Гружёный карбаз. Конец 20-х годов.
Мы сразу на месте оборудовали кунгас под постоянное жительство, надстроили стенки кунгаса, чтобы внутри можно было ходить в рост человека. С лиственниц надрали коры, покрыли крышу, поставили печку, поделали общие нары для сна, и нам с женой нашёлся угол, отгородили.
Построили плот, на плоту установили устройство, которым могли на глубине 6–8 метров брать породу и определять — есть полезные ископаемые в выносах рек. Если не обнаруживали видимого, собирали шлихи, описывали место взятия шлиха, привозили на базу, где опытные геологи под микроскопом определяли какие есть полезные ископаемые в той или другой реке, а также какие породы.
Если мы находили видимое золото, останавливались на несколько дней, делали тщательное опробование самих долин, ключей и рек. Работа была очень интересная и ответственная. Что-нибудь показать неверно или ошибиться — могло бы испортить всё не только в своей партии, но и завести в заблуждение все анализы и показания всей экспедиции.
Опробывание ключа. 30-е годы.
Плыли по тем местам, где большие реки, впадающие в Колыму, имели название и были нанесены на карту, а их притоки нигде на картах не значились и своих имён не имели. Мы их увязывали и давали названия.
Катюша моя готовила пищу для всех, а на продолжительных остановках делали из камня печь, и она выпекала нам хлеб, что очень ценно в тайге — после галет иметь свежий, настоящий хлеб. В этом она была большая мастерица.
Там, где мы шли, было очень много непуганой дичи — боровая (лесная) глухари, куропатки, рябчики, гуси, утки разной породы. Попадались олени и зайцы, но мы их не стреляли — дичи хватало. Рыбы было в изобилии — налим, хариус, и много других видов. Особенно вкусные были осетры. Так что Кате было очень много работы, когда мы вечером приносили дичь не штуками, а мешками. От ощипывания перьев у неё образовывались мозоли, так что ощипывать приходилось и нам. Хотя у каждого был азарт, но стреляли столько, сколько нужно на ужин и завтрак.
Когда Катя на берегу обрабатывала дичь, то щуки подплывали и почти из рук выхватывали потроха, эти нахалки очень любят потроха от дичи. Жена отгоняла их палкой, убивать не хотела. Когда кто-то подходил с ружьём, щуки уплывали, как будто чувствовали запах пороха. По ним мы их не стреляли, не любили щучье мясо, только отпугивали.
Долина реки Колымы. Начало 30-х годов ХХ-го века.
Проводника у нас не было, что нас ждёт впереди не знали, и чтобы не пропустить реку или ключ, поднимались на самые высокие ближайшие сопки, рассматривали долину Колымы и её притоки — справа и слева. Примерно определяли расстояние и туда направляли свой ковчег.
Хотя ковчег слушался нас далеко не всегда. Высокие борта, крыша, да ещё плот на буксире — всё это делало нас игрушкой в руках ветра. Управлять своим ковчегом мы могли задним и передним веслом, но таким управлением с ветром справиться мы не могли, он был сильнее нас. Хотя мы и плыли по течению, нас частенько несло не туда, куда мы планировали, и прибивало на косу. Чтобы облегчить процесс снятия кунгаса с мели, использовали доски, взятые ещё со сплава. Мы привязывали доски к носу и при помощи их карбас водой стаскивало с отмели или косы.
Опробывание ключа. 30-е годы.
Но хуже всего было, когда из-за ветра не могли причалить к намеченному распадку (ключу или реки) и уносило нас вниз, на 8–10 километров или не на тот берег. Но у нас с собой была лодка, кунгас останавливали, возвращались обратно, а если прибились не на тот берег, то переплывали на лодке и делали опробирование, уже не из воды с парома, а пробовали берег, где было обнажение. Хуже всего было тогда Катюше, первое время очень боялась оставаться одна на ковчеге, хотя оружие было и стреляла она хорошо. А оставлять с ней кого-то мы не могли, первое — надеялись на то, что к ночи вернёмся и второе — при опробывании каждому была работа. Но чаще всего в таких случаях мы задерживались дня на 2–3, брали всегда с собой запас продуктов.
Река Колыма ниже Коркодона. Конец 20-х годов ХХ-го века.
Проплыли мы почти половину пути до места назначения, но как в левых, так и в правых притоках Колымы золота не обнаружили, дошли до реки Коркодон. Здесь мы встретили стойбище юкагиров, в юртах были только старики и дети, все остальные были в тайге на охоте.
Это было небольшое и в то время вымирающее племя. Они отличались от якутов, тунгусов и эскимосов своим высоким ростом и не таким скуластым лицом. Жили одним племенем, можно сказать, что оседло. Их охотничий район был Коркодон, Столбовая, Нелемная. Как не велика колымская тайга, но у каждого охотника был свой район и другой туда не пойдёт. Оленеводством не занимались, имели лошадей, по несколько охотничьих собак и оленей. Занимались охотой и рыболовством. Якобы это племя из северных индейцев.
Семья юкагиров у урасы. Конец 20-х годов ХХ-го века.
Когда мы приплыли, они почти голодали, так как ушедшие охотники ещё не вернулись, а у тех, кто остался в стойбище, продукты заканчивались.
Был среди них один очень ослабший старик — дедушка Дмитрий, который говорил по-русски. Я ему принёс галеты и консервы, но он при мне всё разделил детям и себе ничего не оставил. На мой вопрос, почему он не стал есть, Дмитрий ответил: «Мне конец, жду возвращения охотников. Дал обет, как только вернутся, попрощаться и вот той пикою (показал мне) закончить сам себя. У нас такой обычай — как только человек не может приносить пользу своему племени, он должен попрощаться со всеми и умереть». Как не уговаривал старика что-нибудь покушать, он стоял на своём. Я сказал Катюше, жена пошла в юрту, Дмитрий был один. Принесла ему хлеб и рыбу, долго с ним разговаривала, и он начал кушать. Катюша ходила каждый день, носила старику хлеб и рыбу, детям варила суп и давала галеты.
Наша партия занимались разведкой выносов реки Коркодон, обнаружили видимое, решили обследовать притоки реки. Сложили печь для выпечки хлеба. К этому времени вернулись охотники с несколькими убитыми сохатыми и дикими оленями. Моя жена уговорила деда Дмитрия не губить себя, что он нам нужен как проводник до Верхнеколымска. Его родичи с этим согласились, изменил свой решение и Дмитрий.
У юкагиров взяли четыре лошади и поехали вверх по Коркодону с опробированием, 80 километров до ключа Сахатиный, в котором обнаружили промышленное золото. Обследования Коркодона мы закончили за 15 дней, и вернулись в стойбище.
Наш дедушка нас ждал в полном здравии. Перед отъездом мне нужно было заснять небольшой островок, куда мы поплыли на лодке вместе с Катей. Не доплывая до острова, встретили медведя, который плыл в том же направлении, жена испугалась, так как впервые увидела медведя на близком расстоянии. Я подплыл к берегу ближе, но медведь не уходил и был агрессивен, пришлось его застрелить. Возвратившись, рассказал о случившемся юкагирам, они были очень довольны и привезли тушу медведя в стойбище.
Ледоход на реке Столбовой. 1934 год.
Мы взяли Дмитрия проводником, а точнее, не хотели его оставлять и поплыли ниже до реки Столбовая. На Столбовой мы обнаружили золото и отработали по самой реке и её притокам. Особенно богатое золото было обнаружено в одной протоке, которую назвали Тимша, так как все хотели, чтобы этот приток был назван моим именем. В этом бассейне в 1958 году был открыт прииск «Семилетка». Мне лично с 1965 года по 1970 года пришлось работать на этой протоке, который назвали в мою честь. От Столбовой поплыли до Райка (позже — это речной порт прииска «Семилетка»), там также обнаружили промышленное золото, особенно по ключу Глухариный (здесь тоже вёл работы прииск «Семилетка»).
В настоящее время всё реки, ручейки и протоки можно найти на картах с названиями, которые мы давали им. Нашей же партии пришлось идти по местности, которая на карте отмечена не была — белые пятна, настоящая «Terra incognita», где никто не бывал, за исключением охотников и оленеводов.