Горы вновь отступили от берега во все стороны, открыв широченный проход прямо по курсу катера. Вадим обратил внимание на изменившийся цвет воды: из серо-синего он стал зеленовато-мутным. Берега в проходе видно не было, только совсем далеко, в воздухе, висела, словно огромное облако, ослепительно белая шапка горы Эгуйя.
— Это впереди не море, а бухта Мелководная, — сообщил Василич Вадиму, предварительно сверившись с лоцией.
Соловей, увидев этот красноречивый жест, удовлетворённо хмыкнул:
— Там просто перешеек низкий. Поэтому издалека кажется, будто там вода. А там не вода, а тундра.
— Там даже люди когда-то жили, — заметил Василич. — Метеорологи…
— Метеорологи, — скривился Соловей, — разве ж это люди? Ты видел, как они оттуда уходили?
— А что, есть смысл завернуть? — мгновенно отреагировал Василич.
Вадим уже давно понял, что по побережью моря при советской власти было разбросано огромное количество посёлков, посёлочков, рыббаз, метео- и прочих станций. И большинство из них в период истории с 1991 года по наши дни было в одночасье покинуто людьми. Тем не менее на этих осколках человеческой цивилизации оставались немалые материальные ценности, которые в этих краях, куда буквально каждая доска и каждый гвоздь завозились пароходом, а то и самолётом с «материка», представляли собой всё. Масштабы брошенного на побережье и в ближайшей тайге богатства поражали.
Например, на станции тропосферной связи «Кирас», куда, судя по обмолвке рыбнадзора, направлялись их недоброжелатели на самоходной барже-танковозке, хранилось не менее трёхсот тонн дизельного топлива, восемьдесят тонн цветного металла, несколько тракторов и грузовиков, требующих минимального ремонта.
— Не стоит, — задумчиво проговорил Соловей. — Там уже сто лет как всё вывезли. От деревни не очень далеко, опять же связисты на вездеходах постоянно рядом шастали. А вот как последние метеорологи оттуда морем уходили, я своими глазами видел. Чуть ли не прямо в этом месте.
Он снова взял бинокль и принялся разглядывать обрывистые скальные берега, будто находя какие-то только ему одному знакомые места.
— Да, точно здесь, — прервал он молчание. — Прямо на траверсе Камня-Мугдыкана. Туман стоял сплошной. Мы на боте идём краболовки проверять. Бот так тихо стучит — тук-тутук. Я по компасу курс отслеживаю. На носу Доценко — брат того деда, что собак в Речной ест, — смотрит, чтоб в скалы не впилиться. И тут прямо по курсу — выстрел! Из винта!
Ну, думаю, борзёж. Середина лета, а у меня на берегу из карабина стреляют! Вспоминаю — охотовед я им или кто? По всему получается, что охотовед. А они — нарушители правил охоты.
Мы движок глушим, я прислушиваюсь — вроде плеск впереди. Думаю, вот он, берег, — в тумане видно только метров на тридцать. Ан нет — плеск и стук металлический. На вёслах кто-то идёт, значит. Причём частое такое бренчанье-то, значит, на дюральке гребут. И берег стал потихоньку прочищаться. Вершины скал появились. Мы где-то в семидесяти метрах от него стоим. А они гребут, значит. И снова — из тумана как сверкнёт — ба-бах! При этом вёсла почаще забренчали. Я, конечно, планшетку с удостоверением достал, жду, пока поближе подгребут.
Тут выплывает из тумана диво дивное. «Прогресс», в носовом отсеке баба сидит. На вёслах. А на корме — мужик. Между ног у него стоит открытая фляга с брагой и карабин. Он брагу эту прихлебнёт — и если ему покажется, что баба недостаточно шустро гребёт, ей над головой из винта стреляет…
— И что ты, оформил протокол-то?
— Да не. Простил за оригинальность идеи. Это как раз с метео последние люди уходили. Семья там жила. Добрались ли они таким макаром до деревни — даже не знаю…