И снова дорога, и снова адский шоферской труд. Никто кроме них самих не расскажет, как это бывает. Когда надо, а сил уже нет. Или почти нет. Но силы находятся. Где-то очень далеко, внутри каждого из нас, спрятана скрученная пружина. Просто с течением жизни, у некоторых людей, она начинает раньше, а соответственно и заканчивает, раньше, свой завод. Да и металл у пружин несравнимо разный. Но так уж получается, что на Север, в основном, попадают люди с необычайно крепкими, сталистыми пружинами. Есть конечно и исключения, когда сюда судьба забрасывает людей случайных или слабовольных, что в принципе для данного места одно и то же. И они, в процессе выживания, в этих непростых условиях жизни, чаще всего ломаются. Но бывает, что характер человека, а заодно естественно и пружина, закаляются до прочности неизведанных науке единиц. Ещё реже бывает, когда ломается и эта пружинная сталь, и тогда осколки, разлетевшиеся при этом, больно ранят окружающих его людей! А уж о красноречии, когда дело касается самого себя, речь вообще не ведётся. За других – пожалуйста, а если о себе, так – в общих чертах.
Широко распространённое мнение бытует в определённых кругах, что «на Севера» – или «везут» или «бегут». И что там – «сплошные лагеря, а в них убийцы»! Десятилетиями слагаемые «чёрные» легенды делают своё дело. А если человеку довелось родиться на Колыме, то уж тут – буйству фантазии вообще места мало! И мало кому приходит в голову, что даже самые мужественные люди – самой кремнёвой породы, о которых сказал поэт – «гвозди бы делать из этих людей», тоже давятся слезами по ночам в подушку или в кулак, в зависимости от места нахлынувших ощущений. Так уж изначально повелось, что люди, заселявшие Север, всегда были в состоянии борьбы. Кто с властью, кто с судьбою, а кто – и с тем и другим! В последние десятилетия, преимущественно переселенцы были из тех, кто не в ладах с законом. Вот так и сложилось три категории населения: которые сидят, которые охраняют и которые отсидели. А между ними прослойками, всегда существовали романтики и альтруисты. Да! А ещё есть простые пахари! От сохи! Наверняка эта категория была, есть и будет главной движущей силой всего Северо – Востока.
Это на «материке» люди делятся на «хохлов», «москалей» или «кацапов». А здесь всё вместе – это дружнейшая семья, часто делящая пополам краюху чёрствого хлеба.
Канули в лету массовые наборы комсомольцев и народовольцев, здоровый альтруизм плавно заменился ещё более здоровым чувством меркантильности. Народ попёр на «Севера» в поисках заработка. Заключив первичный договор на три года, все обычно так и думали: – «Деньжат подкоплю за три года и домой!» Но потом договор продлевался ещё и ещё, а там уже и хозяйством начинал обрастать человек, семьёй, детьми и оставался. Но вот состариться, все почему – то хотели на «материке»! В мечтах, мыслях и помыслах, все видели себя на заслуженном пенсионе в районе Чёрного моря или Курской, Тамбовской, Орловской губерниях, на берегу водоёма в широкополой шляпе с преславутой удочкой в руках.
Ах, какие сладкие это были мечты! И хотя заработки были в разы больше «материковских», состояния в основном, так никто и не нажил. Но зато редко какой северянин не мог себе позволить, приехавши в отпуск, не покочевряжиться над московскими или сочинскими таксистами, гонявших легковушки за хлебом, пивом или просто – взять и съездить к друзьям из какого нибудь Урюпинска в Москву или Ленинград, просто так – повидаться! Шик и широта души – вот главные отличия северян! И привыкнув к этому, мало кто смог смириться с участью, считать копейки в центральных районах страны. Север вошёл в жизнь этих людей, как наркотик входит в состав крови. Мало кто отделял себя от своего прииска или города, а уж если речь шла о Колымской трассе, то здесь можно было и схлопотать по «организму» за не уважительное отношение.
А сколько раз бывало и такое – приезжает какой – нибудь Вася с рейса, весь в копоти и сажи от дыма сгоревшей соляры и пожёга покрышек в ненасытной колымской ночи, чтобы не замёрзнуть. Вот ведь зараза – мотор, взял и «кончился», в самый неподходящий момент, и сняв с себя прожженные в нескольких местах рукавицы с силой бросает их об пол: – «Всё, мать, да пошло оно в трах – тибидах с двумя прихлопами и тремя притопами! Да что, мне, больше всех надо? Механиком вон, пойду в гараж, с руками и ногами оторвут! Или слесарем. Тепло, светло, мухи не кусают. Не поеду больше! Провались оно всё!» Молча кивает головой умная жена, собирая разбросанные пожитки разбушевавшегося хозяина. День проходит, другой – глядь, стоит её мужик у окна, глядя в даль туманную, курит одну цибарку за другой, пасмурный как осенний колымский день и говорит, сам себя стесняясь: «Мать, ты там далеко мой чемоданчик трассовский зашкерила? Поеду я, а?» На то она и жена шоферская, чтобы не задавать лишних вопросов. Умной – ничего и объяснять не надо, не первый год, как говориться, замужем. Да и дуре, ничего объяснять не стоит, чего воздух зря сотрясать? Только вот редкость великая – дура, жена шофера колымского!
Думы, думы! Чего только не передумаешь в рейсе! А какие песни, бывает поёшь! Нет, поёшь это слишком слабо сказано! Такие арии порой выводишь, что Карузо наверняка бы загнулся от зависти. Да что там Карузо! Хляби небесные раздвигаются, когда заводит песнь колымский шоферюга. А что? Зрителей тебе никаких, стесняться нечего, даже если и «петуха» подпустил, никто помидором не швырнёт, а то бывает, и ногами потопаешь, и руками похлопаешь, ну прямо – солист Больших и Малых театров. А в антракте – будьте любезны гаечки колёсные покрутить, благо их на автопоезде в достатке. Обычное дело – глянешь на машину и не понятно, что за агрегат катит: – боковины капота подняты – жар так и пышет, кронштейны обоих зеркал камерами увешаны, дым столбом, уголь горой и пыль коромыслом! А сквозь грохот и гул, пробивается вечная как жизнь – «Из – за острова на стрежень!» Это бродячая, шоферская колымская душа, в поисках счастья на очередной перевал взбирается.
На «Бурхалинский» выскочили почти не переключаясь. Михаил с Валерием нарадоваться не могли на свой мотор. Вот Мирон, вот человек! Уже несколько часов в пути, а рассуждения про Берелёхских мотористов не прекращаются, это же надо! – за один день такую работу сделать. Вспоминали и вспоминали, как еле доплелись на огнедышащем грузовике до Берелёха, куда после жарких споров решили тянуть свой трал не отцепляя от тягача. Всё равно ночь на дворе, рассудили друзья. Утром, если что-то не так, всегда отцепившись можно домой вернуться. Но особого смысла домой ехать и не было, все запчасти были здесь. Только вот позвонить нужно было домой обязательно, и как можно пораньше. Вчера вечером, они Юльке с полчаса всё подробно разъясняли, стоя на «стрелке» – повороте на родной прииск. Но у обоих, сложилось стойкое убеждение, что разговаривали они друг с другом, а девушка упорно твердила как заведённая – «Поехали домой, поехали домой, поехали домой…».
В оконцовке, Михаил написал записку главному инженеру с подробным объяснения ихнего замысла и обещанием обязательно позвонить поутру, как только они определятся с ремонтом. Ревя, звеня и громыхая, они доплелись до Берелёха уже под утро. Михаил вспоминал, насколько возможно, где живёт Мирон, поэтому и подъезжали как можно поближе к дому, благо знаками, запрещающими движения грузового транспорта, колымские посёлки себя не утруждали. Решили лечь подремать, когда до подъёма на работу оставалось всего ничего.
И только они расположились поудобней, после всех приключений, вытянувшись во весь рост и приготовившись хоть немного ухватить сладкой истомы, как в дверь кабины грохнули, почище чем медведь лапой: – «Вставай, проклятьем заклеймённый!» Ребят как ветром сдуло с ещё не успевших вобрать в себя тепло тел спальных мест! Впрыгнув в сапоги – единственное, что сняли с себя перед отдыхом, распахнули двери с твёрдым намерением высказать массу наилучших пожеланий раннему визитёру, а то и в лобовой отсек натруженным кулачком заехать. Покачиваясь в своей излюбленной манере, с носка на пятку, перед машиной стоял сам Мирон Свиридович, в накинутом прямо на голое тело бушлате – свежо под утро уже было! Еле улыбаясь в прокуренные усы, грозно спросил:
– Ну и что за дела? Приехать приехали, а почему не заходите, оборванцы?
– Здрасьте, дядька Мирон! – поспешил спрыгнуть с подножки Михаил, – да мы зашли бы всё одно, мы ведь к вам и приехали, только думаем, вы ещё спите, чего будить людей? Вот развиднелось, мы и постучали б!
– Что ты как не родной, Мишаня, «бэкаешь», «вэкаешь»! Вы своей лайбой такой грохот устроили, я услыхал, когда вы ещё к посёлку подъезжали! Но вот про тебя что – то и не подумал! Что стряслось? Про вас уже скоро все газеты писать начнут, я уже гордиться хотел начинать, что в глаза «бачил», знатного «тяжеловоза».
– Да вот мы и сами понять не можем, что стряслось с нашим железным Росинантом, поэтому к вам за помощью! Мотор работает, как часы, пока стоим на месте, а стоит с места тронуться – огонь с трубы валит, хоть прикуривай! Чисто Змей – Горыныч, а не Сивка – Бурка!
– Ты с напарником? Пошли ко мне, чайку попьём, покумекаем. Как звать то парня? – Валерий? Ну и славно, меня Мироном. Вона, видал, племянник меня дядькой кличет, умора! В прошлый раз дедом всё назвать порывался. Пошли ужо, босота!
– Да рано ещё, побудим всех!
– Да кого, всех – то?! Кого надо, вы уже разбудили, остальные сами встали, пошли говорю!
Несмотря на ранний визит, им оказались рады. Ирина Васильевна, супруга Мирона, уже заканчивала накрывать на стол. Удивительно, но кроме чая, уже и картошечка жареная поспела, и бутерброды были аккуратно нарезаны!
– Доброе утро, тётя Ира!
– Во, мать, гляди, я ж говорю, племянника нажили!
– Да ладно тебе, Мирон, чего ты человека смущаешь! Проходите, ребята, рассаживайтесь, давайте покушайте, а потом уже и про работу поговорите.
Но одно другому не помешало, и уже через несколько минут, старый моторист, в принципе, знал всё, что необходимо знать доктору о больном пациенте. Валерий, который от Михаила знал историю жизни Мирона, с интересом гадал: сможет ли опытный механик, по рассказу определить неисправность.
– А чё тут знать, – как бы отвечая на незаданный вопрос, сказал Мирон, – вскрытие, оно по любому, покажет!
– Дак вот и я о том. На базу нас пустят, или созваниваться надо?
– Ну ты я гляжу, заматерел! – засмеялся Мирон, – Кому звонить будем, министру транспорта? Или повыше?
– Да что вы, дядь Мирон! Кому я могу звонить? Березинцу!
– Позвонишь, позвонишь, сначала давай я своих парней свистну, мы пока будем ваш «драглайнер» курочить, ты иди, кому хош звони! – и он не вставая с места, несколько раз кулаком грохнул в стену. Посмотрев на супругу, извинительно попросил:
– Ришечка, будь ласка, сходи «Лепилу» пригласи, а то через час уже поздно будет, опять свои «наркомовские» на «грудь» примет, и толку с него никакого не будет!
Ирина Васильевна вспорхнула с места, и накинув всё тот же бушлатик на плечи, выскочила за дверь.
– Дядь Мирон, а кто такой «Лепила», и зачем он нам?
– Друзьяк мой. Выдающийся моторист. Пока трезвый. Но это редкость, но вам может ещё и повезёт, рано ещё. Может и не успел «лизнуть куцего под хвост»!
– Что, прямо с самого утра?
– А чего ему время зря терять? Всё одно – два раза в день напиваться! Пацаны, только вы особо не прислушивайтесь, чего он буровить будет, даже если и матюкать начнёт, не хипишуйтесь, это у него манеры такие. Вообще то, он интеллигент, из Питерских, у него вся семья врачами практиковала, не в одном поколении, за что и поплатились. Какими – то не такими пилюлями накормили одного из судьбовершителей наших. Вот их, и всю родову, под корень и вывели. Они ж, интеллигенты, хлипкие, особенно доктора. Только других лечить горазды, а сами тщедушные, в чём только душа держится! А вот у Миклована рама стальная оказалась, даром что тощий как велосипед.
– А он тоже из «бывших»? Имя то какое – Миклован. Или это кличка?
– А здесь Мишаня, из «нынешних» только секретари комсомольских ячеек! Заметь – комсомольских! Потому как и партейцы, тоже почти все – из «бывших»! А Миклован – самое настоящее имечко, Миклован Иванович Ершов. Чудно, но правда.
– А как же он у вас, на автобазе работает, если всё время пьёт?
– А кто тебе сказал, что он работает, я?
– Ну а как же….?!
– Да вот так. Он может быть первый официальный советский безработный тунеядец! Сказал – «Не буду работать!» – и не работает! А что ты с ним сделаешь, посадишь? Так он только этого и ждёт! Там кормят на «халяву», «лепила» – врач то бишь, он отменный, по любому, его в санчасть определят, так что и спирт в его распоряжении будет, чем не жизнь? Ехать ему некуда, да и не к кому.
Вот пока его нет, я вам одну историю расскажу, пока чаёк ещё плещется. Это было в самый первый его срок ещё, когда он спал и свободу видел! Подошло ему время освобождаться, это ещё сразу после войны дело было, а за два месяца до этого, он какому – то фронтовику операцию делал у себя в больничке, что то такое, очень уж мудрёное. Помню ему специально для этого, от койки «хозяина» никелированную болванку скоммуниздили, он её куда то, то ли в ключицу болезному вшил, то ли в позвоночник, брехать не буду! Так вот, ему на свободу выходить, а этому фронтовику через месяц опять операцию делать надо, вот он и пошёл проситься, чтобы ему срок продлили, потому как, кроме него никто этого сделать не сможет, а если железяку не вытащить, то заражение начнётся. А ему – от ворот поворот! Положено – вон отсюда! На свободу – с чистой совестью! Он к кому только не обращался – ни в какую! Он тогда взял, вертухая и отмудохал по полной! Ему тогда тридцать суток карцера влепили, а как вышел – так ещё «трёху» добавили! Лечи – не хочу! Но вояку того, он на ноги, всё – таки поставил! Ну вот, а после этого уже, срока пошли, как в песне – «волна за волной»! И вот что интересно, вы себе представить не можете, как он на свободу рвался, все стены в бараке палочками исчерчены были, это он дни считал, а как надломился после той памятной операции, так и забросил свою наскальную живопись.
– А тот фронтовик выжил?
– Да выжил, что ему будет то? Через пару лет освободился и исчез на бескрайних советских просторах.
В комнату зашла Ирина Васильевна, Мирон вопросительно посмотрел на неё:
– Ну что, живой?
– Живее всех живых! Уже на ногах, перехватила в коридоре, объяснила как могла, сюда идти не захотел, сказал возле машины ждать будет. Вот паразит, бутылку с собой прихватил, не стал дома оставлять, я вам сейчас закуски на скорую руку соберу, чтобы не бегали не искали, я ведь так понимаю, что Лепила, ребятам мотор ладить будет?
– Ну сейчас определимся. Надо ему в помощники всё равно давать кого – то.
– Дядька Мирон, да не надо никого, мы ж с Валерием сами помогать будем!
– Да у вас и на пять минут нервов с ним не хватит. Вы не волнуйтесь, и вам работы будет невпроворот.
– Скажите, – обратился Валерий к Мирону, – а почему вдруг «лепила» и моторист? Почему по своему профилю не работает?
– Милый, да он ни по какому профилю не работает! Просто у него стойкое убеждение, что ковыряться в железных внутренностях, дело более благодарное, нежели в человечьих! Отбили у него делать добро «гомо сапиенсу», а вот, как он выражается «ферруму механикусу», не в пример приятней, нутро от порчи исцелять. И делает он, это почище любого фокусника, руки у него и взаправду золотые! А слышали бы вы, как он на фортепьяне наяривает! Вот только голосом Бог не сподобил. Голос у него, прямо скажем своеобразный. Ну я вам говорил, чтобы вы особо не удивлялись. Он вдобавок ещё и как – то раз, вместо спирту, кислоты уксусной в темноте хапнул! Нормально, только со всей пасти и языка, вся шкура и слезла! Как чешуя со змеищи! И связки голосовые потрескались, как он же и говорит! Собрались? Ну, пошли помаленьку. Ришечка, на обед то не жди! Не беспокойся особо, с голоду не опухнем, столоваться особо некогда будет! – и стараясь особо не громыхать скрипучей барачной дверью, все трое вышли в уже седеющую темноту.
Возле машины, а вернее сказать на самом её буфере, элегантно расположился, в полулежачем состоянии, какой то скелетообразный мужичок в задрипанной телогреечке, и картинно – показушно наброшенном на голую шею длиннющем шарфе. На крыле автомобиля уже аккуратно была расстелена газетка с немудрёной закуской в виде солёного огурца, куска сала и горбушки хлеба. Бутылкино горлышко предусмотрительно виднелось из кармана фуфайки.
– Мирон, ну чё ты в натуре, копаешься, как вошь в кармане на аркане! – раздался голос, больше напоминающий скрежет ножа по сковороде,
– На часах уже скоро утро, а я ещё ни в одном глазу! Ты с собой «аршин» взять не догадался?
– Брешешь, подлюка! Уже успел лизнуть куцего под хвост!
– Да чего я там лизнул!? Даже зубы умыть не хватило! Так что ежели от меня какой дискомфорт исходить будет, ты не обессудь! Все люди, как люди, а я как ландыш на блюде! Ни тебе умыться, ни тебе опохмелиться! Короче, чего тебе из под меня надо? – говорящий в упор не замечал подошедших с Мироном ребят.
– Завязывай кривляться, я уже хлопцам про твои закидоны туман разогнал, нужно помочь! Сейчас пацаны заведут лайбу, послушай и говори диагноз!
– Мирон, где ты всё время находишь проблемы? Вот скажи, положа руку на…куда хочешь положи, к чему мне этот геморрой? Это ведь сейчас мне придётся в радиатор залезть, а из глушителя вылезти!? Ну – ка, ну – ка, я вот повернусь в профиль, глянь, я похож на какую нибудь медаль? Нет? От жалость! И на Феликса Мундеевича ни капельки не смахиваю? А на отца народов? Тоже нет? Эх, Мироша, нам ли быть в печали! А сегодня какой день, среда? А-а-а-а! А я не подаю по средам! Завтра приходите!
– Пасть захлопни, сквозняк! Чего ты раскудахтался? С меня поляна!
– За «раскудахтался» – ответить придётся! Базар фильтруй!
– А чё ты гонишь! Я ж тебе по русски сказал: – Помочь надо!
– Да это я понял! Чего б ты меня с самого сранья турзучил?
– Ну вот и славно. Мишаня, заводи!
– Заводят хрен за щеку – бурчал не особо громко Лепила, собирая с крыла свой нехитрый бутор, – Ишь, командир!
– Чего ты там бурчишь, старый? Чего я опять не так сказал? Заводи – неправильно? Мишаня, тогда запускай свой дизель, пусть младший научный сотрудник поставит диагноз и не гавкает!
– А запускают дурака под шкуру, – не унимался Лепила.
– А в рыло? – лениво процедил Мирон, – достал, доходяга!
– Фельдфебель! Эх, сука, не я в том лесу петельки на шеи партизанам накидывал, ты б у меня не сорвался, – совсем уже тихо, сам себе под нос, бурчал младший научный сотрудник.
Валерий поднимал капот, а Михаил залез в кабину и нажал на стартер. Всё как обычно – мотор сразу откликнулся деловитым и басовитым гудением с характерным посвистом. Несколько минут Лепила сидя на крыле вслушивался в рокот дизеля, потом поднявшись на колени, дотянулся до топливного насоса и нажал на рейку подачи топлива. И тут всё как обычно! – захлебнувшись, мотор выдал порцию звона, дыма и дежурный столб огня из выхлопной трубы. Не отпуская рейки, научный сотрудник вслушивался в клокочущий как самовар двигатель, затем отпустив руку, поднял обе вверх и скрестил их. Михаил сразу же заглушил мотор. Все выжидающе смотрели на матёрого диагноста. Лепила спрыгнул с крыла, демонстративно сплюнул под ноги, поискал взглядом тряпку вытереть руки, не торопясь тщательно вытер, поданной Валерием ветошью, вздохнул, и поправив несуществующее пенсне со вздохом спросил:
– Сердешные, а сколько ж вы, на этого «двужильного пенсионера» грузите?
Выслушав ответ, пожевал губами:
– И как быстро ездиите?
Вопрос, как говорится застал врасплох!
– Ну, а как на нём ездить, с таким грузом? Почти ползком!
– А кто в насосе рейку до упора задвинул?
Михаил выпрыгнул с кабины: – «Я»!
– Головка ты от …патефона! Это ж «двужильный»! На нём, что с горы, что в гору, надо лёгким прогулочным шагом ходить, а при вашем прицепе, вы и набубенили на него тонн восемьдесят? А?
– Почти восемьдесят.
– И что вы от него хотите? Я удивлён, мягко выражаясь, что он вообще у вас заводится!
– Не тяни кота за причиндалу! Говори! – встрял Мирон,
– Яволь, мин херц! Оборваны гильзы поршней в двух или трёх цилиндрах! Работает ровно и чисто, значит в аккурат по перфорированным отверстиям и оборвало!
– Не может быть! – взорвался Михаил, – он бы не потянул такой груз!
– Так ты ж сам ему накрутил рейкой мощность, до полной жопы! А чего это ты вообще хавальник раскрыл? Кто кого просит? Засунь себе язык в ж…
Михаил побледнел, кровь ударила в голову, не понимая что вытворяет, не дав договорить, сгробастал Лепилу в охапку, приподнял над землёй и хотел уже было грохнуть со всей силы вниз, как почувствовал голым животом холодную сталь ножа:
– Поставь где взял! Сейчас кишки собакам скормлю!- прямо в ухо услышал он дыхание смерти.
Разжав руки, инстинктивно попытался отодвинуться подальше, взглянул на доктора. На него смотрели с прищуром, абсолютно трезвые, холодные глаза убийцы. Давным – давно, Михаилу приходилось встречаться с такими вот взглядами. Ничего хорошего тогда из этого не получилось, только шрамы остались. Нож всё также холодил бок, и почему то была уверенность, что эта рука не дрогнет в случае чего. Странное дело – беспомощность не вызвала испуга.
Мирон, опоздав на несколько секунд, оказался рядом. Раздались две гулкие затрещины! У Михаила слегка поплыло перед глазами, фуражка свалилась на землю. Лепила, мячиком отлетел к стенке барака, зашипел как кошак, которому наступили на лапу:
– Да я так, для фортецела, Мирон, ты ж меня знаешь, я не мокрушник по фраеркам! Я ж по сукам спец! А фраерка всё одно – учить надо, борзый фраерок пошёл!
– И я для фортецела, Лепила! А тебе, Альбатрос, в следующий раз или кадык вырвут, или кишки по кустам развесят, ежели так будешь дёргаться. За малым, перо в бок не схлопотал!
– Во как, Мирон, а что у фраера и погремуха есть? А что ж ты сразу не сказал? Представил бы. Тоже сиделец? Нервный только. Такие не живут долго, особенно в моём обществе.
– Я пока вам расскажу, что да как, вы порвёте друг друга!
Альбатрос в Монголии чалился, бытовуха голимая, с тобой, брателла, уж точно не сравнить, но пацан правильный. Лепила, я бы привёл к тебе фуфло? Нет? Всё, давай по делу! Сколько тебе надо время и помощников, чтобы эту лайбу в Магадан отправить?
– Лымаря свистнуть надо, он толковый малый, спирта бутылок пять, что нибудь на клык кинуть. Ну, железяк я понимаю, ты расстараешься, притянешь. К вечеру дым пустим, ежели всё срастётся! – успокоившись, растягивая по блатному слова и пряча в прежнее потайное место, неизвестно откуда выпорхнувший нож, просипел доктор.
– Вот босота! Я ж спросил сколько времени и людей, а не бухла и хратвы!
– Мин Херц, вы ето бросьте! Спирт, он каленкору в жисть добавляить! Нам спиртик, строить и жить помогаить! Он ведь, как наша красная путеводная нить, опять же! Так и Гуталин говорил!
– Варежку закрой, хоть и не тридцать седьмой, а огребёшь неприятностей по самое не хочу!
– Напугали ежа голой жопой!
– Всё, тему закрыли. Снимайте пока навесное, я сейчас Лымаря пришлю, и пока будете сверху курочить, я какие надо железяки достану.
– Подожди, дядь Мирон, – начал было Михаил, может куда в бокс поставим машину!
– Миша, Валера, ребята, никуда ничего ставить не надо, на трассе вы без гаража ремонтируетесь? Вот и здесь то же самое. Пока будем место искать – пол дня пройдёт. Вы идите, звоните кому надо, объясните начальству, как дела абстоят. Под ногами не мешайтесь.
– А чего меня присылать, я не открытка с видом на Фудзияму, я уже давно здесь. Мирон, зря ты вмешался, может фраер и из правильных, но проучить не помешало бы! Говорливый больно! – из-за заднего борта, абсолютно не слышно ступая, вышел невысокий, кряжистый мужичок:
– Доброго здоровьичка всем, каторжане! О, Лепила, у тебя уже пузырь! А у меня, как на грех, в кармане стакан завалялся, плеснёшь? Нет, нет, мне не полный, по Марусин поясок достаточно будет! Ну, ваше здоровье! Огурчик…, оп-а, я понюхаю?
Подошедший, легко и непринуждённо, как будто он присутствовал при всём разговоре с самого начала, подставив вынутый из кармана стакан, в мгновенье ока опрокинул наполненный сосуд себе в организм, взяв протянутый ему солёный огурчик, аккуратно его понюхал и вернул Лымарю.
– Да закуси хоть, боль зубная! – скривился Мирон,
– Мирон, я ж тебя не учу, как меня учить, ну что ты как дитё малое! Такая большая компания, огурец один, пойла, как я слыхал будет достаточно, и в конце да на конец, мы ж сюда не жрать собрались! Эх, хорошо пошла! – он прислушался к собственным ощущениям, – Оба – на! Достигла нужной глубины! Процесс пошёл.
Теперь давай по делу: Мирон, это твоё претеже, как я понимаю? – он указал подбородком на стоявших ребят, – и у них приключился маленький хипеж, правильно? И чтобы все остались довольны, надо чтобы к вечеру, они всё также тряслись в своём катафалке в сторону моря, а мы слушали твои майсы, по поводу скорой победы разумного труда, над вечным безрассудством нашей жизни. Правильно? Лепила, что у тебя на манеры, а ещё интеллигент, из бывших! Ты же должен словом убивать, а ты сразу за финку! Ничему тебя жизнь не учит! Согласен, фраер борзый, за помелом не следит, но может все таки дадим ему слово? Как, общество?
Лепила, внимательно слушавший в пол – уха говорящего, набулькал себе с полстакана самогона, казалось, не обращая ни на кого внимания, медленно выпил, шумно занюхал рукавом заношенной до сальных пятен телогрейки, и одобрительно закивал при последних словах Лымаря:
– А что ж не дать, хорошему человеку, ежели за него сам Мирон мазу тянет. Такому пацанчику мы завсегда рады дать – хоть в бубен, хоть в рот, пардон, пардон – обговорился! – У моториста враз побелели страшно глаза, лица стало узким и хищным!
– Ну, бля буду, зуб даю, завязал, Мирон, прикалываюсь просто! – видя нахмурившегося и шагнувшего к нему, видимо пользовавшемуся нешуточным авторитетом главного моториста,
– Всё, в натуре, завязал хихоньки хаханьки, давай по делу, раз уж пошла такая пьянка. Сейчас Лымарь навесное скинет, я пока низ рассупоню. Пацаны, вы только посудину найдите, куда масло слить. Мирон, не стой столбом, сказал, в натуре – завязал прикалываться! Давай, вали за железками, неси три поршня, и три гильзы, что не понадобиться, пусть пацаны в рундук кинут, в дороге пригодиться завсегда может. Чего тут лишака базарить, сделаем дело – потом всем по очереди слово давать будем, как на пленуме совнаркома! Лымарь, ты ещё не приступил?
– Да что ты, милай, что ты! Я уже одной ногой тама, а ета уже скрывается в тумане! Говорила мама балбесу: «Учись играть на пианине!», сейчас снимал бы навесное оборудование с какой нибудь гимназистки!
– О, Боже мой, какую ересь – таки вы несёте – таки, мой друг! Моя бедная мама, выучила играть на етом грёбаном инструменте половину Петербурга, и вашего покорного слугу в том числе! И что? Вы то хоть наверху, как наш любимый герой Василий Иванович Чапаев, на лихом коне, а я опять таки, как та гимназистка, с которой вы уже умудрились стянуть все причиндалы, в самом низу! Я вам даже больше скажу – под самым низом! Примерно как та самая Белоснежка, куда эти педики – гномики, обманом заманили бедную девушку!
– Ох и начитанный нынче урка пошёл! – уже уходя засмеялся Мирон, и обращаясь к Михаилу и Валерию добавил:
– Ребята, инструменты, все какие есть, вытаскивайте – ключи, головки, воротки, отдайте работягам, а сами дуйте на почту, она уже вот – вот откроется и позвоните начальству. Заодно и от меня поклон передайте. Миха, скажешь Евтееичу, что всё будет на мази, а если спросит кто из умельцев гайки крутит, так и скажи – Лымарь и Лепила. Он их лично знает, поэтому сомнений не будет. Ну а потом, как закончите, бегом сюда, сами понимаете, лишними ваши руки не будут! И я тебя умоляю, Миша, следи за языком!
– Правильно, мин херц! Как говорил начальник оперчасти на Омчаке: « Ты языком хоть в жопу лезь, а вот рукам воли не давай»!
– Миклован, я тебе, гадость, в уши уксусу налью! Чтобы у тебя и в башке перепонки полопались!
– Да молчу, я, молчу! Скажи кентам чтобы хлебца зашли купили, пару бутылок, и буханки три спирта!
– Не опухнешь?
– В ёлочку будет!
– Лады, всё, пошли по делам!