Быстрицкий Валерий Павлович. У меня с ним первым установились дружеские отношения в связи с совместной работой над техпроектом.
Он москвич, родился в 1905 году. Окончил университет и сделал головокружительную карьеру – преподавал политэкономию в институте красной профессуры в Кремле! Пользовался огромными привилегиями. Однажды он написал книгу «О развитии животноводства в СССР», её немедленно напечатали, вручили огромный гонорар. Но книга не появлялась в продаже. Он начал допытываться – почему? Ему приводили разные отговорки. Он настаивал. Наконец ему указали на одно указание Сталина, просили изменить. Он сильно возмутился, изменять ни в коем случае нельзя, в этом суть книги.
Через некоторое время его арестовали, дали 10 лет. Послали в Воркуту. Там он отбыл срок полностью, и в 1946 году возвратился в Москву с отметкой в паспорте – минус 100. Это означало – 100 городов в СССР, в которых ему запрещалось быть более 24 часов. В Москве его квартиру отдали другим, вещи пропали, жену разыскать не смог.
Растерянный, он стоял на Гоголевском бульваре и вдруг случайно увидел объявление о вербовке специалистов на Колыму. Его приняли экономистом прииска, выдали подъемные, и в тот же день он отбыл в Магадан, где получил направление на прииск Беличан начальником ПЭЧ – планово-экономической части. Где мы и познакомились.
Он был профессором политэкономии, работа была знакомой – не обременительной. Работал он легко и изобретательно. Роста он был небольшого, но плотного телосложения – рафинированный интеллигент. Был образован, начитан, любил историю, литературу, живопись. Жену он нашел через московских товарищей в Осташкове. Вызвал к себе примерно через полтора года.
Жили они – Быстрицкий, Мартынов и экономист Морозов в отдельном домике, тоже на берегу реки Берелёх в 100 метрах от меня. Здесь мы собирались, очень любили задушевные разговоры, разговоры, разговоры, застолье. Это было вторым университетом для меня – очень много из истории, культуры, литературы я узнал здесь. У нас вошли в практику домашние заготовки экспромтов, высоких мыслей, новинок науки и техники, исторических фактов. Тянуло в нашу компанию Дальского и майора Попова, но чрезмерная занятость на производстве и лагере не позволяли им бывать часто у нас, а жаль. Я много времени просиживал около 4-х лампового радиоприемника «Филипс», купленного мною у военнопленного на Чкалове, вылавливая из мирового эфира новости для ознакомления друзей. В 1948 году я улетел в отпуск на 12 месяцев, а в 1949-1953 годах работал на Теньке – все это время мы регулярно переписывались.
Велением случая в ноябре 1953 года мы снова встретились на прииске Перспективный. Быстрицкий здесь работал начальником ПЭЧ, а я был назначен главным инженером прииска. 10 лет он работал на Колыме без отпуска – копил деньги.
В 1956 году он получил пенсию и улетел в Крым, к брату. Здесь он в городке Старый Крым купил запущенный дом с садом за 3600 рублей и обосновался жить до самой старости. Старый Крым – небольшой, чудесный городок с население 12 тысяч человек. Спокойный, чистый – весь замощен и заасфальтирован, весь в зелени, с чудесным климатом. Здесь над городком образовался воздушный коктейль из морского воздуха, горнолесного и степного. Не зря здесь построили санаторий для горняков больных силикозом. Конечно, застройка, не ахти какая – в основном татарские сакли, с подслеповатыми окнами и плоскими крышами. Но все это подновлено, реставрировано под европейское жилье.
Окрестности Старого Крыма очень живописны, интересны для прогулок. В 25 километрах расположены Феодосия и Судак, где сохранились остатки генуэзских крепостей 15-16 веков. Старый Крым известен с 13 века, одно время он был столицей крымского улуса Золотой Орды. Здесь был невольничий рынок.
Здесь у Быстрицкого сложилась интересная компания. Центром притяжения, конечно, был он. Это винодел местного винзавода и его жена – врач санатория, отставной майор – преподаватель танковой академии и его жена – преподаватель музыки, брат Быстрицкого – ученый по сельскому хозяйству. Кроме того наезжали друзья из Москвы и Колымы. Все те же преферанс, шахматы, веселые застолья, прогулки и поездки к морю. Чудесные крымские вина и лучшее в мире шампанское из Судака, где находились огромные подземные хранилища совхоза «Новый свет». Здесь шампанское зрело, выдерживалось. Это шампанское поставляли только в Кремль и Загорск в лавру. Мы, конечно, пили выбракованное, по 6 рублей за бутылку. По моему мнению, оно ничем не отличалось от поставляемого в Кремль.
С 1958 года я почти каждый год приезжал в Старый Крым – у меня было много командировок в Центральную Россию. А после моего выхода на пенсию в 1978 году и переезду в Орел, я ежегодно бывал у Быстрицкого по 2-3 месяца – помогал в саду и общался с компанией. Это были лучшие дни в моей жизни. Не буду идеализировать их, ибо бывали и пасмурные и натянутые отношения, но ни разу не было предательства или унижения чести и достоинства кого-либо.
Главной помехой в дружбе с Быстрицким была его жена Тамара – мы её называли «коброй». Она была дочерью фарфорового фабриканта в Осташково. Говорит, окончила гимназию, но верится с трудом. Она действительно была похожа на кобру – худющая, злющая, вульгарная, подлая. А вот Быстрицкий всегда защищал её, а она, прикрываясь его защитой, строила нам разные козни. Не хорошо бы так на женщину нападать, но истина дороже.
Последние два-три года Быстрицкий жаловался на сердечные недомогания. Умер он в 1988 году, в возрасте 83 лет. Вечная память ему!
Дальский – родился и учился в Саратове, окончил автодорожный институт.
После окончания института получил секретное задание – провести скрытно автоколонну из 200 машин с секретным грузом с берегов Волги на Урал. В объезд городов, чаще по бездорожью во время распутицы в конце осени. Колонна потеряла порядка 20 автомашин и незначительную часть груза.
За это Дальскому дали срок с отбыванием на Колыме – на зловещем прииске Мальдяк. Здесь он работал на лесозаготовках. Лагерь на Мальдяке славился по всей Колыме расстрелами заключенных. Кстати, по-эвенски Мальдяк – уничтожаться. Это совпадение или рок?!
Здесь периодически отбирали группы заключенных, обычно в ночное время, выводили их на подмытый паводками крутой берег ручья Мальдяк и расстреливали в упор. Колонну обреченных сопровождали усиленный конвой с псами и тракторишка «НАТИ». Заключенных ставили на бровке обрыва, спиной к ручью. Стрелял из нагана старший из конвоя, обычно подвыпивший. Никто не знал, по какому праву, по каким мотивам отбирались обреченные. В одну из групп заключенных попал и Дальский.
Трактор освещал шеренгу заключенных в упор и тарахтел нещадно, дабы не было слышно выстрелов в поселке. Дальский был стремительный и быстро соображал. Он оценил обстановку – палач был изрядно подвыпивши. Он опередил его выстрел на доли секунды, упал вниз на 3-4 метра и замер в кустах. У него была железная воля – он выдержал эту позу, не шевелясь, в течение получаса. За это время каратели застрелили остальных, подогнали трактор к бровке, осветили убитых, пересчитали их, шевелящихся и стонущих добили, и только тогда ушли восвояси.
Дальский рассказывал: после ухода палачей он долго разминал занемевшие мышцы. Потом его тошнило, наступила апатия, депрессия. Он даже сожалел, что остался жив. Убежать с Колымы невозможно – об этом он знал. Есть только два пути – через Якутию на Западе и Магадан на Востоке. Но в Якутии охотники получали за каждого задержанного или убитого заключенного по 50 рублей. А на Колымской трассе и в Магадане много дозоров. В тяжком раздумье ноги сами понесли его подальше от места казни. Очнувшись, он заметил свои глубокие следы в снегу. По ним собаки сразу найдут его. Он вернулся, нашел огромную ветку и тащил её за собою, остальную маскировку доделала метель.
Бездумно он добрался до знакомой землянки на отработанной лесосеке. Она была занесена снегом. Он долго расчищал её голыми руками – боялся уснуть и замерзнуть. Его все время мучила мысль – «Что делать дальше?» В каком-то бреду без всякой мысли, интуитивно с наступлением ночи он пошел к автодороге Сусуман-Ударник. Вышел на высокий откос долины Берелёха и затаился. Внизу на затяжном подъеме еле двигалась груженная автомашина. Он понял, что он спасен! Он спустился на дорогу, догнал машину, залез в кузов и начал сбрасывать необходимые ему коробки, ящики, кули. На машине был установлен газогенератор, чурка была сырой – машина так грохотала, надрываясь на подъеме, что ни шофер, ни экспедитор, сидевшие в кабине, ничего не могли слышать, что творится в кузове. Всю ночь он переносил в землянку украденное. Потом наелся сырой рыбы и мерзлой тушенки и мертвецки заснул. За счет кражи с машин он более или менее обеспечил свое существование пищей и теплом.
Наступил апрель – чувствовалось наступление весны, Дальский опять стал мучительно задумываться – «Что делать дальше?» Наступит лето, сюда придут люди – собирать ягоды, заготавливать дрова, охотиться. Опять безысходность, опять тупик! Судьба-злодейка решила проблему по-своему – он заболел цингой. Кровоточили десны, на ногах появились темные пятна, ноги отекли, терял сознание. Он понял – ему конец!
Однажды очнувшись, он решил идти в лагерь – «сдаваться». Смертельно больной он еле дотащился до ворот лагеря. Дежурный охранник рявкнул в окошко – «Фамилия?» Дальский назвался. Он порылся в картотеке, не нашел, конечно, и еще строже рявкнул: «немедленно уходи, стрелять буду!» И Дальский потащился к Куму – инспектору КГБ. Почему к нему – Дальский не знает. Видимо это чудеса. Куму он изложил свое положение, чем очень озадачил его. Долго думал кум – ведь это брак в работе карателей, Дальский убит, его уже нет по документам, а он сидит напротив него. За это по головке не погладят, в том числе и его.
Наконец принял решение – написал записку и послал Дальского в поселок в бойлерную. Кочегар приютил его в тепле, за бойлером, лечил и подкармливал. Через месяц Кум вызвал Дальского, объяснил ситуацию, дал ему справку на получение паспорта с условием получения не раньше 6 месяцев. За это время он собирался как-то решить свою судьбу. И конечно потребовал клятву – «никому ни слова об этом». В бойлерной Дальский подлечился, окреп и через 6 месяцев получил в Сусумане паспорт – он свободный гражданин.
На первых порах он устроился чертежником, а несколько позже попросился на горные работы. Ведь в институте он изучал бульдозерные, экскаваторные и подземные работы. Работая горным мастером он отличился, и его назначили начальником участка. В 1946 году его перевели на Беличан, где он отработал 7 лет, накопил денег и уехал в Саратов.
Лучшего начальника участка, нежели Дальский, я не встречал, хотя и проработал на Колыме более 20 лет на 8 приисках. К сожалению, мы не переписывались. Волею случая в августе 1955 года развалившийся прииск Беличан был отдан под руководство прииска Перспективный, где я работал главным инженером.
Я поинтересовался Дальским – мне дали его адрес в Саратове. Я написал ему письмо, он ответил – приглашал к себе рыбачить на Волге. Попал я в Саратов через 2 года, но уже было поздно – Дальский тихо скончался без всякой видимости какой либо болезни. Жена его, врач, сказала, что больше года он замкнулся – постоянно молчал, тосковал, печалился. Вечная память ему!
Мартынов – почти два года я с ним виделся ежедневно – на работе и в компании Быстрицкого – на дружеской основе. И все-таки полноценным другом я не могу его считать. Он был очень скрытным, особенно о прошлом. Я не знаю, как и почему он попал на Колыму, да ещё на зловещий Мальдяк. Не знаю когда освободился и кто он по профессии. В момент знакомства он был начальником части труда и зарплаты.
Он был хорошо образован, любил и знал поэзию и литературу, день и ночь держал при себе «Былое и думы» Герцена с многочисленными закладками. В ней он находил ответы на все вопросы жизни. Внешне он был среднего роста, худощав, жилистый. Опишу только два эпизода из его жизни, один – поучительный, другой – забавный.
У Мартынова в Одессе жил брат – летчик. В конце войны он погиб. Его жена Аня с некоторым опозданием сообщила об этом Мартынову.
В конце письма она привела несколько игривых фраз. Мартынов был романтичен, поддержал её начинание. У них завязалась переписка, они заочно влюбились и решили объединиться в семью. Послал ей 10 тысяч рублей на дорогу. Аня сообщила о дне выезда из Одессы, Мартынов, вычислив возможное прибытие корабля, выехал в Магадан.
Дело в том, что прибытие и отплытие кораблей в Магадане и Находке было чрезвычайно засекречено. Ибо до того в Магадане взорвались два корабля, груженные взрывчаткой. Произошел аналогичный случай и в Находке. Эти взрывы официально объяснялись происками врагов – диверсиями.
В действительности – эти взрывы произошли по небрежению ответственных лиц за морские перевозки. Негашеная известь и взрывчатка перевозились в Магадан на одних и тех же судах. Пожар на судне возник от попадания воды на негашеную известь в трюме – возможно загруженную одновременно со взрывчаткой. А возможно, оставленную в трюме при выгрузке. Воды же в трюме всегда много, тем более на изношенных судах и во время штормов.
В Магадане произошло примерно следующее. В лютые морозы в Магадан пришли два корабля, груженные взрывчаткой. Они не могли пробиться к причалам порта, их пришвартовали к кромке мощного льда. На одном корабле начался пожар. Прибывшие пожарные машины усиленно заливали очаг в трюме. Пожар начал усиливаться, прибыли пожарные машины из всех окрестных поселков, даже из Палатки. И в этот момент взорвались оба корабля. Второй корабль взорвался от детонации. Погибли все пожарники с машинами вместе. На окрестных склонах бухты было все разрушено, пострадали порт и Магадан. По сходному сюжету взорвался и корабль в Находке. Там от детонации взорвались базисные склады взрывчатых материалов в распадке, удаленные от корабля на 6-7 км.
Мартынов правильно вычислил прибытие корабля в Магадан, но Аню он не встретил. Типичная одесситка – общительная, предприимчивая, Аня в пути познакомилась с группой военных с Индигирки. В порту их ожидала машина с утепленным кузовом. На следующий день она прибыла на Беличан и поселилась на койке Мартынова, вместе с Быстрицким и Морозовым.
А сам Мартынов остался в Магадане в ожидании следующего парохода. Вернулся он на Беличан через месяц.
За это время Аня вышла замуж за Морозова. Они были под стать друг другу – оба высокие, статные, привлекательные. По прибытии Мартынова на Беличан в их домике долго бушевали шекспировские мотивы. О подробностях приходится только догадываться. Кстати Мартынов требовал Аню или 10 тысяч рублей! Победил Мартынов, Морозов с прииска уехал.
Вскоре у Мартынова опять начались разыгрываться шекспировские сцены – всемогущий инспектор КГБ Лютый влюбился в Аню. Лютого боялись все и Мартынов тоже. Аня ненавидела Лютого, и вынуждена была бежать в Сусуман – устроилась секретарем-машинисткой в политотделе. Лютый в Сусумане стал приставать к Ане ещё больше, игнорируя её положение под крышей политотдела.
Лютого я знал плохо – он был плотным мужиком, нахальным, хитрым. Однажды он меня изрядно надул. Поздно вечером он потащил меня в магазин – «есть серьезный разговор». Магазин был закрыт, но не для Лютого. Продавщица организовала нам солидное угощение, а сама подбивала «бабки». Два часа мы вели пустой, непонятный разговор, после чего разошлись по домам изрядно подпившими. А я ещё и в большом недоумении – что ему нужно было от меня? Выяснилось через месяц, когда продавщица взыскала с Тани дополнительно полторы сотни рублей. Я пытался укорить его, бесполезно – он нахально гоготал мне в лицо.
За неприличное поведение в Сусумане Лютого уволили из органов.
Аня уехала в Одессу – к престарелой матери и сыну, Лютый – за ней. В Одессе он спился окончательно, передвигался он большей частью «на бровях». Здесь, во дворе аниного дома мы встретили хмельного Лютого в 1955 году – он меня не узнал.
А попали мы в Одессу следующим образом. Мы, это Таня, Наташа, Оля, теща и я отдыхали в Сочи в отдельном домике в Ливадии. Узнали о круизе на роскошном лайнере «Россия» (бывшем «Адольф Гитлер») из Батуми до Одессы. Решили прокатиться до Одессы. Заняли две каюты, отделанные красным деревом. Кругом роскошь, красота.
Прибыли в Одессу в сентябре вечером, шел дождь. Нас с вещами выгрузили на открытый причал. Вокзалы, железнодорожный и морской, только приступили к восстановлению, гостиницы недоступны. Долго бегал я по вечерней Одессе в поисках пристанища – все тщетно. От тещи получил обидную взбучку. Переночевали дети и теща в какой-то конуре.
Утром мы нашли Аню и остановились у неё на несколько дней. Аня жила в центре Одессы, рядом с Дерибассовской улицей – главной улицей города.
Дерибас – испанский адмирал на русской службе организовал строительство Одессы на месте турецкой крепости Хаджибей, известной с 15 века. В 1793-94 годах здесь строился военный и торговый морской порт. В 1954 году исполнилось 200 лет Одессе, Хаджибей был переименован в Одессу и началось капитальное строительство её. Одесса разрослась до миллионного города за счет экспорта зерна. Строились с размахом, капитально в духе классицизма.
В Одессе много монументальных зданий, монументальных ансамблей. Среди последних выделяется классический ансамбль зданий в районе знаменитой потемкинской лестницы у морского вокзала. В Одессе находится второй в мире оперный театр после Миланского. Одесса – жемчужина Украины.
Мы немного побродили по Одессе, были в оперном театре. Отправились мы восвояси поездом с большими хлопотами и трудом.
Ну, а Мартынов уехал на родину – во Владикавказ. Встретил там школьную подружку, немку, женился на ней и вернулся на Колыму – на прииск «Комсомолец» на прежнюю должность. Волею случая в 1957 году я оказался на прииске Комсомолец в должности начальника ПТЧ, Таня жила в Сусумане. Здесь мы часто общались на дружеской основе, пока я не уехал на Адыгалах, организовывать новый прииск.
Теперь обещанный забавный случай. Однажды мы с Мартыновым сидели в его комнате, имея по шкалику спирта и немудреную закуску. Увлеклись разговором. В это время его жена несколько раз бегала в магазин, ворчала на кухне. Вдруг она, как мы считали жадоба, входит к нам и ставит на стол бутылку спирта. Мы застыли от удивления, но спиртом занялись. Через полчаса она нас удивила ещё больше – она принесла полную сковородку жаренных яиц, чем- то приправленных.
За 13 лет пребывания на Колыме я не видел яиц. И вдруг – такое. Мартынов подозревал неладное, но промолчал. Мы съели более десятка порченных яиц!!! И остались живы. У хорошей хозяйки – немки все идет в дело.
Костюк Иван Сэмэнович – так он величал себя – жил и работал в Харькове, преподавал химию в Вузе в должности профессора. В 1937 году его обвинили в причастности к «Центральной Раде», арестовали и сослали на Колыму по статье «КДР» – контрреволюционная деятельность. На прииск Мальдяк.
Следует отметить, что интеллигенция гораздо труднее приспосабливалась и переносила каторжный труд, лагерные режим и быт, нежели рабочие и крестьяне. Быстро доходила до изнеможения. Что и случилось с Костюком.
Однажды во время побудки он остался лежать на нарах – у него случился глубокий голодный обморок. В это время рано утром затемно всех заключенных выгоняют из барака и выстраивают в шеренгу, производят перекличку. Оставшихся в бараке, обессиливших или замешкавшихся, дневальный силой выгонял в шеренгу, а у недвижимо лежащих щупал ноги. Если они холодные, загибал угол одеяла, что означало смерть. В этот день он загнул угол одеяла только у Костюка. Двоим доходягам дали по куску хлеба и по папироске –самокрутке. Они на санках отвезли Костюка к обрыву ручья Мальдяк и сбросили вниз. От боли Костюк очнулся и застонал, но очень слабо.
Костюк рассказывал, что в этот момент услышал, словно сквозь вату, разговор доходяг: один сказал, что он ещё живой, надо доставать его и везти обратно. Другой со злобой закричал, что не сегодня так завтра он все равно сдохнет, они не смогут достать его из-под обрыва и довезти обратно в лагерь. Услышав этот разговор, Костюк пытался пошевелиться или вскрикнуть, но у него не было сил – он опять потерял сознание. Очнулся он через неделю в санчасти лагеря. Когда врач узнал, что Костюк химик вскричал от радости и заявил, что оставляет его при санчасти аптекарем.
Костюк взмолился, что он не имеет права на это – он не знает фармакологии, его честь и совесть не позволяет этого делать. Однако настойчивый врач победил. Он объяснил, что Костюк будет готовить безобидные эрзац-лекарства – из крахмала, муки, мела, глины, подслащая их сахарином. Эти лекарства не принесут ни пользы, ни вреда, но они возбудят психику больного – разбудят веру и надежду, заставят сам организм бороться с болезнью.
Костюк говорил, что некоторым эти «лекарства» помогали, особенно женам вольнонаемных из приискового поселка. Последние часто одаривали его продуктами. В бараке санчасти «аптекарю» отгородили уголок, где он работал и жил. Жизнь его стала несравненно терпимее, чем в лагерном бараке. Действительно – «не было бы счастья, да несчастье помогло». Позже, по заявке врача, в распоряжение Костюка стали поступать справочники по лекарствам, аптекарские весы и химическая посуда и некоторые препараты. Он уже «химичил» какие-то простейшие лекарства.
В начале сороковых годов в Сусумане началось строительство ремонтно-механических мастерских, которые в дальнейшем переросли в крупнейший ремонтно-механический завод. Для строительства и организации химической лаборатории завода требовался сведущий химик. Так Костюк оказался в Сусумане. Он спроектировал эту лабораторию, организовал комплектование и руководил ею до ухода на пенсию в 1962 году.
Познакомился я с Костюком в 1947 году зимою. Я и Мартынов замешкались в сусуманской библиотеке, идти пешком на Беличан не решились – разыгралась пурга, было опасно. Мартынов предложил переночевать в химлаборатории у Костюка, его знакомого по лагерю на Мальдяке. Костюк нас встретил гостеприимно – накормил, напоил и спать уложил. И конечно разговоры за полночь. Запомнились землистое лицо у Костюка, печаль. Его мягкость, нежность, ласковость, которым позавидует любая женщина, образованность, тактичность, сердечность. Он всех называл ласково – Володечка, Жорочка, деточка, милочка. Самое дерзкое – батенька. Самое страшное его ругательство – «сукин сын».
В этот же день я познакомился у Костюка с Хаврусем, работавшим конструктором на заводе – о нем речь впереди. Хаврусь говорил, что Костюк самый уважаемый человек на заводе за счет своего немыслимого трудолюбия (и днем и ночью), за счет высокой профессиональности и изумительного характера.
Много других достоинств у Костюка, но мне хочется рассказать о трех чертах его характера – удивительных и мне мало понятных. Костюк очень много сделал для завода и был обласкан начальством – мог прилично организовать свой быт, иметь квартиру. Но он отказался от этого и все время работы на заводе прожил в химлаборатории в весьма неприглядной обстановке. Его «кабинет» находился в дальней части лаборатории, где стоял обшарпанный письменный стол, заваленный в чудовищном беспорядке книгами, бумагами, анализами, приборами и черт знает чем, понятном только Костюку. Здесь же хранились запасы химикатов, бутыли с ядовитыми жидкостями, продукты и многое другое. Спал он тоже в «кабинете» на двери, положенной на два ящика и застланной каким-то тряпьем. Для приготовления пищи и её потребления он пользовался исключительно химической посудой. Сколько я его знал, он носил только телогрейку, поверх которой синий халат – засаленный и прожженный. Он отзывался на любой вызов его в цеха и службы завода независимо – день или ночь на дворе. Складывалось впечатление, что он живет исключительно ради завода. А ведь деньги у него водились – он много получал за рационализацию и внедрение изобретений. После амнистии 1953 года он стал получать солидную зарплату. Я приставал к нему – почему он живет так неуютно? Он ответил, что не знает, но ему так удобно. Такова первая непонятная черта его характера.
Несколько слов о курьезном случае, связанном с амнистией. Заключенные узнали об амнистии в связи со смертью Сталина сразу же по опубликованию Указа на собраниях в лагерях. А вот оформление документов затянулось. Через месяц или более в поселке Мяунджа в 70 км от Сусумана в клубе Аркагалинской электростанции была организована выдача документов амнистированным. За длинным столом на сцене, покрытом красным, сидело начальство. Вызывали к столу по одному, вручали справку об амнистии, жали руку. Вот и вся процедура. Некоторые заключенные плакали от радости, некоторые скрежетали зубами, а некоторые падали в обморок. Последних было значительное количество. Обескураженное начальство растерялось и прекратило выдачу документов. Возобновили через неделю, при этом амнистированные получали предварительно укол, здесь же в клубе – в санитарной кабинке.
Вторая непонятная черта характера Костюка проявилась после появления на заводе нескольких десятков ФЗУшников, завезенных на завод с материка – центральных областей страны. Их поселили в общежитии за забором завода. Дурное влияние заключенных, работавших на заводе, быстро сказалось на их поведении. Они стали курить, выпивать, ругаться, драться, воровать – никто за ними не надзирал.
Костюк это увидел, возмутился, что 15-летние мальчишки предоставлены самим себе. Решил исправить положение и … победил! К сожалению, я не видел процесса воспитания этих ребят Костюком, их приручения им. Я увидел только результаты титанического труда перевоспитания, по сути, беспризорных ребят.
В 1956 году я работал в Сусумане начальником конструкторского бюро при ЗГПУ. Одно время – несколько месяцев, мое рабочее место находилось в конструкторском бюро завода рядом с лабораторией Костюка. Естественно, я ежедневно бывал у него и наблюдал следующее: двое или стайка ребят заскакивали к нему, о чем-то шептались с ним, советовались, горячились. Писали письма в кабинете Костюка, что-то прятали в сундук. В его «кабинете» стоял огромный железный сундук на два замка. Внутри он был разделен на отдельные ячейки с крышками, в которых хранились письма, деньги (деньги Костюк отбирал и выдавал по надобности), документы и другие сокровенные вещицы фзушников. По воскресеньям Костюк водил группку ребят в Сусуманский универмаг – покупал им одежду, обувь и другие пожитки, угощал конфетами и мороженным.
Провинившихся ребят Костюк вызывал на «ковер». Не раз я наблюдал, как он, насупив брови (они у него были большие), нарочито сурово отчитывал кого-нибудь из них: «Почему, ты, сукин сын, не пишешь мамке? Немедленно садись и пиши!», «Почему не послал денег сестренке? – Иди на почту, отправь немедленно и не забудь – принеси мне квитанцию».
Он знал всю подноготную каждого подопечного фзушника. Знал адреса родных и со всеми вел переписку. В общежитии Костюк собирал ребят в красном уголке – рассказывал о тонкостях их специальностей и не только.
Костюк был широко образованным – любил и хорошо знал историю, литературу, культуру… и мог глубоко заинтересовать, недаром он был профессором. Я дважды бывал с Костюком в общежитии и поражался чистоте и порядку. Это заслуга Костюка – он приучил их самих убирать комнаты. Раньше, по словам Костюка, комнаты были похожи на конюшни. Сколько же труда и нервов нужно было затратить, а возможно и средств, на воспитание такой оравы ребят?! Конечно, я спрашивал у него, почему он занимается этой оравой?! Он отвечал неохотно и туманно – по сути: «Если не я, то кто же?». Вечная слава И.С. Костюку!!!
Третья, наиболее непонятная черта характера Костюка проявилась в злопамятности к своей жене. Он не мог ей простить подписи под доносом на него. Костюк – образованный, умный, сердечный, конечно, отлично понимал, что её заставили подписать донос силой, но простить не мог.
А сложилось это следующим образом. В 1961 году Костюк впервые взял месячный отпуск и побывал в Киеве, у обожаемой дочери Роксаны. Роксана вместе с мужем заканчивали аспирантуру по теме древней украинской культуры. Ютились они на частной квартире. Костюк купил им приличную квартиру в 2-х этажах в районе «генеральских дач» за 9600 рублей.
На первом этаже располагалась комната с кухней, на втором – спальня. Жена Костюка, работавшая в Виннице главным архитектором города, переехала к Роксане и свила в спальне чудесное гнездышко, она очень его ждала.
В 1962 году Костюк получил пенсию и окончательно переехал в Киев к Роксане. Однако, после торжественного застолья по случаю приезда, Костюк, сославшись на духоту в квартире, вынес во двор раскладушку и проспал там всю ночь, а также ещё несколько дней. За это время он соорудил под деревом сарай и организовал в нем мастерскую-лабораторию. Он объяснял, что ему нужно срочно закончить несколько значительных изобретений и проводил день и ночь в этом сарае. Спал он в сарае летом и зимою, и почти полностью перешел на самообслуживание – сам готовил пищу, стирал и т.п. Женщины плакали, просили, взывали – все было тщетно. Главное – все не понимали в чем было дело! Вскоре Иван Семенович тихо скончался! Вечная память ему!
Хаврусь Владимир Абрамович родился и жил в городе Николаеве на Украине. Там же окончил институт и получил диплом электромеханика на кораблях дальнего плавания.
На выпускном вечере он что-то скаламбурил по поводу усов Сталина, был арестован и сослан на Колыму. Некоторое время он работал на общих работах в Сусумане и, конечно с начала строительства ремонтного завода, оказался на заводе. Здесь он сделал головокружительную карьеру – из разнорабочего вырос до главного инженера завода, при этом, будучи заключенным. Начал он с чертежника, далее стал конструктором, начальником конструкторского бюро и триумф – главный инженер завода!
Был он мощного телосложения, имел огромную лобастую голову, был порывист, имел зычный голос и веселый нрав, был озорным и порядочным. Что удивительно, после нескольких рюмок в застольях он становился плаксивым – пел сквозь слезы и стенанья «безноженьку» и «пара гнедых». И как щирый хохол был шибко упрям. В общежитии за воротами завода он имел комнату.
Однажды в Москве решили очистить город от непотребных женщин. Устроили облаву на них и принудительно отправили на Колыму, при этом окрестив их молодежно комсомольским набором. В Магадане из распределили по предприятиям, несколько десятков прибыло и на Сусуманский завод. Все заботы по трудоустройству и обеспечению их жильем пали на замполита. При страшном голоде в жилье он решил водворить Хавруся в лагерь, а в его комнату поселить девчат. Хаврусь уперся – перестал ходить на работу. Ни карцер, ни вмешательство начальника ЗГПУ генерала Шемена не помогли.
В конце концов, он остался работать на заводе конструктором. После освобождения из лагеря в связи с амнистией по случаю смерти Сталина, Хаврусь в конце 1953 года уехал в Магадан – отдохнуть от лагерной жизни. Здесь он посещал зрелища и рестораны и пытался устроиться на корабль по специальности – электромехаником. В Магадане Хаврусь «отдыхал» несколько месяцев – деньги у него были.
На корабль он не устроился, но встретил Эвелину – весьма привлекательную женщину своих лет, изнеженную, с манерами высшего света, изящную, изысканно одетую. Вскоре они стали мужем и женой. Их медовый месяц значительно затянулся в Магадане. Однако деньги кончились – необходимо было устраиваться на работу. Это заставляет Хавруся согласиться быть главным механиком прииска «25 лет Октября», прииска захолустного, затухающего, расположенного на самой границе с Якутией. Другого выбора не было.
В 1956 году я работал в ПТО ЗГПУ и имел возможность в командировках и на прииск «25 лет Октября» тоже, чем и воспользовался несколько раз. Останавливался я конечно у Хавруся. Он очень хорошо обустроил небольшую квартирку – действительно он имел умную голову и «золотые руки». Здесь я познакомился с Эвелиной. Она произвела даже большее впечатление, нежели я описал выше. К тому же она хорошо пела романсы и играла на пианино. Хаврусь сиял и искрился – был без ума от неё. Здесь у них родилась дочка, которую Хаврусь любил и лелеял не менее Эвелины.
Запомнился один забавный случай. Хаврусь в конторе прииска при высоком начальстве из ЗГПУ отчитывался о работе электромеханической службы. Особенно усердствовали в обвинениях в адрес Хавруся замполит и заместитель начальника прииска Мочабели. Хаврусь, набычившись, спокойно слушал их и также спокойно назвал их меценатами, обещал выправить положение. Мочабели видимо не знал значения слова меценат, посчитал его ругательным и с грузинским азартом начал кричать: «Кто меценат?! Я- меценат?! Это ты меценат!» Все присутствующие грохнули смехом! Совещание кончилось мирно.
На прииске «25 лет Октября» Хаврусь работал весьма успешно до весны 1957 года. В это время в «Дальстрое» произошли огромные преобразования – «Дальстрой» был упразднен, вместо него был образован «Совнархоз» Магаданского экономического района. ЗГПУ и все районные горнопромышленные управления были упразднены. Все прииски Колымы и Чукотки были подчинены непосредственно Горному отделу Совнархоза. Мелкие прииски были расформированы и присоединены к крупным в качестве горных участков. Прииск «25 лет Октября» тоже был расформирован и присоединен к прииску «Адыгалах» в качестве горного участка. Хаврусь был назначен главным инженером Оротуканского завода горнообогатительного оборудования, крупнейшего на Колыме. Я был назначен зам. Главного инженера прииска «Комсомолец» и через несколько месяцев переведен на «Адыгалах» для организации крупного прииска.
Мы не общались с Хаврусем более года – у нас были очень большие заботы и хлопоты на новых местах работы. Только в 1959 году Хаврусь разыскал меня по телефону и настойчиво пригласил в гости, при этом обещал полную машину запчастей к бульдозерам – самый дефицитный товар на приисках Колымы! Я взял самую большую грузовую машину и через день уже был в Оротукане. Тогда я уже работал главным инженером прииска «Адыгалах». Хавруся распирало от счастья – на работе все складывалось хорошо, тоже в доме в семье. Он возбужденно водил меня по цехам и службам завода – демонстрировал свои достижения (он любил осваивать новые технологии), делился задумками, планами и все время говорил о дочке и Эвелине. Рядом с заводом он имел по приисковым меркам роскошную 3-хкомнатную квартиру со всеми коммунальными услугами, с большими окнами и высокими потолками и даже комнаткой для прислуги. Квартира была обставлена хорошей мебелью, устлана коврами, обвешана занавесями, шторами, было много цветов и даже рояль. Три дня я провел у Хавруся, и уехал счастливым за судьбу Хавруся, и машину дефицитных запчастей к бульдозерам.
Второй раз я сам напросился в гости к Хаврусю – уж больно нужны были запчасти. Хаврусь как-то сухо ответил по телефону – «приезжай, нагрузим» и повесил трубку. Обычно он балагурил, не остановишь. Прибыл я в Оротукан вечером, дверь открыла служанка и провела меня в комнатушку для прислуги, где теперь жили Хаврусь с дочкой Светой! А в комнатах было шумно и весело – Эвелина веселилась. Страшное зрелище предстало мне – комната размером 1 на 3 метра была завалена до предела мебелью, одеждой, посудой, книгами прочая, прочая. Здесь же была плита и веревки с бельем. И среди этого всего хаоса неузнаваемый Хаврусь – опустившийся, бледный с впалыми глазами. В углу стояло много бутылок и не только пустых – он запил.
Мы всю ночь проговорили – и вот что он мне рассказал. Все началось с того, что Эвелине стало скучно! В отсутствие Хавруся на работе она стала приглашать гостей, конечно мужчин, и развлекалась с ними. Начались ссоры, выяснения отношений.
Во время одного крупного скандала Эвелина закатила истерику и уехала в Магадан. Через неделю она вернулась с двумя дочерьми 10 и 11 лет. Хаврусю она объяснила, что они воспитывались у чужих людей, прижила она их от солидных руководителей, с которыми находится в разводе, получает алименты. Через неделю она привезла ещё двух подобных дочерей постарше и прислугу для них.
Похоже, Эвелина действовала по определенному плану – вскоре она спровоцировала крупный скандал и подала заявление в суд на Хавруся – очернила его – требовала развода, алиментов на Свету и занимаемую квартиру. Суд удовлетворил иск Эвелины. Хаврусь опротестовал решение суда – требовал дочь Свету оставить ему, а квартира является персональной для главного инженера завода и не подлежит отчуждению в пользу Эвелины.
Состоялось ещё три судебных заседания , в том числе в Ягодном и Магадане. Удивительно, но факт – Эвелина выиграла все процессы. Её характеристики от парткомов разных уровней в суде котировались гораздо выше, нежели Хавруся, выданные заводом и профсоюзом. Кроме того Хаврусь горячился на судебных заседаниях и даже подвергал сомнениям справедливость судей.
Приехал я к Хаврусю в тот момент, когда он проиграл судебный процесс в Магадане и разъяренный писал протест в Москву. С помощью друзей из КГБ он узнал прошлое Эвелины и хотел этим воспользоваться. Оказывается, она после войны работала переводчицей в американской зоне Германии и вела подозрительный образ жизни. За ней вели наблюдения и фотографировали скрытой камерой. Позже её выкрали у американцев и привезли на Колыму для выяснения личности. В руках Хавруся среди других оказалась фотография Эвелины обнаженной танцующей на столе в ресторане в окружении американских офицеров. Свету Хаврусь Эвелине не отдавал – прятал от нее. Он сам кормил её, одевал, обувал, водил в садик, обстирывал и охранял.
Утром я выехал в Адыгалах в нагруженной запчастями машине, но в очень подавленном состоянии.
В Москве бракоразводный процесс усложнился – его отложили – требовались дополнительные данные. Хаврусь заболел, у него случился инфаркт миокарда. Месяц он пролежал в клинике в Москве и вернулся на завод. Света осталась в Николаеве у одинокой матери Хавруся. Через несколько месяцев у Хавруся на заводе случилась большая беда – рухнула кровля в одном из цехов. Большой ущерб и даже жертвы. Прибывший на место аварии начальник «Дальстроя» Березин немедленно уволил Хавруся. Он приехал на Адыгалах ко мне и устроился начальником конструкторского бюро. Конечно, занимался одержимо своими судебными делами.
В октябре 1960 года у меня случилось несчастье – я выбил глаз. Месяцами я скитался по больницам Магадана, Москвы, Одессы – потерял связь с Хаврусем и больше мы лично не встречались. Позже я узнал от друзей Хавруся, что суд по просьбе Эвелины состоялся в городе Теберда. Ибо она уже работала научным сотрудником в Тебердинском заповеднике!? И не могла оставить без присмотра четверых детей?! Что произошло на суде мне неизвестно, но у Хавруся случился второй инфаркт миокарда и вскоре он умер. Такова трагическая история любви и жизни могучего и упрямого Хавруся. Вечная память ему!
Кстати, на одной площадке с Хаврусем жил директор оротуканского завода Вяткин В.С., тот самый, который написал трилогию «Человек рождается дважды». Писала эти книги его жена, журналист по профессии, по его рассказам. В них описывается и освоение Чай-Урьинской долины, мне знакомой. Мне эта трилогия не понравилась. С Вяткиным я познакомился у Хавруся – в первый приезд на Оротукан.