Гусак из аэропорта

Остров Врангеля. Бухта Сомнительная. Посёлок Звёздный. 1959 год.

Остров Врангеля. Бухта Сомнительная. Посёлок Звёздный. 1959 год.

После нескольких чашек чая, несколько отмякнув от треволнений, связанных с доставкой полевого отряда на остров, мы поближе познакомились с гостеприимным хозяином.

Павел Гусак — так он отрекомендовался — был невысокий, но крепкий худощавый мужчина. Сразу же возникла заминка с произношением фамилии. Как ее произносить? То ли с ударением на первом слоге, то ли на втором? Сомнения развеял сам обладатель необычной фамилии.

— А как вам больше нравится, так и произносите, — сразу сказал он. — Зовите меня просто Паша, без церемоний, так меня все на острове зовут! Иначе голову свихнете, а то еще, чего доброго, с чехословацким лидером перепутаете.

Мы рассмеялись, назвали себя по имени, и контакт был сразу установлен. Тем более что с Москвичом Паша был знаком давно и представлять их друг другу не было необходимости.

Жил он в довольно просторном доме, который делился на две половины: в одной была кухня, печь, гостиная и спальня одновременно, а в другой, поменьше размером, помещалась радиоаппаратура и сейф. Из живности имелся в наличии кот. Небольшой, какой-то немыслимой раскраски и вдобавок хромой. Меня он заинтересовал.

— Что это он у тебя хромой и вообще немного странно выглядит и ходит? — спросил я у хозяина.

— А он один в поселке, немного свихнулся от отсутствия кошек, а лапа у него подгорела. Сдуру в рацию полез — его и шарахнуло.

После такого ответа мне расхотелось выяснять семейное положение хозяина.

А кот погиб злой смертью через два дня у меня на глазах. Рано утром его понесло погреться на весеннем солнышке. У соседнего дома отдыхала привязанная у крыльца собачья упряжка. Видимо, кто-то из родственников приехал в гости к Ульвелькоту, местному егерю.

Собаки увидели кота, но среагировали странно: все до одной отвернулись от него и не издали ни одного звука. Разомлевший от солнышка кот спустился по ступенькам крыльца и с хозяйским видом стал расхаживать рядом с псами. Те по-прежнему не реагировали на столь вызывающе-нахальное поведение. Видя такое явное к себе пренебрежение, кот стал вышагивать, гордо задрав хвост в непосредственной близости от упряжки. Как оказалось, это было последней в его жизни роковой ошибкой. Собаки как по команде внезапно бросились на кота. Тот и мявкнуть не успел, как просто исчез. На снегу не осталось даже клочка его шерсти.

Я с изумлением уставился на то место, где недавно хромал Пашин кот, и, что самое интересное, с таким же изумлением смотрели на то же место сожравшие его собаки.

Паша, когда я рассказал о геройской, но лютой смерти кота, отреагировал довольно странно.

— Ну и черт с ним, — сказал он совершенно спокойно, — вечно он совал свою усатую рожу куда не следует — вот и довыпендривался! Кстати, имей в виду, к незнакомой упряжке не суйся, псы в ней вечно голодные и злые, запросто в клочья раздерут кого угодно. Особая у них ненависть к таким же упряжкам. Если сцепятся, то бьются насмерть. Я однажды видел — зрелище не для слабонервных.

Остров Врангеля. Собачья упряжка.

Остров Врангеля. Собачья упряжка.

Я, до того как очутился на Севере, собачьи упряжки видел только в кино. Конечно, этот вид транспорта меня интересовал. В частности, непонятно было, почему периодически каюр (так называют погонщика) во время движения соскакивает с нарт и бежит вместе с собаками, какие отношения между рядовыми псами, вожаком упряжки и каюром. Все мои знания были чисто теоретическими и почерпнуты, в основном, из литературных источников. На острове Врангеля они были основательно пополнены и проверены практикой.

Безусловно, нарты, как и байдары, обтянутые моржовой шкурой, яранги, меховая одежда и небогатая домашняя утварь, являли не только образец отточенной веками технологии, но поражали своей высокой эргономичностью.

Нарты для собачьей упряжки мог изготовить далеко не каждый абориген. Здесь тоже были свои мастера, и нарты, изготовленные ими, очень высоко ценились и служили долго. Меня поразило то, что такие нарты изготовляли вообще без помощи гвоздей. Части нарты скреплялись сыромятными ремнями, и на такое хрупкое произведение искусства вначале было страшно садиться. Однако впечатление было обманчивым, на нарты навьючивался и закреплялся груз, да еще оставалось место для каюра с пассажиром. Все это они спокойно выдерживали, лишь слегка поскрипывали при движении. При этом их конструкция поражала необычно легким весом.

Естественно, хотелось прокатиться на собачьей упряжке. Случай не заставил себя долго ждать. Выехали мы с небольшим грузом, но особо долго сидеть на нартах не пришлось. Во-первых, низовой северный ветер, несмотря на теплую одежду, казалось, продувал насквозь, во-вторых, бедный твой зад от бесконечного подкидывания нарт на снежных застругах, казалось, вот-вот отвалится. Поэтому приходилось все время спрыгивать и бежать рядом с нартами, при этом еще и удерживать их от рысканья одной рукой. Только разогретый бегом плюхнешься на нарты, чтобы слегка отдохнуть от бега, как опять начинаются прыжки по застругам и под одежду лезет холод. Так что это скорее тяжелая работа, чем приятная поездка. И романтика из головы выветривается моментально.

Короткие остановки, чтобы подвайдать (то есть смазать водой полозья, чтобы на них образовалась тоненькая корочка льда) нарты, и опять в путь. Часа через два с половиной каюр вдруг остановил нарты, поставил их набок и, взяв остол (короткая заостренная деревянная палка), пошел к собакам. Упряжка заскулила, некоторые собаки легли на спину и как щенки стали мочиться. Каюр же последовательно начал их лупцевать и «отходил» таким образом всех, кроме вожака. Затем невозмутимо закурил, сел на нарты, рядом с ним с открытым ртом поместился я, и мы продолжили путь.

— А зачем ты их лупил? — спросил я.

— Скучно! — был короткий ответ.

В результате моя нижняя челюсть отпала чуть не до колен.

Паша, как оказалось, был к собакам совершенно равнодушен. Он любил технику. У него, кроме древнего вездехода, который он реанимировал раз в пять лет, был еще грузовой мотороллер «Муравей», на котором он с шиком ездил по поселку. Обычно это был путь от его дома до магазина. Всего то 150-200 метров. Зато на технике!

Остров Врангеля. Павел Гусак.

Остров Врангеля. Павел Гусак.

Держал он когда-то аквариум и, узнав, что я старый аквариумист, торжественно мне подарил болгарскую книжку про рыбок с дарственной надписью, чем я был очень тронут. О семье он не распространялся, сказал, что живет давно один. Вот когда переедет к новому месту службы на материк, тогда, может быть, и заведет себе хозяйку. Причем сказал так, будто собирался завести себе очередного кота.

С его друзьями я познакомился в августе, когда приехал в поселок, чтобы улетать в Магадан. Так получилось, что совпали дни рождения Паши и моей жены. Наблюдая, как он готовится к своему дню рождения, я сказал ему, что готов принять посильное участие, и, если он не возражает, то пусть купит одну бутылку коньяка и две бутылки шампанского в качестве моего личного вклада. Паша деньги взял, сунул их, не считая, в карман, как-то странно на меня поглядел и поехал на «Муравье» к магазину. Я остался курить на завалинке его дома.

Вернулся он на удивление быстро. Я стал помогать выгружать ему ящики и заносить их в дом. Оказалось, что он купил 2 ящика водки, один коньяка и один шампанского.

— Мужики пьют водку, женщины — коньяк, а некоторые, вроде тебя и еще одного, тронутого умом механика с полярки, шампанское. Думаю, ящик этой мочи вам с ним на вечер хватит, — сказал Паша. — А деньги свои забери, их у меня и так девать некуда! Кстати, а сколько денег ты возьмешь в отпуск?

— Наверное, тысячу, — гордо ответил я.

— Всего? — изумился он. Так это для семьи — слезы. Пойдем со мной!

Мы вошли к нему в рубку, и он открыл сейф. Кроме нескольких служебных журналов, он был забит денежными пачками.

— Думаю, пять тысяч тебе хватит.

С этими словами он начал выкладывать из сейфа деньги.

— Погоди, ведь надо расписку, такую сумму вряд ли тебе сразу верну.

— Какие, к черту, расписки, ведь ты в следующее поле приедешь на остров. Вот и отдашь. Или, может быть, я вырвусь в Магадан по делам.

Я от всего этого ошалел. На материке за такие деньги можно было купить машину или дом. И никто бы не дал их взаймы, да еще без расписки, даже родственники. Самое интересное, что Паша не шутил.

— Погуляешь там вволю, и за себя и за меня, — сказал он.

Я еле его убедил, что занять денег смогу и в Магадане, да и отдавать их там легче.

— Ну, как знаешь, — буркнул он, — тебе виднее.

Потом мне в поселке Ушаковское говорили разное: и что у Паши была и любовь, и семья, но почему-то развалилась, и что врангелевские дамы не раз думали его женить здесь, но он яростно сопротивлялся. Что он в отпуске не был уже лет пять, а денег у него и впрямь немеряно по одной простой причине, что их некуда тратить, кроме как на пьянку. Но при его должности пить нельзя, иначе вылетишь с работы, как пробка. Исключение составляли великие праздники. Оказалось, что день его рождения входил в их число. Конечно, он мне запомнился надолго. Сказать, что ящика шампанского нам с механиком хватило — значит не сказать ничего. Под утро оно, по-моему, уже выливалось у нас из ушей. Последние две бутылки мне Паша зашвырнул в самолет, который, как на грех, прилетел утром. Смотреть на них было противно, и поэтому я с легким сердцем отдал их пилотам. Естественно, на шампанское после мощно отмеченного двойного дня рождения я не мог смотреть без содрогания еще года два.

В аэропорту посёлка Звёздного. Остров Врангеля. 1961 год.

В аэропорту посёлка Звёздного. Остров Врангеля. 1961 год.

…Паша, в отличие от Николая Николаевича Винклера — директора заказника «Остров Врангеля» — еду готовил себе сам, и, соответственно, регулярно питался, выписывал обильную периодику, всегда был чисто выбрит и опрятно одет. Словом, внешне соответствовал своей высокой должности — начальника аэропорта остров Врангеля. А когда на острове садился ИЛ-14 — самолет ледовой разведки, то он даже надевал форму, кормил экипаж и за чаем вел степенный разговор обо всем, начиная с международной политики и кончая новостями из культурной жизни у нас и за рубежом.

Мне нравилось у него гостить. Он иногда в нарушение инструкций разрешал мне по казенной рации слушать ночью музыку. Правда, всегда предупреждал, чтобы я, не дай бог, не включил передатчик. Мне было это ни к чему, и поэтому ночью я вовсю наслаждался джазовой музыкой, благо, что американские, японские и корейские радиостанции были слышны на порядок лучше, чем наши.

Конечно, трудно себе представить его жизнь на острове зимой. Самолеты, как правило, почти не летали, стояли или дикие морозы или одна за другой шли пурги. Да плюс к тому еще полярная ночь. Настроение от этого не прибавлялось, скорее наоборот. А охотиться на песцов ему было некогда, поскольку был, как смертник, прикован к рации. Оставалось только радио и литература. А если к тому же живешь один —есть от чего взбеситься.

Но Паша стоически выдерживал это время. Мало того, еще и сам любил над собой подшутить.

Так, однажды он вышел в пургу из своего домика и только сделал несколько шагов, как его кто-то крепко обхватил сзади. Паша похолодел, потому что кроме белого медведя никто этого сделать не мог. Звать на помощь бессмысленно, поскольку за воем пурги никто ничего не услышит. А если и услышит, то что он сделает? За это время медведь три раза голову ему открутит. Или обоим одновременно, ну, может быть, с разницей в несколько секунд. Так и стоял, обмерев со страха. Но чувствовал, что его держат и ничего не делают. Осторожно посмотрел через плечо и увидел, что на спине у него обосновалось тонкое одеяло, которое он выстирал, повесил на веревку сушиться и напрочь об этом забыл. Ветром его сорвало вместе с веревкой, и это его собственное одеяло так неожиданно о себе напомнило.

Паша схватил одеяло, вошел в дом и часа два содрогался от истерического хохота. Но, тем не менее, пока пурга не кончилась, из дома не выходил. И взял себе в привычку прежде, чем выходить из дома, тщательно оглядывать, не бродят ли около дома непрошенные гости на четырех лапах. Он охотно поведал нам эту историю, причем весело хохотал вместе с нами.

Дальнейшая его судьба неизвестна. Говорили, что он дал радиограмму на мыс Шмидта «СЗ», а полярная станция, и основная, и выносная на мысе Блоссом — южной оконечности острова — сообщили, что над островом погода абсолютно ясная. На этом он, якобы, и «сгорел». У меня же остались о нем самые добрые воспоминания как о добром, интересном и абсолютно бескорыстном человеке.