Первоработники Стекольного

Распоряжения издавало начальство, в большинстве своем работники НКВД СССР. Выполнялись они, так же в большинстве, заключенными. Людей в казенном одеянии можно было встретить практически на любом уровне производства, вплоть до довольно высоких этажей. Но там, на верху, были единицы, а внизу, в лагерях — сотни тысяч. Теплом их жизней разрабатывалась, обживалась и обустраивалась Колыма.

Немало еще в поселке Стекольный народу, недоброй волей попавших к колыбели завода и прикипевших к нему на всю оставшуюся жизнь. Они безраздельно преданы своему детищу, сделавшему их жизнь именно такой, как она получилась. И клянут его за то, что не будь его, этого завода, все было бы иначе. Но он был и есть, они Его, а Он — их.

На приглашение администрации завода обсудить вместе с ветеранами, как лучше отметить полувековой юбилей предприятия, откликнулись многие. Они пришли с готовностью сделать все от них зависящее, чтобы история завода — история их судеб — не ушла бесследно. Они могут рассказывать и рассказывать. И каждая судьба заслуживает быть отдельно записанной и внесенной в книгу о заводе. Но теперь нам этого не сделать. Поэтому ограничимся выдержками из нескольких биографии, не отбирая особенно о ком и что рассказывать. Знакомясь с ними, я невольно пришел к мысли, что судьбы первых заводчан так же схожи между собой, как и нынешнего поколения стеклозаводцев. Все мы полоняне Колымы.

Начать все-таки следует с Анатолия Иосифовича Новосада, как самого давнего стекольненца и ныне живущего здесь. В этом плане oн полный ровесник завода — им ровно по пятьдесят лет. Разница лишь в несколько месяцев. Завод свое летоисчисление ведет с февраля, а Новосад прибыл сюда в августе того же, 1942 года.

Родом он из Владивостока. Слесарил там с юношества. Где-то по молодости высказал вслух мнение, что американские сапоги покрепче наших… То есть на языке того времени заявил о превосходстве капитализма над социализмом, что являлось вражеской пропагандой и попадало под 58-ю статью. Учитывая его молодость, дали всего 10 лет.

Поначалу — золотые прииски Сусуманского района. Побег, возвращение туда же с добавкой двух лет (слава Богу, а то ведь и расстрелять могли). Снова промприборы и в конце концов полное истощение. К тому же глубокая атрофия правой ноги: хоть гвозди в нее вбивай, боли нe чувствуется. Один начальник лагеря проверял ножницами, не симулирует ли зек?

Словом, разряд доходяг. Таких актировали и отправляли с производств куда подальше: умирать-выживать, у кого как получится.

С очередной партией дистрофиков Новосад и следовал в Магадан на Инвалидку. Оттуда предполагалось отправить их на материк. Но шел второй год боев, отношения нашей страны с Японией были на грани войны. С одним из судов произошел какой-то инцидент: морское сообщение оказалось нарушенным. На Инвалидке разместили моряков с задержавшихся в Нагаево пароходов, а прибывшие туда автомашины с заключенными развернули обратно.

— Ехали довольно долго,— вспоминает Анатолий Иосифович.— Все вконец измучились. Шутка-ли, но выезду из Сусумана, считай, уже четвертый день в кузове «ЗИС-5». Только поздним вечером добрались до 72-го километра трассы. Проехав мост через речку, машины свернули влево и остановились.

— Граждане, слазьте,—распорядился один из конвоиров.

Он открыл задний борт «ЗИС-5», и сопровождавшие солдаты стали ссаживать привезенных на землю.

Отковыляв, сколько мог, на своем костыле — палка с навернутой на поперечину тряпкой — Новосад огляделся. В большой тундровой низине, поросшей редкой лиственницей, ивняком и черемухой вдоль речки, стояли две большие брезентовые палатки. Они уже были набиты заключенными.

Вновь прибывшие на ночлег устраивались, кто как мог, Новосад с несколькими сотоварищами расположился у реки, где было посуше. А ночью его разбудил плеск в воде. Чуткое ухо приморца уловило — рыба! И откуда силы взялись. Поднялся, потащился к берегу. Река просто кипела рыбою. Ну а как добыть еду, которую видит глаз, заключенных учить не надо. Сразу нашлась проволока, согнули ее в крюк и вскоре понадобился костер.

Поутру прибывших из Сусумана собрали у палаток, обитателей которых увели на работы. Явился начальник лагеря.

Сколько их за годы заключения перевидал Анатолий Иосифович, а каждого помнит и по фамилии, и как человека. Сохраним же и мы доброе и худое, кто чем славился, за каждым, кого доведется вспоминать. Фамилия этого была Видевар, слыл он что ни на есть энкэвэдэшняком.

— Для него все заключенные — враги народа и его, Видевара, лично,—вспоминает Новосад,— только он хороший.

Жил начлага в домике по ул. Центральная, неподалеку от нынешнего «Универмага». Возможно, этот дом и есть первое строение поселка. Он и теперь еще жилой.

Видевар, однако, пробыл недолго, вместо него заступил Петр Иванович Жиров.

— Хороший человек был,— отзывается о нем Новосад.—И делом занимался, и нас зря не мытарил.

В то утро Видевар объявил, что здесь будет большой лагерь и надо готовиться к зимовке: ставить теплые палатки.

Действительно, почти каждый день в низину у Красавицы стали сворачивать с трассы грузовики с заключенными, сактированными с северных приисков. Способными что-то делать среди них оказывалось лишь несколько человек. Из тех, кто был поздоровее или поправлялся, формировались команды на строительство лагеря и на работу за реку, где действовали стекольное и кирпичное производства. Вскоре и Новосад, окрепший в хорошем климате и на свежей рыбе, был отправлен на строительство деревообделочного цеха. А там из любопытства и заглянул в находящуюся неподалеку стекольную мастерскую.

— Здание мастерской было деревянным, длиною примерно 25 и шириною 15 метров,—вспоминает он — Крыша железная, в ней вентиляционный люк. Сама печь, по сравнению с нынешней, — печурка. Ванна, площадью в два канцелярских стола, выложена шамотом. Стеклобой перед закладкой в нее промывали.

В тот день в мастерской работали три стеклодува, а делали они, как запомнилось Анатолию Иосифовичу, конусные стеклянные стопочки. Их использовали в шахтах, закладывая в шпуры для усиления мощности взрыва.
Работа на строительстве деревообделочного, конечно, не то, что у промприбора. Легче несравнимо. Но Анатолий Иосифович имел специальность сантехника, а здесь как раз шел монтаж котельной. Достал пачку махорки, дал нарядчику: «Выведи в мехцех»,— попросил.

Мехцех находился не там, где сейчас, а на территории нынешнего автотранспортного предприятия «Стекольное» у берега Красавицы. Начальствовал там знакомый нам Иван Михайлович Данишевскнй.

— Представительный этакий мужчина,—вспоминает Анатолий Иосифович.— В очках с толстыми стеклами. Большой знаток своего дела.

Он в цехе в клетушке начальника и квартировал. Имел разрешение па вольное хождение.

— Зашел я к нему, говорю так и так, мол, сантехник я, хочу к вам,— продолжает рассказ Анатолий Иосифович.

— Какие котлы знаешь? — спрашивает тот.

Назвал ему Анатолий Иосифович:

— «Стребеля», «Картинги», «БолинДерьт».

— Хорошо,— говорит он.—Там у нас с одним котлом не ладится. Что надо, чтоб запустить его? — спрашивает Дапишевекий.

— Пару ребят покрепче и одного хилого,— пошутил Новосад.

На третий день Дапишевекий принимал работу. Котел оказался опрессовапным по всем правилам. Новосад здесь же получил перевод на 800-граммовую пайку хлеба, т. е. рабочую норму. А в дальнейшем имел пайку стахановца — 1 кг 200 граммов.

Неплохая, можно сказать, фартовая работа подвалила Новосаду в мехцехе. И дело любимое-знаемое, и начальник  — Человек. Но его всю жизнь тянуло к автомашинам, а они — вот, рядом, напротив мехцеха. Из гаража то стартер, то генератор несут чинить. Аккумуляторы заряжать научился. Решил он проситься в гараж шофером. Начальником там был Юрий Львович Бакуревич.

— У забора два «газгена» видел? — кивнул тот.— Собирай из них один и овладевай вождением.

Данишевекий просьбу Новосада уважил, отпустил его. Так вот и стал тот автомобилистом.

Может быть, и не надо бы так подробно рассказывать продвижения Новосада по лагерю, но хочется показать, что выживали в них, в том числе и в не такой жесткой обстановке Стекольного, в основном только умевшие обрести себя в любом положении. Необходимо так же объяснить здесь, как стал Новосад шофером, чтобы коснуться имени Никишова и Гридасовой так, как показались они ему, одному из заключенных.

Много раз случалось видеть издали Новосаду могущественного начальника Дальстроя и не менее могущественную его супругу. Причем, ее даже куда чаще. Особенно после того, как собрав и освоив «газген», оп пересел на «студебекер», обслуживавший завод: продукты доставить, по каким-то делам в Магадан сгонять.

Вот и в тот раз повезли в город сдавать в магазин плетеные корзины. Туда с начальником снабжения лагеря Резниковым (из заключенных), а обратно к ним начальник лагеря Жиров присоединился. Жиров был помоложе Резникова и настоял, чтобы тот и обратно в кабине ехал, а сам в кузове пристроился.

Едут. Дорога неплохая, только пыльная. Уже к 47-му подкатывают, как впереди два американских большегрузных «дайманда» показались. Стоят на полотне трассы друг против друга, шоферы, не выходя из кабин, беседуют. Дело житейское. Один, может, из Усть-Неры, а другой — туда. Ну и Анатолий Иосифович притормозил, чтобы они договорили. Вдруг, откуда ни возьмись, черный «паккард». «Никишов»,— екнуло под ложечкой у Новосада. И точно! Только «легковушка» с откинутым верхом остановилась, из нее на дорогу выпрыгнул начальник Дальстроя. Был он среднего роста, полный, с брюшком, а лицом скуластый, что китаец, и седоватый. Ездил обычно в военной форме или в расшитой украинской рубахе. Но это — обычно. А сейчас перед Новосадом, невольно поспешившим из кабины, предстал запыленный донельзя человек.

— Бандит такой-сякой,—закричал Никишов, схватив Новосада за грудь.— Ты что обгон не даешь?! Пулю хочешь?

И за пистолет. Кто поручится, что сдержался бы несдержанный начальник Дальстроя, которого заключенные звали не иначе, как Зверюга, не окажись рядом Александра Романовна. Не под стать мужу, ростом она была выше среднего, стройная красавица. Только сейчас тоже запыленная.

— Ваня, Ваня, не надо,— бросилась она к нему.— Это мой шофер!

— Ладно, что твой…— отпустил Никишов Новосада.— Только впредь посматривай, кто за тобой едет,— предупредил он.

И, успокаиваясь, приказал:

— Доложишь Жирову, что я приказал отправить тебя на Индигирку.

Во все время этой сцены Жиров, ни жив ни мертв, затих в кузове, а «дайманды» как ветром раздуло.

Спасла, можно сказать, Александра Романовна «своего» шофера. Пристрелить ведь, действительно, мог начальник. Отходя, обронила:

— Едешь в пятницу из Магадана — посматривай назад, не ленись.

По пятницам супруги летом выезжали на свою дачу у берега реки Хасын, неподалеку от Стекольного. (Там теперь пионерлагерь.) А по понедельникам возвращались.

Оставим пока Новосада, убитого угрозой Индигирки, и вернемся в Стекольненский ОЛП. В первую зиму в нем уже было, по оценке Новосада, около 13 000 заключенных. Здесь развернули и женский лагерь. Работы всем хватало. Завод постоянно строился, расширялся. Стекольное и гончарное производства, автомобили-газгены требовали тысяч кубометров дров. Леса вокруг стояли девственные, рубили их нещадно. При заводе содержалась для внутренних пужд и подсобного хозяйства большая конебаза. Требовалось сено, его заготовка являлась одной из задач женского лагеря.

На 72-м изготовлялась финстружка, плелись лапти, делались игрушки.

— Как жилось в лагере?—допытываюсь у Анатолия Иосифовича, ожидая услышать ужасы.

— Жилось как жилось,— отвечает раздумчиво он,—Нормально…

Не знаю, то ли давность времени, его молодость, а может, сравнение с сусуманским, по вспоминает Анатолий Иосифович стекольненский лагерь без особого содрогания.

— Жилось как жилось,— повторяет он.— Неволя, конечно, так ведь и на фронте тоже не сладко было. Всему пароду доставалось.

Да, всему народу… На фоне общей беды военного времени с лагерем на Стекольном, он считает, вполне можно было мириться. Тем более, что Новосад как специалист и добросовестный труженик (уверен, именно таким его знает и нынешний Стекольный) — устроился сносно.

— Восьмой барак, в котором я жил, был самый культурный,, не кильдым какой-то,— вспоминает Анатолий Иосифович.— Нары раздельные. Матрас, одеяло, две простыни. Смена белья через десять дней. В бараке 60—80 человек. Дневальный.

После подъема на фанерных листах приносили пайки хлеба, В 1942 году расклад действовал такой: рабочий паек 800 граммов, оздоровительный—900, беспределыцнкам (не трудится и не хулиганит) — 400, в изоляторе — 300 граммов.

В столовой всегдашним блюдом была селедка. Горбуши и кеты заготавливалось вдоволь. Каши ячневая или овсяная. Миска чаю.

На разводе строились по цехам и шли колоннами на производство.

Обед привозили в армейских термосах, а ужинали в лагере.

Всего на работах было занято тысяч пять. Тысячи три за зиму сорок второго похоронили.

Одним из первых ознакомившись с рукописью, урожденный северянин, депутат Стекольненского поселкового Совета В. М. Зуйков сделал много своих замечаний. В том числе и такое: «Жилось нормально. С лагерем на Стекольном вполне можно было мириться,— пишет он.— Но за зиму тысячи три схоронили. Если зима десять месяцев, то в среднем 300 человек в месяц, 30 — в день. Неплохо жили. Горбуши и кеты впрок наготовили, каша ячневая и овсяная, чай, паек хлеба 800 граммов… Отчего же такой мор на людей?!

Почему не вспомнить и не сказать, какой ценой давалось это первое стекло: 30 смертей в день. Такую цену не оплатить и хрусталем, а тут итог — холявное стекло. Как в комнате смеха. Вот цена первого стекла. Это знает Новосад, это знает Сахаревич, а автор не хочет заострять внимание. А всего на кладбище Стекольного лежит десять тысяч зеков».

Да, Виктор Михайлович, лагеря — Сусуманский, Стекольненский ли — были лагерями. Я о них много читал, а Вам к тому же выпало стать их очевидцем. Но здесь и далее я привожу оценки событий и люден строго так, как дают их те, с кем я беседую, и только дословно, без домыслов, пусть даже очевидных.

Большую территорию охватила городская черта. Сотни объектов действовали и возводились на пей. И тем не менее в книге «Магадан. Конспект прошлого» в главе за 1942 год стекольный завод упомянут дважды.

7 февраля. «На Магаданском стекольном заводе состоялась первая плавка стекла. В плавильную печь был загружен стеклянный бон с добавлением мела и кальцинированной соды». И еще раз: «В течение 1942 года па Магаданском заводе проведена опытная варка стекла из вулканического пепла».

Глава из книги Шалимова Ю.Б. Легенды и быль Колымского стекла. Магадан, 1992 год.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *