Эльген со всеми его обитателями с 1938 по 1953 года на полтора десятилетия погрузился в самую мрачную и безысходную пучину существования. Именно из этого жестокого времени до нас дошли строки и свидетельства очевидцев, по чьим жизням прогрохотал каток бесправия и унижений.
Ольга Адамова-Слиозберг в повести «Путь», без патетики рассказала о лагерной жизни в Эльгене.
Серафима Бородина тоже рассказала, как в этих же местах валила лес на командировке «7-й километр».
Нина Гаген-Торн в стихах описала сушествование (не поднимается рука написать слово ЖИЗНЬ) в лагере для женщин. Уныние и тоска, где размыта грань между жизнью и небылью, где погибла воля и надежда на светлое и радостное будущее.
Что же? Значит истощенье?
Что же – значит, изнемог?
Страшно каждое движенье
Изболевших рук и ног.
Страшен голод: бред о хлебе.
«Хлеба, хлеба» – сердца стук.
Далеко в прозрачном небе
Равнодушный солнца круг.
Тонким свистом клуб дыханья,
Это – минус пятьдесят.
Что же? Значит умиранье?
Горы смотрят и молчат.
Эти несколько ее строчек рожденные эльгенскими реалиями и талантом слабой женщины, если вчитаться в них и понять, хоть не во всей глубине, а насколько можно – передадут все настроение и состояние автора.
Сотни и тысячи человеческих теней рядом чувствовали то же самое, терпели и молчали. Молчали не из за трусости и малодушия, просто не было сил сопротивляться бездушной махине, опустившейся на страну.
Борис Лесняк в повести «Я к вам пришел» рассказал о двух эльгенских женщинах, которые доведенные до отчаяния и истощения, решили покончить с этим таким вот способом. Взявшись за руки, просто молча пошли в лес от места работы и охранников. Они не реагировали на окрики и предупредительный выстрел, решились на крайность. Это был их протест и воля. Одну из них не успели довезти до больницы, вторая выжила и работала уже на «Беличьей» рядом с Борисом. Наверное она что-то не доделала в жизни.
Повидал Эльген человеческого горюшка за свой короткий век, не приведи бог!
Суровые и тяжелые военные годы добавили горя северянам и так выживавшим на грани невозможного. Без того скудное обеспечение продовольствием и материалами сошло на нет.
Совхоз производил продукцию, но это была ничтожная доля необходимого. Колымчанам грозил банальный голод. Убогую одежонку нечем было заменить и приходилось создавать специальные звенья по ремонту одежды и обуви. И здесь выручала смекалка и изобретательность, все шло в дело, вплоть до старых автомобильных покрышек.
На Руси в тяжелые периоды народ испокон веку переживал особый патриотический подъем, и в эти годы даже зеки, встрепенулись, стиснули зубы и кулаки. Мужики массово писали заявления с просьбой об отправке на фронт. И были счастливчики, которым это позволили, Но это порыв быстро пресекли, так как золото тоже был оружием в этой обстановке.
Политическое руководство усилило пропагандистскую работу. Стали появляться газеты и в одном из бараков женского лагеря организовали клуб. Выделили допотопный кинопроектор и начали демонстрировать военную хронику и новости страны, хотя и с большим опозданием, но это стало колоссальной духовной отдушиной в жизни людей. Вольное население потребовало, что бы им тоже позволили посещать сеансы. С некоторыми условиями и оговорками это им разрешили. Так возникли зачатки культурной жизни в Эльгене.
Традиция прижилась, и со временем доступ в лагерный клуб стал проще, и клуб стал культурным центром поселка, где выступали заезжие агитбригады и артисты даже из самого Магадана.
А вот баня – другой центр, ближе к области медицины и здоровья, как раз была в самом поселке. И лагерный контингент частенько тянулся сюда организованными колоннами.Возник некий культурно – санитарный обмен между двумя мирами.
Баня занимала целый барак, очень просторный и чистый. Даже парилку сделали довольно вместительной. Правда пар был своеобразный. Поступал из парового котла, постоянно шипел и плевался кипятком. Было очень влажно, но от этого еще жарче. Отдельно от общей бани соорудили, видать для начальства, два небольших отделения с душем и ванной. Комфорт здесь был выше, но не всем это был доступно, только местному руководству.
Баня пережила лагерное лихолетье и прослужила эльгенцам до середины шестидесятых, пока не выстроили новую, поменьше, но более удобную.
Баня необходима для жизни, а вот клуб поселковый построили только когда закончилась война в 1946 году. Для нашего поселка это был шедевр! С оркестровой ямой, как в театре (ни разу не замечал что бы ее использовали). С лепными барельефами. Один на тему монумента «Рабочий и колхозница», а второй с революционной тематикой, с рядами новых кресел человек на 200. После наших закопченных, низеньких лачуг, он поражал своим простором и красотой. А еще предвкушение нового фильма, творил праздник в душе.
Но это лишь пара светлых точек в бесконечном мраке тяжелых военных лет. Через некоторое время наладили снабжение продовольствием из США, и надо сказать, так избежали катастрофы. Иначе население, лишенное снабжения продовольствия из центра, было обречено на абсолютный голод и смерть. Не задарма Америка кормила колымчан тот период, но и на том им спасибо! Послевоенные годы не принесли облегчения, страна отдав все силы и напряжение войне, собирала последние крохи. И даже в 1948 году горсть колхозного зерна, присвоенного голодной бабенкой будет поводом попасть на Колыму.
Основная причина убыли личного состава в лагерях — истощение и авитаминоз. И до сих пор не понятно, горький отвар из стланика помог ли сократить смертность?
Конечно, здесь обилие ягод, грибов шишек, но это такой мизер в общей круговерти, что и не стоит серьезно брать в расчет. Медведь целый день сидит в ягоднике и жрет, жрет, жрет – но постоянно голоден, хоть и не работает. Вот и проживи на ягодах. К тому же на второй день набьешь такую оскомину, что тошнить будет.
В начале освоения Колымы, во времена правления Берзина, развитие территории шло органично и последовательно. Сперва строили фундамент, и лишь затем возводили само здание.
Новые руководители, пришедшие на смену имели другую установку. Они были уверенны, что своим напором и волей заставят золотые реки течь в партийные закрома. Люди, Родина, совесть – эти понятия перестали существовать для руководителей павловского типа. Цель была одна- угодить «дорогому вождю». Отчитаться досрочно и с перевыполнением.
Еще по инерции пару лет удавалось наращивать объемы добычи золота, но потом произошел перелом, пик был достигнут, а как развиваться дальше не могли сообразить, будучи людьми не творческими. На самых богатых россыпях золота хватали верхушки, не думая о завтрашнем дне. А назавтра снова перемывали отработанные полигоны, зарывая вчерашний труд и средства. И только подгоняли и грозили всеми тяжкими, за срыв плана добычи. Но рекорд 1940 года, когда добыли 80 тонн золота всем Дальстроем так и остался историческим рекордом. Больше ни кадровая чехарда, ни пинки с угрозами не действовали. Все! Качественный рост застопорился, а наращивать силы и базу не было возможности.
Эльген в миниатюре копировал достижения и провалы системы. Самые мрачные времена пришли на эту суровую землю и все застыло в оцепенении и мраке на целое десятилетие. Крайняя жестокость и невроз начальства, голод и холод, равнодушие к проблемам и бедам заключенных. Смертность выросла многократно.
Мой отец Садилов Александр Исаевич, перенесший на себе все лишения эльгенского заключенного, не часто предавался воспоминаниям тех лет (слишком горьки они были), но порой рассказывал о той жизни. Смерть была частым явлением. Тела погибших складировали, как дрова в полненницу, на протяжении зимы на территории женского лагеря. Потом ранней весной, когда начинало пригревать солнце их грузили на тракторные сани и везли на другой берег Таскана хоронить. Сбрасывали в подходящую канаву и присыпали всяким подручным мусором, лишь бы не торчали конечности и головы.
Как раз в эти годы ему пришлось тоже лежать в этом печальном штабеле с покойниками.
Шел по дороге из «Теплой долины» в Эльген, расстояние верст двадцать, да не рассчитал силы и упал обессиленный среди пути. Командировок было много в долине и начальство после объезда возвращалось в лагерь. Подобрали тело, привезли на вахту и сбросили в общую кучу. Долго он лежал или нет, только на его счастье проходил старлей Луговской мимо и изумился, что свежий труп откинул в проход руку. Человек привыкший не потерял самообладания и зайдя на вахту грозно спросил почему живого человека выкинули к мертвецам. Оплошность немедленно исправили, перетащив тело в санчасть. С той поры у отца остались изуродованными ногти на пальцах ног – приморозил. Жизнь не захотела покидать его на этот раз. Видать много еще дел осталось на земле.
Но как бы трудно ни было, закончилась война, а с ней и американская помощь. Только оставила после себя как память на годы пустые банки из под американской тушенки. А вот банки из под чая не выкидывали и хранили долгие годы как кухонную посуду. Слишком удобными были эти квадратные коробки с откидными крышками, куда насыпали крупу или сахар и ставили на полочку.