил серию «Первопроходцы» публикациями книг Г. А. Меновщикова «На Чукотской земле» (1977), В. С. Шаталова «На заре новой жизни» (1977), В. А. Цареградского «По экрану памяти» (1980), Г. А. Ушакова «Остров метелей» (1982)».

Он пригласил к сотрудничеству с издательством ряд авторов, в результате появились книги Р.В. Седова «Туристские маршруты по Магаданской области» (1979), Б.Г. Щербинина и В.В. Леонтьева «Там, где геологи прошли» (1980).

«Наконец, при Бирюкове издавались документальные повести, в частности, В. Шенталинского «Ледовый капитан» (1980). Публиковал он и своих коллег-редакторов». Одним из них стал А. Кирюшин, подготовивший фоторепортаж «Солнце над холодной тундрой» о современной Чукотке (1980).

У него была своя программа пропаганды краеведческих изданий, о чём Александр Михайлович заявил в 1981 году в статье «Перспективы издания краеведческой литературы Магаданским книжным издательством, где был дан анализ 25-летней деятельности издательства и намечались перспективы. Статья была опубликована в очередном выпуске областной библиотеки им. А. С. Пушкина «Библиотека и читатель».

По его инициативе была напечатана книга очерков «Портреты, написанные по памяти» о творческом пути 16 литераторов Крайнего Севера.

«Саша никогда не ставил перед собой цели карьерного роста. Получение руководящей должности, не угодничал… Работа в издательстве была работой творческой, соответствовала душевному настроению, хотя и отбирала время и силы от собственного писательского труда и нередко сопровождалась вызовами в инстанции, «курировавшие издательскую деятельность».

Саша… умел отстаивать своё мнение и никогда не перекладывал ответственность на других». Приходилось вступать в полемику с работниками обкома партии П.Б. Курткиным и И.Д. Гарающенко, с секретарями обкома КПСС И.Н. Каштановым, А.Д. Богдановым.

Л.Н. Ягунова, один из старейших редакторов издательства, вспоминала, что «Александр Михайлович принёс в издательство человечность и уважение к сотрудникам, очень доверял редакторам, любил молодых авторов – Е. Рожков, Г. Ненашев, В. Кузнецов и др. – это его дети».

Работа журналиста, редактора, руководителя издательства предполагает «широкое общение с людьми. Саша умел контактировать и сближаться с людьми, удивляя всех своей начитанностью, эрудированностью и неординарностью. Он много занимался самообразованием, углубляя свои знания в области литературоведения, истории, в том числе политической, сценарного искусства. Поэтому с годами для него стало характерным не только умение внимательно выслушать собеседника, но и помочь ему в его профессиональных проблемах, в частности, в становлении таланта и возможности его проявить. В бытность главным редактором книжного издательства магаданцы смогли познакомиться с произведениями многих известных Севере прозаиков и поэтов».

В. Данилушкин вспоминает, что «за семь лет, пока Александр Михайлович был главредом, в Магаданском книжном издательстве увидели свет впервые книжки 22 авторов». Так, в течение года он напечатал почти все стихи из первой книги новосибирского поэта Геннадия Прашкевича – книги, набор которой был уже рассыпан по требованию цензуры. «Именно с Сашиной подачи появилась моя первая прозаическая книга – «Люди огненного кольца». Он подталкивал А. Суздальцева к изданию книги стихов. «Я по-прежнему надеюсь, что получу от тебя рукопись в самое ближайшее время. А пока, голубь мой, пришли хоть заявку, в которой изложи, что хочешь издать книгу. Как она будет называться, и про что она будет, и когда будет рукопись», – писал Бирюков А. Суздальцеву в мае 1981 г. Первые рассказы В. Данилушкина появились при поддержке А. Бирюкова в альманахе «На Севере Дальнем». На литературный труд В. Фатеева благословил Бирюков, прочитав несколько рассказов тенькинского журналиста и приняв решение напечатать один из них – «Лей» – в альманахе «На Севере Дальнем». Поэтический дебют С. Бахвалова состоялся во многом при поддержке и благодаря инициативе А. Бирюкова.
Когда в «Магаданском комсомольце» с лёгкой руки Бирюкова появилось стихотворение В.Ю. Гольдовской «Бармалей» (правильно – «Смерть Бармалея») «о судьбе заключённого и вольнонаёмной медсестры», люди, знающие, чего стоило написать и опубликовать это в период застоя, только покачивали головами. «И в самом деле, решиться напечатать такие стихи мог только непоколебимо уверенный в своей правоте либо совершенно отчаянный человек».

«70-е годы прошлого уже века – время расцвета северной литературы. Магаданское книжное издательство ежегодно выпускало по 6-7 новых книг стихов и прозы, научные, публицистические издания, литературу на языках коренных народностей. Выходил альманах «На Севере Дальнем», вызывавший интерес и далеко за пределами области.

В местных газетах регулярно появлялись литературные страницы, причём достаточно высокого уровня. Раз в несколько лет проводились семинары молодых литераторов. Открывались новые имена. Писательские бригады отправлялись в поездки по районам, выступая перед читателями в колымских и чукотских посёлках. На Дни северной литературы прилетали гости из Москвы, Ленинграда, Хабаровска – известные поэты и прозаики.

Магаданская писательская организация… занимала в Союзе писателей РСФСР своё заметное место, была на виду. Рассказы и повести северян благожелательно принимали в редакциях центральных периодических изданий с многочисленными, а то и миллионными, как у «Роман-газеты», тиражами. Поэтические сборники, выходившие в Магадане, обсуждались в правлении СП РСФСР в Москве».

Естественно, А. Бирюков был в центре этой организаторской работы.

«Интересно, что половину областной писательской организации составляли чуть ли не одногодки – 1938-1941 года рождения. Кто знает, почему именно этот период оказался «урожайным на будущих писателей-северян? Среди сверстников (Антонины Кымытваль, Анатолия Пчёлкина, Владимира Христофорова, Александра Черевченко, Евгения Рожкова, Геннадия Ненашева) был и Александр Михайлович Бирюков».

Добавим, что и друзья Бирюковых в основном его ровесники.

В 1977 г. А. Бирюков, автор двух сборников рассказов, вступил в члены СП РСФСР. В 1978 году вышел третий сборник рассказов писателя «Запах вара», в книгу вошла повесть «Советы улетающим на материк. «По воспоминаниям автора, в сборник была включена и повесть «Неизвестный Вам Антон», но в последний момент изъята оттуда «только потому, что вдруг не понравилась начальнику обллита».

Книга была встречена одобрительными, хотя и немногими, рецензиями в местных газетах. Авторами их были И. Бабин («Запах вара: рецензирует читатель» // «Магаданский комсомолец», 1978. 21. окт.) и поэт И. Черевченко («Такой хороший новый дом // «Магаданская правда», 1978, 24 нояб.).

В 1981 году А. Бирюков выпустил сборник рассказов и повесть «Длинные дни в середине лета»

С 1982 по 1986 годы он руководит литобъединением при газете «Магаданский комсомолец».

«На моей памяти, – продолжает вспоминать С. Бахвалов, – он первым из членов СП стал официальным куратором ЛИТО – литературного объединения при « газете «Магаданский комсомолец»… «Коньком» Александра Михайловича было «просветительство». Помимо разбора литературных опытов, выносившихся авторами на обсуждение, отдельные заседания отводились нашему знакомству с творчеством считавшихся тогда «крамольными» мастеров слова: Николая Гумилёва, Фёдора Сологуба, Алексея Ремизова, Василия Розанова. Всеволода Иванова.

Склоняясь над редакционным столом, Александр Михайлович, в очках, неспешно перебирал пачку исписанных карточек с разнообразными сведениями, цитатами из давно не переиздававшихся, недоступными для нас книг. Он не читал лекций, а словно размышлял вслух, причмокивая по свойственной ему привычке, отчего приводимые сведения и цитаты казались неописуемо вкусным яством, которое он смакует…

Он никогда не навязывал своего мнения. Скажет, не акцентируя, как бы мельком, что, на его взгляд, интереснее и полезнее прочесть в первую очередь. А там уже твоё дело, соглашаться или нет».

«В этот период (в 60-е – 80-е гг. – М. Р.) значительно расширился круг наших друзей, – вспоминает Л. П. Бирюкова. – Среди них, помимо моих друзей по пединституту, оказалась наша знакомая по Московскому университету Кира Врублевская, мы сразу стали «дружить» домами и дружим по сей день. Близкими нам стали Галя Калашникова и Слава Грачиков (домашнее имя – Грачи). Галя – сдержанная, как и положено быть учёному-философу, а Слава – заводной, энергичный учитель, затем директор школы…

Дружили мы и с Тишковыми – Валерием и Ларисой. Валерий вернулся из Москвы в Магадан после аспирантуры, защитив кандидатскую диссертацию, с женой-искусствоведом Ларисой. Оба работали в пединституте. Валерий – талантливый историк, замечательный педагог и организатор, очень скоро стал деканом исторического факультета (точнее – историко-филологического факультета. – М. Р.) . Сегодня В. Тишков – академик РАН, директор одного из её институтов» .

Среди друзей Бирюковых были и Богомазовы – Роза и Ваня, и Люда и Роман Чайковские. Вскоре в молодых семьях появились дети, общие заботы и проблемы ещё больше сблизили тогда ещё юных родителей.

«Общение Саши и Романа Чайковского было отмечено особой атмосферой. Это было общение интеллектуалов, чьи интересы и познания в области литературы и искусства было неиссякаемыми. Через несколько лет Роман защитил докторскую диссертацию и стал известным учёным».

Магадан – город маленький. Я с сожалением отмечаю, что почти весь круг друзей и знакомых Бирюковых я знал и раньше, кого больше, кого – «шапочно». Ближе удалось узнать их, когда в 1978 году я перешёл на работу в пединститут. Но сожаление моё относится не только к тому, что моё знакомство, совместная работа и, надеюсь, дружба состоялись лишь в конце 90-х гг., но и к тому, что в 90-е – 2000-е годы Магадан в интеллектуальном отношении значительно изменился не в лучшую сторону. Не в обиду нынешнему составу магаданцев, среди которых есть и академики, и доктора и кандидаты наук, и просто творческие, интересные люди – журналисты, писатели и поэты, учителя, вузовские работники, каждый из друзей Бирюковых был самобытен, энергичен, обладал высоким уровнем эрудиции.

Общение с ними помогало преодолеть оторванность от культурных центров, преодолеть проклятый провинциализм, который неизбежно – вольно или невольно – накладывает свою печать на жителей отдалённых районов. Вот уж в чём нельзя было упрекнуть окружение Бирюковых, так это в узости интересов, несамостоятельности суждений.

«В ноябре 1982 года А.М. Бирюков уволился из книжного издательства и четыре года нигде не служил. Но в эти годы, видимо, сказалась его профессиональная подготовка как сценариста и он увлёкся театром».

В октябре 1986 года он был принят на работу зав. литературной частью в Магаданский областной музыкально-драматический театр.

«В театре он проработал пять лет…В эти же годы произошли ещё более серьёзные, кардинальные изменения в творческих интересах Александра Михайловича – он погрузился в тему и материал истории политических репрессий в СССР».

Интересны взгляды А. Бирюкова на современную литературу о Севере. «О том, как писать о Севере, мы, – вспоминает А. Суздальцев, журналист и поэт, – мы говорили с Бирюковым каждый раз, когда встречались. Его глубоко волновал этот вопрос. Похоже было, что для себя он давно его решил, чтобы отстоять свою позицию…

Суть этого спора в следующем. По убеждению многих старожилов Колымы, люди на Крайнем Севере всё-таки чем-то отличаются от жителей «материка». Северяне в большинстве своём более открыты, щедры, всегда готовы прийти на помощь. Возможно, в этом есть некоторая доля преувеличения, но думается, что всё же так оно и есть. И объясняется это, главным образом, теми условиями, в которых находится здесь человек.

Эта мысль звучит и в художественной литературе – наиболее отчётливо в прозе Олега Куваева, Альберта Мифтахутдинова. Владимира Христофорова и некоторых других писателей-северян.

Но у Бирюкова как писателя были свои принципы. Ему претила излишняя романтизация Севера и его друзей. Он, как мне кажется, был вообще против всякой экзотики, в том числе и северной.

– Человека, – не раз говорил Бирюков, – надо показывать таким, каков он есть на самом деле. Человек везде человек, независимо от того, где он живёт»… Север в произведениях Александра Бирюкова не более чем географическое понятие. Писателя Бирюкова интересовало другое – психология человека.

Издателей же, столичных и магаданских, больше привлекала проза в духе Джека Лондона, с героями сильными, мужественными, противостоящими суровой северной природе, выше всего ценившими подлинную мужскую дружбу, – словом, романтическая литература. Не последним фактором было и то, что такая романтизация Севера была по сердцу кураторам литературы из «Белого дома». Видимо, считалось, что произведения с такими героями могут привлечь молодёжь на Крайний Север. Доля истины в этом была.

По свидетельству В. Данилушкина, «Бирюкову не нравился Мифта (так в обиходе звали Альберта Мифтахутдинова. – М. Р.) и всё, что тот написал: мол, придумал красивую легенду о Чукотке».

Правда, В. Данилушкин добавляет: «Но ведь создавать легенды – профессиональная обязанность писателя». Вряд ли с этим можно согласиться. Думаю, и А. Бирюков нашёл бы что возразить.

А вот замечание В. Данилушкина о том, что «Бирюков-прозаик не чужд романтики», верно. Только романтическое начало у него лишено патетики, не явно, даёт о себе знать в лирико-публицистических отступлениях в повести «Неизвестный Вам Антон», законченной в 1975 г., в уважении к героям своих рассказов.

Так или иначе, писатель Бирюков с его ранними рассказами не попадал «в струю» – «не соответствовал, наверное», как с грустью и горечью признавался он сам много позднее, уже в 1990 году.

«… шёл 1987 год, – вспоминал А. Бирюков в 2003 году. Именно тогда я стал пробиваться к архивам местных правоохранительных органов, к самым горьким страницам колымской истории.

Отчего вдруг? Что тут сказалось? Юридическое образование, которым я ранее так и не сумел воспользоваться… Неоконченные споры. Неоконченные вопросы ещё со студенческой поры, пришедшейся на хрущёвскую «оттепель» с её дозированной полуправдой и многими-многими умолчаниями… Трагическая судьба моего деда, сгинувшего вроде бы весной 1942 года в лагере под Елабугой, испытания, выпавшие на долю моего отца, арестованного в мае 1938 года в Магадане и промучившегося полтора года в «доме Васькова»… А более всего скорбный дух этой земли неслышно позвал меня – настало время рассказать».

Были и другие причины для крутого поворота в своей судьбе. Так, четвёртая книга А. Бирюкова «Длинные дни в середине лета», вышедшая в 1981 году, прошла через цензурные ножницы и утратила при этом, по свидетельству С. Бахвалова, «целые куски, так что при чтении поневоле приходилось спотыкаться, чтобы воссоздать нарушенную логику повествования». А ведь у её предшественницы – киноповести с тем же названием – была своя непростая история, киносценарию пришлось пролежать в письменном столе пятнадцать лет.

В 1989 году им были написаны пьесы «Дрейф в районе Магадана» и «Деталь монумента» (в соавторстве с В. Терентьевым по одноимённой автобиографической повести З. Лихачёвой). Они были напечатаны в малоизвестном сборнике «Чудная планета: В помощь самодеятельным театрам» (Магадан, 1989). Одна из них – «Деталь монумента» – была поставлена в Магаданском музыкально-драматическом театре. Но на сцене она продержалась недолго.

Да и пятая книга «Свобода в широких пределах, или Современная амазонка» (1990) не вызвала у читателей того интереса, на которое рассчитывал писатель, хотя вышла книга без купюр, оказалась вполне актуальной. «Обсуждение новинки было приурочено к проведению в области Дней северной литературы, на которых присутствовали именитые гости из центра: прозаик Владимир Крупин, критик Всеволод Сурганов…».

Был и повод и причины впасть в депрессию.

«Не удивительно, что в конце концов он отошёл от художественной прозы, посвятив себя документалистике. На волне перестройки стала широко издаваться литература о лагерном прошлом, открывались архивы, и Бирюков занялся исследовательской работой, собирая сведения об узниках колымских лагерей. В этом он нашёл своё призвание: изучал следственные дела, хранившиеся в архивах, вёл обширную переписку, писал и публиковал очерки, выпускал книги в серии «Особый остров». Помогало юридическое образование – знание следственного процесса, всех статей Кодексов, с примечаниям к ним, прокурорская дотошность: не находя прямых доказательств, Бирюков старался собрать как можно больше косвенных. А писательское владение словом давало ему неоспоримое преимущество перед другими историками-краеведами».

Обращение к новой тематике было рождено и новыми стимулами: «пока живы ещё последние свидетели и не утрачены важные документы, нужно спешить зафиксировать сведения и факты, иначе завтра какие-нибудь из них могут кануть в небытие».

В справедливости этого опасения я убедился на собственном опыте: находясь в поисках следственных дел литературоведов братьев Ю. и Э. Оксманов, отбывавших свой срок наказания на Колыме, не раз получал ответы из разных инстанций, что дела в начале 60-х годов (!) уничтожены. Исчезают не только следственные дела, но и целые кладбища; уходят из жизни бывшие узники; часть из них не хочет вспоминать тяжкое прошлое; другая часть чувствует за собой в прошлом какую-то вину…

К тому же в какой-то момент, в середине – второй половине 60-х гг., редакции многих журналов и издательств, объявив вначале, что их портфели переполнены рукописями мемуаров и художественных произведений, вдруг как по команде (впрочем, почему же «как?) стали отказывать авторам, утверждая, что лагерная тематика перестала быть актуальной, читатели ею якобы «наелись». Эта ситуация повторилась в конце 90-х – 2000-х гг., но в этот раз основной причиной была не команда «сверху», а ослабленный читательский спрос, общественное равнодушие к тому, что было уже давно и перестало быть интересным. Обо всём этом писал в очерках и книгах и сам А. Бирюков, и многие из тех, кто занимался этой темой.

Обращению к документальной истории лагерной Колыму способствовало и ещё одно немаловажное обстоятельство. «В начале 90-х годов, при разделении Союза писателей СССР, Александр Михайлович по собственному желанию вышел из членов СП, считая, что в новых условиях такое членство лишено всякого смысла. После этого в работу Магаданской писательской организации, вошедшей в состав вновь образованного Союза писателей России, не вмешивался, хотя и не отказывался от участия в мероприятиях…» Правда, до конца на них высиживал – поприсутствовав на открытии, незаметно исчезал из зала.

В отношении литературы он оставался максималистом: либо пусть будет того уровня, что во времена расцвета, либо никакой не нужно. В газетных публикациях объявил о том, что литература о Магадане умерла. Такой же приговор вынес и в отношении магаданского театра».

Так или иначе, занявшись историей репрессированных на Колыме (причём поначалу он себя ограничил поисками следов литераторов, понимая, что тема эта безгранична), А. Бирюков сделал второй решительный шаг в своей жизни.

В конце 80-х годов в Магадане было создано общество «Мемориал», Александр Бирюков стал председателем оргкомитета общества. Он печатает ряд очерков в местных газетах, а также в Хабаровске, Якутске, Новосибирске, Москве, рассказывая о горьких страницах нашей истории. Несколько лет Александр Бирюков вёл цикл телепередач на магаданском телевидении – «Долгая память Колымы».

В то же время писатель не без труда добился разрешения работать в магаданских архивах с документами, хранившими сведения о судьбах людей, оказавшихся в колымских лагерях, тюрьмах, ссылке в период культа личности. Свою задачу А. Бирюков видел в восстановлении подлинных причин и поводов для преследования невинных пострадавших, характера и хода следствия, условий пребывания в неволе. Понимая, что материалы, открывшиеся ему, могут быть изучены лишь большим коллективом исследователей в течение многих лет, А. Бирюков ограничил себя поиском документов, связанных с судьбами литераторов. Однако работа то и дело выводила его за пределы замысла: в поле его внимания оказывались художники, артисты, журналисты, прототипы литературных героев, люди, так или иначе причастные к их жизни.

Материал сам по себе требовал обращения к их биографии и творчеству до ареста (а в ряде случаев – и между арестами, так как многих героев очерков Бирюкова осуждали, освобождали, снова осуждали). Не могло не интересовать его и то, как сложилась судьба тех, кто остался жить и работать после лагеря.

В поле зрения исследователя время от времени появлялись забытые или неопубликованные стихи и поэмы, рассказы, даже крупные историко-литературные труды, найденные в архивно-следственных делах, написанные после освобождения и присланные А. Бирюкову их авторами, их родственниками и друзьями. Оставить их в забвении он считал невозможным. Поэтому составной частью его работы по восстановлению исторической правды стала публикация этих произведений. Так рождался замысел серии книг «Особый остров».

Постепенно круг интересов Бирюкова становился шире. Теперь его внимание начали привлекать журнально-газетные статьи 20-х – 30-х годов и более позднего времени, в которых давались трактовки и оценки (нередко суровые, порой становившиеся поводом для арестов и приговоров) литературно-художественным произведениям; воспоминания писателей-современников и бывших лагерников, в которых находились сведения, дополняющие материалы архивно-следственных дел. Здесь он обнаруживал многое из того, что касается происхождения писателя, воспитания, окружения, семьи, круга друзей и знакомых, особенностей характера, творческой истории ряда произведений, обстоятельств гибели или смерти заключённого литератора.

Мемуары и многочисленные литературно-критические статьи, архивно-следственные дела часто грешат ошибками памяти, описками; иногда сознательным искажением истины, умолчанием, пристрастностью, рождённой литературно-политической ситуацией, сложившейся в годы культа личности, стремлением обезопасить себя, реабилитировать задним числом. А. Бирюков, опираясь на документы, восстанавливает истину.

Важным приёмом работы исследователя становится сопоставление архивно-следственных документов (протоколов допросов, анализ установочных данных, касающихся семейного происхождения, окружения, обстоятельств ареста; изъятия документов в ходе обысков, изучение актов о причине, дате и месте смерти и т. д.).

Анализируя архивно-следственные дела, исследователь находит нарушения в процедуре ареста и допросов, провокации со стороны следователей, следы вынужденного в результате насильственных действий признания подследственного, нарушения законности во время пребывания заключённого в лагере, тюрьмах.

Часто А. Бирюков вынужден выдвигать версии, предположения, объясняя те или иные поступки подследственного, лагерника и действия следователей, лагерной администрации, так как имеющихся документов не хватает (они уничтожены, или искажают подлинную картину, или их изначально не составляли).

Восстанавливая историческую картину, А. Бирюков обращается к истории образования системы ГУЛАГа, Дальстроя как его составной части, приводит данные о количестве заключённых на Колыме, объёме добычи золота, количестве рейсов пароходов, на которых доставляли этапы на Колыму, количестве заключённых на этих рейсах, условий, в которых они содержались в ходе этапирования, на транзитных лагерях (на «пересылке»).

Он анализирует поведение лагерной администрации в разные годы и в разных лагерях и приходит к выводу, что отношение к заключённым было неодинаковым: гораздо более жёстким к политзаключённым, особенно отмеченным литерой «Т» (троцкистам); диктовалось политической обстановкой (сменой руководства НКВД, стремлением продемонстрировать преданность системе и напомнить о себе, например, в 1945 году перед войной с Японией), карьерными соображениями и пр.

Прослеживая тюремно-лагерный путь героев своих очерков, исследователь попутно комментирует жуткие последствия приказа наркома внутренних дел № 00447 в августе 1937 г., дела № 17777 в 1938 г. Бирюков выделяет так называемый «гаранинский» период в полтора года, который пришёлся на пик репрессий на Колыме – 1937-1938 годы были едва ли не самыми тяжёлыми в истории лагерной Колымы. Он обращает внимание на то, что «оттепель» 1938-1939 гг., наступившая в результате появления Берии на посту наркома НКВД, принесла широкое (но не массовое!) освобождение многих вольнонаёмных и заключённых, арестованных без вины.

Особый интерес у магаданцев и колымчан вызывает до сих пор личность и поведение Э.П. Берзина, первого директора Дальстроя, споры о котором велись до последнего времени. Многие бывшие лагерники придерживаются мнения, что Э. Берзин заслуживает уважения. В меру своих сил он облегчал участь попавших за проволоку: ввёл систему зачётов, ограничивал время рабочего дня, давал возможность зарабатывать заключённым. Пайка при Берзине, по воспоминаниям бывших лагерников (например, В.Л. Поджио), была выше, чем в колхозах. Я говорю здесь об отношении Э.П. Берзина к заключённым, а ведь, помимо этого, он руководил огромной работой по освоению Крайнего Северо-Востока страны: организацией строительства промышленных объектов, прокладки Колымской трассы, строительства жилья и сопутствующей инфраструктуры: первых школ, больниц, почты и пр.

Помню одну из наших первых встреч с А.М. Бирюковым примерно в середине 90-х гг. Он расспрашивал меня о Магадане 50-х гг. Чувствовалось, что Александр Михайлович сопоставляет то, что он знает (а он уже знал много), с тем, что слышит.

У нас был долгий спор о Берзине. Я опирался на суждения тех, кто знал Берзина не понаслышке (пусть не лично, но на себе испытал отношение к заключённым в середине 30-х гг.).

Александр Михайлович утверждал, что Берзин был человеком Системы и уже поэтому был вынужден или искренне считал необходимым вести, мягко говоря, жёсткую линию с заключёнными. Понятно, чем это оборачивалось для лагерников в условиях Колымы.

Про себя я заметил, что спорил Бирюков неуступчиво, но не снисходительно, не категорично. Он был не из тех, для кого важно прежде всего его мнение. Он умел слушать и слышать.

Обращение к ряду документов, тщательное их изучение, постоянная их проверка и перепроверка, ставшая принципом работы учёного, собственные размышления и выводы, к которым он приходил, позволяют признать, что Бирюков вводит в научный оборот новые источники, глубоко оценивает целые периоды в истории лагерной Колымы (а в ряде очерков и лагерной Чукотки), роль и характер деятельности руководителей Северо-Востока страны, судьбы десятков и сотен известных и рядовых людей, оказавшихся в неволе и принимавших участие в освоении далёкого края. Александр Михайлович Бирюков стал историком общества, открывшим неизвестные страницы в тюремно-лагерной истории Колымы.

Автор многочисленных очерков. А. Бирюков ставит перед собой задачу не только проследить жизнь и творчество своих героев до ареста, в лагере, после освобождения, но и объяснить их поведение с нравственно-психологических позиций. Он стремится проникнуть в их душевный мир, выявить особенности их характеров, мотивы тех или иных поступков. Он остаётся психологом, для которого важным оказывается нравственная сторона жизни его героев.

Важным, но не определяющим. С горечью А. Бирюков отмечает, что условия содержания заключённых в тюрьмах и лагерях были таковы, что многие из них были вынуждены «ломаться», признавать вину в преступлениях, которых не совершали, отрекаться от семьи, называть имена товарищей, коллег, сознавая, что втягивают и их в круги ада.

В беседах со мной Александр Михайлович не раз называл имена многих из них, называл осторожно, не стремясь к их публикации. Он всячески избегал сенсационных заявлений, понимая, что подобные открытия могут неизбежно сказаться на судьбе уцелевших лагерников, их семьях, друзей и знакомых.

Не торопился А. Бирюков и осуждать тех, кто в своё время был вынужден совершать поступки, которые в других условиях, в другое время посчитали бы для себя недопустимыми. По этому поводу он писал в книге очерков «Жизнь на краю судьбы»: «все они были жертвы, и сломать и запутать в свои сети можно было каждого (или почти каждого), и никто не вправе – перед высшим судом – таить зло на другого».

В другом месте той же книги он приходит к горькому, но взвешенному выводу: «Граница чести и бесчестия проходит через реальное человеческое сердце. И кем станет его обладатель, если вдруг, под влиянием обстоятельств, это сердце участит свой стук или замрёт от испуга, – героем или предателем, кто предскажет?» (13, 118) Это принципиальная позиция историка общества и историка литературы.

И ещё раз Бирюков возвращается к этой сложной, болезненной теме: «… сердце моё, человека, родившегося здесь и связавшего свою судьбу с этим городом, наполняется болью тех далёких лет, состраданием к её мученикам, среди которых были, конечно, и герои, и злодеи – были! Но все они были, прежде всего, жертвами – и как отделить одних от других, если граница между страданием и злодейством проходила подчас (или – чаще всего?) не между людьми, а в сердцах этих людей. Кого из них я осужу? Кого помилую – я, взыскующий абсолютной истины? Кто дал мне это право? И разве не искупили они уже своими страданиями свой грех?».

Но в каждом правиле есть свои исключения. Не мог оставаться А. Бирюков – писатель с беспокойным сердцем, гражданин и исследователь -равнодушным к тем, кто становился добровольным доносчиком, к тем, кто сознательно нёс гибель и муки невинным людям.

Но на нём самом погружение в этот мир физических и моральных страданий, мир невольного предательства не могло не сказаться. Не случайно близкие ему люди вспоминают, что в последние годы весёлым Бирюков не был.

А. Бирюков признавался: «… мучителен сам процесс исследования, погружения в трагическую человеческую судьбу. Что тут говорить! Но по мере того, как ты совершаешь такое и раз, и раз, и два, и двадцать раз, переживания не то чтобы прекращаются, но к ним привыкаешь и умеешь держать их под контролем. А на смену им приходят мучения другого рода – от бесплотности, мизерности таких попыток. Такое ощущение, словно сидишь с чайной ложкой, зажатой в ладони, на берегу моря, моря человеческого горя – и что ты перед ним со своей ложечкой».

Результатом его работы стало появление задуманной им серии книг «Особый остров». Она состояла из 10 книг. Бирюков стал их редактором, автором и составителем. Один из первых выпусков был издан за счёт А. Бирюкова, что в наше время дорогого стоит.

Первые три выпуска серии увидели свет в частном издательстве «ГОБИ», учредителем которого и главным редактором с 1991 по 1992 годы стал А. Бирюков. В 1992-1993 годах он был литературным редактором ООО «Кур сив».

Первый выпуск серии был представлен книгой «Колымское эхо: документальное повествование» З. Румера (Магадан: ГОБИ. 1991). Это «книга воспоминаний Залмана Афроимовича Румера (1907-1981), журналиста, заведующего отделом «Комсомольской правды», арестованного в ночь на 1 января 1939 года по делу Александра Косарева, тогдашнего Генерального секретаря ЦК ВЛКСМ. Срок наказания З. Румер отбывал на Колыме, в 1954 году вернулся в Москву, последние годы жизни работал в «Литературной газете».

Вторым выпуском стал сборник документальных очерков, написанный по материалам архива УВД по Магаданской области и воспоминаний бывших узников колымских лагерей, – «Последний Рюрикович: документальные очерки» (Магадан: ГОБИ, 1991). Назван он был наименованию одного из очерков, в котором шла речь о судьбе известного в своё время литературоведа, оказавшегося в 1937-1939 году на Колыме Дмитрия Петровича Святополк-Мирского (1890-1939). Во втором очерке автор обращается к участи видного поэта-акмеиста Владимира Ивановича Нарбута (1888-1938), чья жизнь трагически закончилась в колымском лагере. В третьем очерке повествование касается начала деятельности треста «Дальстрой» – колымской организации, существование которой немыслимо без лагерей и узников в них.

Вот здесь и родилась (а точнее и полнее была обнародована позже, в пятом выпуске) концепция «Особого острова», давшего название серии книг.

«… дальстроевская Колыма сама, устами своих обитателей, заключённых и вольнонаёмных, заявила о своём островном статусе. Определив, что всё то, что не она – материк. И Особый остров здесь не только символ обособленности, но именно особости – того, чего не было нигде.

Только здесь, как мне кажется, – писал А. Бирюков, – было, после нескольких вчерне удавшихся или отброшенных в других местах попыток, предпринято осмысленное строительство идеального по замыслу и чистоте исполнения общества – общества законченного социализма…

Этической основой… этой модели был последовательный коллективистский принцип, полностью отрицавший не только своеволии, но какую-либо отдельную свободу отдельной личности.

Экономической основой была полновластная государственная собственность на все основные средства производства…

С социальной точки зрения это было общество, не имеющее аналогов в современной жизни, так как состояло оно из трех чётко ограниченных, отделённых друг от друга, но и так же чётко связанных друг с другом весьма необычных классов – заключённых, вольнонаёмных и охраны…

С точки зрения общественно-государственного устройства Особый остров представлял собой откровенную военно-хозяйственную диктатуру во главе с полновластным, воплощавшим в своём лице единство военной, хозяйственной и общественной власти, начальником Дальстроя и подчинёнными ему начальниками…».

Обосновывая свою концепцию, А. Бирюков приходит к неожиданным, даже парадоксальным выводам: этой системе «в принципе было безразлично, что из чего производить. Дело было не только и не столько в конечном хозяйственном продукте и результате – дело было в ином политическом свойстве и в ином практическом результате. Особый остров был нужен стране уже самим фактом своего существования, что бы он ни производил… Гнетущая слава острова… став частью общегосударственного мифа, содействовала стабилизации в стране… Режим Особого острова был лишь проявлением режима, установленного в стране, но проявлением в очищенном виде, почти свободном от примесей, славно напоенных горним воздухом социализма».

Для руководства страны, по мысли А. Бирюкова, Колыма была своеобразным экспериментом, в ходе которого проверялась концепция построения государства, основанного на насилии. Важным дополнением к этому традиционному представлению о государстве как механизме для подавления свободы личности была, по мнению А. Бирюкова, искренняя вера рядовых тружеников «в справедливость, в её воцарение на земле», в строительство светлого будущего.

Помнится, мы раза два «схлестнулись» в остром споре по поводу этой концепции. Я говорил о том, как важно было для страны добывать золото до и после войны (а во время войны, кроме золота, и олово), о том, что нужно было осваивать Крайний Северо-Восток России, – как же быть с утверждением, что стране «безразлично, что из чего производить»? Вера в справедливость на земле быстро исчезала в лагере. Если заключённые с началом войны и подавали заявления с просьбой отправить их на фронт, то, скорее, руководились другими чувствами и соображениями: угрозой со стороны фашизма, патриотизмом, желанием смыть вину (пусть и не существующую) кровью.

Саша (к тому времени мы уже перешли на «ты») буквально рассвирепел. «Какое твоё дело до названия и замысла серии? Твоё дело редакторское!»

Было видно, что эта идея ему дорога, выстрадана, определяюща.

В третий выпуск серии вошли 11 рассказов Г. Нурминой. Сборник «На дальнем прииске» вышел в Магадане в издательстве «ГОБИ» в 1992 г.

«Настоящее имя автора рассказов – Галина Александровна Воронская (1916-1991), она – дочь известного большевика-литератора А. К. Воронского. В 1937 году студентку последнего курса Литературного института арестовали и по ложному обвинению осудили на пять лет лишения свободы. Наказание она отбывала на Колыме. Здесь в 1949 году была вновь осуждена и оставлена на бессрочное поселение. Освобождена в 1954 году» (14, 23).

А. Бирюков близко познакомился с Г.А. Воронской в июле-августе 1991 г. в ходе нескольких бесед, которым предшествовала переписка с дочерью Галины Александровны – Татьяной Ивановной Исаевой. Сокращённую запись бесед, в ходе которых выяснилось немало интересных фактов, А. Бирюков представил во вступительной статье-очерке «Жизнь на краю судьбы» к книге Г. Нурминой.

Имя Александра Константиновича Воронского (1884-1937), профессионального революционера, одного из организаторов литературы советского периода, редактора и писателя, стоявшего у истоков первого «толстого» журнала в СССР «Красная новь», первого редактора журнала «ЛОКАФ» – «Литературное объединение Красной Армии и Флота» (журнал, идея создания которого принадлежит А. К. Воронскому, вышел в январе 1931 года, с 1933 года журнал называется «Знамя»), не раз встречалось в наших беседах с Сашей.

Я с гордостью сказал, что слыхал о Воронском ещё во время учёбы в институте. Саша не удивился, но было заметно, что у нас наметилась ещё одна общая тема и этим он доволен.

Но тут же, к моему стыду, оказалось, что я не читал ни сборника рассказов Г. Нурминой, ни вступительной статьи Саши, ничего не знаю о семье Воронских. Вообще, о работе Бирюкова-писателя и исследователя я, к сожалению, к середине 90-х гг. у меня было самое общее представление: видел телепередачи, читал отдельные очерки в газетах.

Четвёртым выпуском серии «Особый остров» стала книга стихов А. А. Александрова «Под ржавыми звёздами» (Магадан: Изд-во объединения «Северовостокзолото», 1994).

«Анатолий Александрович Александров (1927) – журналист, поэт. Будучи абитуриентом сценарного факультета ВГИКа, в 1945 году был осуждён на шесть лет. Заключение отбывал на Колыме в 1946-1951 годах. В книгу вошли стихи 1937-1972 годов, написанные в том числе на Колыме».

А. Бирюков составил сборник, подготовил тексты, написал вступительную статью и примечания, опираясь на переписку и беседы в личной встрече с поэтом, комментируя творческую историю создания и хранения крамольных в годы репрессий стихов; восстановил подлинную историю публикаций стихов А. Александрова, наметил основные этапы творческого пути поэта. Привёл биографические данные колымских заключённых, используя данные архива УВД Магаданской области.

Бирюков обладал большим опытом редактора, тонким вкусом, высоким уровнем образованности, немалой требовательностью и принципиальностью в отношении к качеству художественных произведений, к фактам, с которыми ему приходилось иметь дело. Поэтому его оценки произведений А. Александрова не были комплиментарны. Тем не менее заслуга редактора и критика – в открытии таланта стихотворца колымским и магаданским читателям.

В 1996 году вышла книга «За нами придут корабли» – список жертв колымских расстрелов с предисловием А. Бирюкова. «Здесь Саша – и научный редактор вместе с И.М. Кузьминым…

«С конца 80-х [годов] статьи [Саши] публикуются во многих журналах – «На Севере Дальнем», «Мир Севера», «Сибирские огни», «Дальний Восток», «Воин России», «Мир Паустовского». Он ведёт рубрики «Колыма поневоле» в газете «Территория», «Память Колымы» в «Вечернем Магадане», «Долгая память Колымы» – на телевидении.

Саша был одним из организаторов конференции «Колыма. Дальстрой. ГУЛАГ: скорбь и судьбы», проведённой в Магадане в июне 1996 года в память о жертвах политических репрессий».

Огромной заслугой А. Бирюкова стало восстановление из забвения десятков имён писателей, поэтов, литературоведов, художников и просто безвестных людей. Перечисление судеб последних подчас шло в ущерб художественной целостности очерков. Я не раз говорил ему, что такие отступления от темы, сюжета, замысла мешают читателям. Он и сам это прекрасно понимал, но говорил: «О них ведь никто не скажет, нигде не упомянет. А ведь это судьба человеческая».

Под его влиянием сформировалась моя позиция в отношении Е. Гинзбург не только как жертвы репрессий, но и как человека, выдающего себя за героиню-мученицу.

Пятым выпуском серии стал значительно расширенный вариант очерка, посвящённого литературоведу и критику Д.П. Святополк-Мирскому, – «Колымское триединство: в 3-х ч. (Магадан: МАОБТИ, 2001). К сожалению, трилогия так и осталась незавершённой.

В шестой выпуск серии вошла документальная повесть В.Г. Стародубцева «Люди, годы, Колыма» (Магадан: МАОБТИ. 2001).

«Вадим Григорьевич Стародубцев (1911-2002) в 1937 году был осуждён военным трибуналом и отправлен на Колыму. После окончания срока наказания работал по вольному найму, прославился как шофёр-стахановец, позднее возглавлял автотранспортные и горные предприятия Дальстроя до конца 1960-х годов. В книге – 25-летняя история Колымы, пропущенная через необыкновенную личность автора – человека большого мужества и редкой трудовой активности».

Уже по названию разных издательств, к которым обращался А. Бирюков, в 90-е – начало 2000-х годов, было видно, какие финансовые трудности испытывает исследователь в издании своих трудов. И тут на помощь пришёл благотворительный фонд «Омолон», исполнительным директором которого в течение 1995-2007 годов выступал Э.В. Еншаков. Издания «Особого острова» стали осуществляться за счёт фонда, на безгонорарной основе.

Благодаря деятельности фонда, инициативе А. Бирюкова и при поддержке Э. Еншакова удалось переиздать главный труд Д.П. Святополк-Мирского «История русской литературы с древнейших времён до 1925 года» (Магадан: ОАО «МАОБТИ», 2001). В «Предисловии к переизданию» А. Бирюков сообщает, что эта книга «была переведена на основные европейские языки, неоднократно издавалась и широко распространилась по свету (сын прислал мне одно из изданий из Фэрбенкса, штат Аляска). Но только в начале 90-х годов эта «История»… была переведена на русский» (25, 4). Книга, увидевшая свет в Магадане, стала первым в России изданием на русском языке огромного историко-литературного труда Д. Святополк-Мирского спустя 70 с лишним лет после её создания и мирового признания.

Судьба книги оказалась тесно связана с историей её переводчицы на русский язык. «Удивительная женщина», сделавшая блистательный перевод, прожила долгую, насыщенную и нелёгкую жизнь: судя по аннотации к её книге «Свет и тени», «первой (и пока единственной в России)», Р.А. Зернова, будучи ещё студенткой, служила переводчицей в годы гражданской войны в Испании, довелось ей работать лесорубом, землекопом, учительницей. Не миновал её и лагерь, но не колымский. За её плечами – «долгий писательский труд (свидетельством тому – несколько книг, изданных в Израиле, куда Руфь Александровна, следуя за детьми, переселилась с мужем И.З. Серманом (тоже, кстати, бывшим колымским заключённым) много лет назад».

Прекрасный организатор, А. Бирюков не упустил возможности привлечь к работе преподавателей кафедры литературы Северо-Восточного государственного университета. К. ф. н., доцент Склейнис (ныне д. ф. н., профессор) написала статью «Радости и трудности духовного общения», в которой представила книгу Д.П. Святополк-Мирского, и А. Бирюков этой работой был очень доволен. С этого времени наладились, к сожалению, продолжавшиеся недолго из-за преждевременного ухода из жизни Бирюкова, хорошие творческие связи с кафедрой литературы.

Хотя Д. Святополк-Мирский оказался колымским сидельцем и закончил свою жизнь в колымском лагере, его книга не входит в серию «Особый остров», как ошибочно указывает Э. Еншаков.

Седьмой выпуск серии «Дело о литературном салоне» (Магадан: ОАО «МАОБТИ», 2002) состоял из книги стихов В.Ю. Гольдовской «Листья чёрные ольхи», повести З. Лихачёвой «Деталь монумента» и большого очерка А. Бирюкова «Из истории магаданской контрразведки. Год 1949-й».

Бирюков хорошо знал В.Ю. Гольдовскую с начала 60-х гг., когда она работала редактором литературно-драматической студии редакции Магаданского радиокомитета. Однако молодые литераторы и журналисты не знали, что она пишет стихи. Не было тогда принято и говорить о былой судимости Виктории Юльевны, хотя Гольдовская к тому времени была уже полностью реабилитирована. Но Виктория Юльевна ещё в 60-х гг. рассказывала о следствии, о том, кто и как запутывал их – её и Лихачёву – и привёл к даче показаний друг на друга.

Со временем знакомство Бирюкова и Гольдовской переросло в дружбу, нарушить которую не смог отъезд Виктории Юльевны на материк, в Калинин. Переписка укрепила их дружеские и творческие связи.

А. Бирюков собрал неизвестные стихи В. Гольдовской, составил сборник, написал примечания, заключительную статью.

По его же инициативе была напечатана повесть З. Лихачёвой «Деталь монумента».

В заключительном очерке книги восстанавливается подлинная картина следствия, результатом которого стали арест и суд над Гольдовской, Лихачёвой и их мужьями, выясняется творческая история повести, её прототипы, их судьбы до и после следствия и суда. В основу очерка легли материалы архивно-следственного дела, воспоминания В.Ю. Гольдовской и переписка с ней, воспоминания о В.Ю. Гольдовской её друзей, коллег и знакомых.

В восьмом выпуске серии «Колымские истории» (Магадан: ОАО «МАОБТИ», 2003) собраны 16 документальных очерков А. Бирюкова о колымских сидельцах. Книге предпослано глубокая вступительная статья «До встречи в свободной стране…» к. и. н., доцента А. И. Широкова (ныне д. и. н., профессора), много лет занимавшегося историей Дальстроя. Статья насыщена многочисленными историческими, фактами, в том числе статистическими данными, позволяющими шире и полнее представить историю лагерной Колымы.

Часть книги была переиздана в Новосибирске в 2004 г. Послесловие к ней написано журналистом и писателем, редактором и другом А. Бирюкова Г. Прашкевичем.

В центре книги – реальные люди и события. «Здесь и ветеран Севера Абрам Геренштейн, и немецкая журналистка Мария Вернер, и приёмная дочь расстрелянного наркома внутренних дел Н. Ежова Наталья Хаютина, и отец автора книги Михаил Бирюков», и ещё десятки известных, и полузабытых, и вовсе неизвестных людей, оказавшихся в «ежовых рукавицах» судебно-следственной системы и тюремно-лагерной администрации 30-50-х гг.; и трагедия дальстроевского парохода «Индигирка», перевозившего заключённых и потерпевшего крушение в декабре 1939 года, и история строительства Колымской трассы…

В 2003 году вышел сборник рассказов и повестей А. Бирюкова «Прощание со Змеем» (Магадан: Кордис, 2003) о детстве и юности московских сверстников автора. Сокращённый вариант повести был напечатан в альманахе «На Севере Дальнем» в 1990 году. Три рассказа из книги публиковались в разных изданиях в 80-е годы.

События, о которых рассказывает книга, происходят в 40-е, 50-е и 60-е годы. «Многое тут написано от первого лица, но, надеюсь, читатель поймёт, что это не более чем приём, что не только о себе любимом повествует в этой книге автор, но и о своих ровесниках, о том, как мы жили… в той стране, которой теперь уже нет», – писал в предисловии автор.

В девятый сборник серии вошли стихи и поэмы В. Шаламова (Шаламов В. Колымские тетради. Магадан: МАОБТИ, 2004). Это «наиболее полное собрание поэтических произведений» В. Шаламова (1907-1982). Составителем сборника – И. П. Сиротинская, друг В. Шаламова, хранительница его фонда, литературовед. Вступительную статью «Поэзия Варлама Шаламова» написал к. и. н.. доцент кафедры литературы СВГУ В. Пинковский (ныне д. ф. н.). По мнению коллег-литературоведов, эта статья – «одна из самых сильных и самых удачных из всего того, что написано о Шаламове».

На презентации книги развернулась дискуссия о том, стоит ли печатать всё наследие классика русской литературы советского периода (впрочем, эти споры продолжались и ранее, в ходе подготовки книги к печати). Как бы отвечая на эти вопросы и недоумения, В. Пинковский писал: «Варлам Шаламов очень неровный поэт, что вовсе не значит плохой. Есть великие поэты, у которых много слабых стихов. В качестве подобного примера часто указывают на Александра Блока. Блок же и сказал как-то, что поэт, написавший два десятка достойных стихотворений, уже имеет право на прочное место в истории литературы. У Шаламова таких стихотворений больше».

В. Пинковский считает – и это, по-моему, верно, – что Шаламов – поэт одной строчки, одних каких-то удачных афоризмов в поэтической форме.

А. Бирюков, однако, был убеждён, что и стихи прекрасные есть и на фоне их «Колымские рассказы» будут звучать громче. «Классика надо знать всего», – заявлял он.

Последний, десятый, сборник повестей очерков А. Бирюкова «Жизнь на краю судьбы» (Магадан: ОАО «МАОБТИ», 2005) включил в себя истории нескольких десятков литераторов – колымских лагерников. Среди героев книги – писатели, поэты, литературоведы и искусствоведы, художники, профессиональные революционеры и партработники; люди разных национальностей, возраста, уровня образованности. Рассказать об их судьбе А. Бирюков считал своим долгом перед русской культурой и обществом.

Автор считал необходимым проследить за их жизненным и творческим путём, тюремно-лагерной участью (а в некоторых случаях – как сложилась их история после освобождения). В книгу включены размышления А. Бирюкова о трактовках их произведений, полемика с замыслом писателей, если суждения писателей и поэтов расходятся с историческими фактами. Автор исправляет подмеченные им ошибки в статьях и рецензиях критиков, указывает на сознательное искажение истины или умолчание правды.

Точно заметил к. ф. н., доцент А. Соколянский (ныне д.ф.н), размышляя о Бирюкове: «Прекрасно владея историческим материалом, он (А. Бирюков. – М. Р.) в своих исследованиях оставался писателем. Он не идёт пассивно за фактом, а всегда художественно интерпретирует его. Сухие протоколы допросов «заговорили» в работах Бирюкова…

Часто Бирюков пытается реконструировать психологический подтекст допроса. Это не дозволено историку, но Бирюков – писатель, поэтому ему это как раз и разрешено. Зачастую психологические реконструкции Бирюкова значительно интереснее текстов протоколов. Скажу определённее, они позволяют дать более достоверную картину происходящего, чем сам протокол…

Поэтому исторические работы Бирюкова с полным правом можно назвать художественно-историческими. Здесь писатель руководит работой историка».

Было бы несправедливым не упомянуть художников, сотрудничавших многие годы с А. Бирюковым, друживших с ним и принимавших участие в осуществлении его творческого замысла. Обложку первой книги рассказов «Снимем необитаемый остров» оформлял Ю. Коровкин. В. Цирценс был художником второго и третьего сборника рассказов и повестей – «Подводная лодка с настоящими моряками» и «Запах вара». Для работы над сборником рассказов и повести «Длинные дни в середине лета» А. Бирюков снова обратился к художнику Ю. Коровкину. Над книгой «Свобода в широких пределах, или Современная амазонка» (роман) и «Неизвестный вам Антон» (повесть) трудился художник В. Галимуллин.

Тесные дружеские и творческие связи установились у А. Бирюкова с семьёй известных в Магадане художников Мягковых. Книги «Прощание со Змеем» (рассказы и повесть) и «Три негодяя в одном сюжете» оформлял В. В. Мягков (последней книги А. Бирюкову увидеть уже не пришлось). Почти всю серию «Особый остров», кроме сборника стихов А. Александрова, оформлял В.Н. Мягков.

В книгу повестей «Три негодяя в одном сюжете» (Магадан: СМУ, 2006) вошли три произведения, созданные в 80-е годы, – «Сладкая отрава, лёгкая болезнь», «Жизнь по горизонтали, или Воспитание целостного человека.

(Стенограмма одной командировки)» и «Три негодяя в одном сюжете», давшая название книги в целом.

В первой, «школьной», повести главные герои – московские старшеклассники, встретившиеся с первой любовью, соприкоснувшиеся с миром взрослых проблем, в котором многое оказалось неожиданным, непонятным. Возмужание подростков, затем юношей и девушек происходит постепенно. Шутливо-ироническая, но всегда доброжелательная авторская манера повествования меняется, когда в повести появляются сцены, требующие серьёзных размышлений.

Время действия произведения приходится на сложный период середины 50-х гг. Герои взрослеют вместе с обществом, но этот процесс идёт постепенно, не так быстро, как хотелось бы.

А. Бирюков в этой повести словно вернулся в мир своего детства и отрочества. «Сладкая отрава, лёгкая болезнь» интересна глубоким проникновением в душевное состояние героев, психологически убедительными и точными характеристиками, вниманием к деталям, помогающим представить Москву и в целом советское общество в период освобождения от норм морали, укоренившихся в сталинскую эпоху.

Герои второй повести – магаданские корреспонденты, приехавшие в командировку в чукотский оленеводческий колхоз. Должен признаться, что взгляд на эту повесть у Е.М. Гоголевой, к. ф. н., профессора кафедры русского языка СВГУ, оказался более глубоким, чем у меня при первом чтении. На фоне подробного, неторопливого описания быта и труда оленеводов постепенно проступает замысел «Жизни по горизонтали…» Это повесть «о том, как мы выживали и выжили в государстве, где личностное пространство обрезано, сужено, свёрнуто… о том, можно ли сохранить целостность в этом нецелостном мире, и как всё-таки сохранить, как вырастить и уберечь в себе человека».

Повесть пронизана размышлениями автора, вызывающими, на первый взгляд, недоумение, снисходительную улыбку, о том, как надо бы строить быт, мораль, семейные отношения (в том числе воспитание детей, отношение к женщине в чукотской семье), каким должен быть труд и досуг людей, какими должны быть искусство и литература и для чего они предназначены. И тогда произведение становится по своей проблематике социальным и нравственно-философским.

Третья повесть рассказывает о трёх героях, которые заводят романы с жёнами приятелей. Судя по названию повести, отношение автора к его персонажам явно отрицательное, а судя по эпиграфу, писатель хочет «немножко и дружески посмеяться над людьми и хаосом», который они устраивают.

Возможно, моя оценка действующих лиц и их поведения, представленная в кратком предисловии «От редактора», слишком жёстка (как и отношение к героине романа «Свобода в широких пределах, или Современная амазонка»). Хотя в обоих произведениях сюжеты завершены, но истории героев не заканчиваются. Могут измениться и сами они, и отношение к ним читателей и критиков. Да и автор вовсе не настаивает на суровом, безапелляционном приговоре. Впрочем, тогда это будут другие сюжеты, другой роман и другая повесть.

Творческий путь Александра Михайловича Бирюкова продолжается. Его художественные произведения, очерки, в которых рассказывается о судьбах интеллигенции (да разве только интеллигенции?) на лагерной Колыме, личность А. Бирюкова по-прежнему вызывают интерес. Его художественное и научное творчество изучается школьниками и студентами СВГУ на научно-практических конференциях, о нём пишут статьи вузовские преподаватели. Раз в два года в Магадане проводится Бирюковская научная конференция.

Бирюков – писатель российского масштаба. В течение ряда лет он достойно представлял русскую литературу в нашем далёком северном крае, которому был предан всю свою жизнь. Он любил Магадан, его жителей, был убеждён, что Чукотка, Колыма и Магадан не «край света», а неотъемлемая часть нашей великой страны. Нам есть чем гордиться, что хранить и что осмеять и осудить. Об этом он и рассказывает своих книгах.

Автор статьи: Михаил Райзман.