И снился Михаилу сон про чистое поле. Долго уже он шёл по нему, но не видно было ни конца полю этому, ни края. Устал идти уже, хочет сесть отдохнуть, но не может, а почему – не знает. Дошёл до стены, неизвестно откуда взявшейся цвета неба, а двери нет нигде. Тыкался он в неё тыкался, как кутёнок слепой – всё без толку. Взял и лёг прямо на снег, пригорюнился, думает, что ему дальше делать, на небо смотрит. Всё вокруг одного цвета – снег, стена, небо. Боль в груди ещё появилась, дышать трудно стало. Куда идти не знает, что делать тоже. Холодно ему, спать хочется, вдруг слышит шум, больше на грохот похожий. Как будто топает кто, по деревянному настилу, рычит и урчит. И вдруг, как заверещит дурным голосом, и сразу удар – аж подпрыгнул Мишка!
И вправду подпрыгнул! Глаза открыл, лежит на полу, все вещи вокруг разбросаны, видимо во сне сам и раскидал. Холодно в избушке, печка потухла, прогорела давненько уже, а подкинуть дров некому. И одеться с вечера ума не хватило, не до того было. Встал, кинулся сразу к Стародубцеву – тот, вроде спал. В темноте, ничего разглядеть, было невозможно. Рукой потрогал лоб осторожненько, рискуя разбудить – сухо! Уже хорошо! Пошёл шарить опять по полкам – вчера ещё видел целую свечку. Нашёл! Установил в пустую консервную банку, как в старинный канделябр, всё также ощупью наполовину, нашёл спички. Быстро занявшееся пламя, раздвинуло темень по углам. Теперь можно и одеться, да печкой заняться. Только протянул руку к тёплой рубахе, как перед входными дверями раздался опять грохот!
– Вот чёрт, а я думал, сниться! – ругнулся вслух. Кто-то катался по крыльцу и верещал, время от времени, с силой ударяя в дверь, аж подпрыгивал домик! Ещё вчера мимолётом обратил Мишка внимание – дверь то, не вовнутрь, а наружу открывается! Вот тебе и колымские присказки! Эвон оно как значит, в каждой избушке – свои погремушки! Уже быстро, как по тревоге, натянул на себя вещички. Взяв автомат наизготовку, снял с предохранителя, передёрнул затвор, потихоньку попытался открыть дверь. Не открывает. Пришлось потревожить! Дверь поддавалась с трудом! Да кто же там? Удар! С силой распахнулась дверь и тёмное, и лохматое, быстро скатилось с крыльца, щёлкнув зубами, отскочило не дальше пяти метров, остановилось и припав брюхом, легло на снег. Чёрт не чёрт, собака не собака, не понятно! Какая то уж слишком большая, лохматая «околособака», с маленькой головой и непропорционально большим плоским хвостом! По злобному оскалу было видно, что ничего хорошего, ждать от этого визитёра не приходилось. А вот то, что околособака эта никуда не убегала, было непонятно. Михаил осмотрелся и сразу более – менее, всё стало понятно: окровавленные тряпки были растерзаны в лоскуты и разбросаны по всему крыльцу, и вокруг него!
– А, зверина, да ты голодная! А чего ты не убегаешь? Совсем непуганая, что ли?
Но зверюга мало того, что была голодная, она была ещё и ранена! И вела себя она странно! Снег вокруг неё становился всё больше и больше похожим, на рассыпанное ведро брусники. Постоянно оборачиваясь на лес, повизгивая и клацая зубами, она всё равно пёрлась на крыльцо домика!
– Ну, подруга, ты меня что, совсем никак не боишься? Или того кто в лесу, боишься больше?
Михаил поднял автомат к плечу. Этот жест зверюга видимо уже встречала в своей жизни. Не став ждать продолжения, она заковыляла в тайгу, постоянно повизгивая, щёлкая зубами и оглядываясь! Стрелять вслед, Михаил не стал. Поставив оружие к бревенчатой стенке, проводив её взглядом, пошёл быстрым шагом к навесу с поленницей дров. Надо было срочно растапливать печь и обязательно покормить Стародубцева. Сделав пару ходок, наносил дрова, быстро настрогал лучины, кинул спичку – затрещал весёлый огонёк, подпрыгивая на поленьях. Постепенно треск начал переходить в равномерное гудение, печь начала прогреваться, сразу запахло жизнью, от печи попёр духмяный запах хлебной опары, отчего то не услышанный вчера. Заворочался командир, скинул с себя наваленные Михаилом кухлянки:
– А, лекарь, уже суетишься? Ну что, давай пить чай, да совет держать, что дальше делать? Я так понимаю, что блуканули мы качественно. И Ерофей как на грех, не с нами. Сторожек этих нет на моей карте. Ты уже вокруг осматривался? Что сам думаешь?
– Сергеич, давай и правда, сначала чайку попьём, перевязку сделаем, а потом уже я осматриваться пойду? Мне не вчера, не сегодня, не до того было! Судя по зверью, края здесь не то чтобы заповедные, мало посещаемые скажем. А зверьё это, насквозь незнакомое мне, непуганое, хотя – судя по нему, с человеком знакомое. Последние слова Михаила утонули в страшном визге и грохоте с крыльца! Вернувшаяся околособака, видимо пошла на отчаянный штурм человеческого жилища! Но к её визгу теперь присоединился теперь и басовитый рык зверя, даже по звуку, гораздо крупнее. Стародубцев аж подпрыгнул от неожиданности на своем лежаке!
– Что там такое?
– Теперь не знаю, Вадим Сергеич, а с полчаса назад, какая то лохматая собака на крыльце у нас, растерзала все кровавые тряпки, что от твоих вчерашних перевязок остались! Я её вроде как в лес шуганул. Хотел стрельнуть её с автомата, так она не стала дожидаться, сама в тайгу ломанулась. Подранок. Сейчас видимо она же, но уже с кем то в кампании! Лежи, я пойду гляну. Поискав глазами оружие, вспомнил, что оставил его, прислонив к стенке снаружи. Нахлобучив поплотнее шапку, не стал заморачиваться кухлянкой, резко толкнув дверь, вышел на улицу! И был сразу же сбит с ног, метнувшейся к нему под ноги, лохматой тенью! Дверь захлопнулась, пропустив внутрь насмерть перепуганного зверя, а он остался валяться снаружи, почти ослепший от удара лицом об косяк! Приторно закипела кровью слюна, защипало в носу, в глазах поплыли разноцветные круги, ускользающим сознаньем услышал внутри домика выстрелы! Один, второй, третий! Встав на четвереньки, помотал головой, судорожно пытаясь ухватиться за край сознания. Так бывало на ринге, попустив удар, почти уже выключившись, успеваешь зацепиться за какую либо деталь, оставшуюся в мозгу, и последним всплеском зрения, пытаешься возвратиться в бытие, не дожидаясь, пока рефери откроет счёт! Но это всё при условии, что остался на ногах! А сейчас он, пытаясь встать, стоял на карачках! В башке шумело, колени не хотели распрямляться, подрагивая.
– Что это ещё за новости? Ты ещё слезу пусти, гимназистка! – пронеслось в мозгу! Резко напряг ноги, оттолкнулся от пола руками, и уже начиная принимать вертикальное положение, увидев стоящее перед собой, сразу подумал:
– Ох и зря я это делаю! Подыхать лёжа надо!
Прямо перед ним, уже почти на крыльце, стоял ободранный до костей, грязно бурый медведюга! И вроде роста он был невеликого, но уж больно вид его был страшен! А может показалось это Михаилу, с ещё не восстановившимся сознанием. И пасть его, с капающей слюной и четырьмя рядами зубов, очень даже ему не понравилась! Шкура висела лохмотьями, а от него самого исходил сладковатый смрад гниющего мяса! Несколько секунд, они смотрели друг на друга.
– Шатун! – пронеслось в мозгу.
А о чём думал медведь, Михаил так никогда и не узнал. Главное, что он успел сделать, прямо перед несущейся на него лапой с острыми, как бритвы когтями, это опять упал, но уже на спину, и перекатившись, попытался вообще свалиться с крыльца! Ему казалось, что медведю надо будет время, чтобы сойти на снег, но зверюга тоже просто упал боком с деревянного помоста, ломая часть перил, специально или нет, накрывая собой Михаила! Внутри ломко хрустнуло, когда туша медведя догнала его в полёте, и уже вдвоём, со всего маху, они грохнулись на снег! Позвоночник прогнулся, как коромысло, правда совсем в другую сторону – в сторону живота! Уже на автопилоте, ополоумев от боли и страха, Михаил рванулся из под тяжеленной туши, вереща как раненый суслик в когтях у сапсана, не обращая внимания на треск костей, на расползающуюся одежду. Он уже почти выскочил, когда его настигла медвежья лапа, несущаяся со скоростью самолётного пропеллера. Казалось, он машет всеми лапами сразу, выставив когти – авось, да какая нибудь, зацепит добычу! Удар пришёлся на правое плечо! Ещё мелькнула мысль:
– Эх, жаль кухлянку одеть не сподобился, нерпичья кожа ослабила бы удар!
Почувствовал, как поползли огненные лоскуты кожи по спине! Продолжая движение, когти полоснули по голове, сметая ухо и часть брови! Удар второй лапы пришёлся в брус крыльца! Брызнули щепки! Медведь не успевал встать на все лапы, он видел, что добыча успевает подняться на ноги! Оттолкнувшись задними лапами, вращая передними, он был похож на сбесившуюся ветряную мельницу. От собственного сильного толчка, он перевернулся через голову, и потеряв на мгновенье ориентацию, встал осмотреться.
Это хватило Михаилу, чтобы в подобии прыжка, залететь обратно на крыльцо, прямо к валявшемуся на полу автомату! Точно помня, что предохранитель снят, привалившись спиной к стене, он выставил автомат и выждав, сам себе не объясняя зачем, пока медведь поднялся в полный рост и шагнул к нему, нажал на спуск! Никогда до этого, он не предполагал, что у автомата такая сильная отдача! Михаила отшвырнуло, как тряпичную куклу вбок, он упал на спину, продолжая стрелять и отползая на заднице от сбесившегося зверя, пока металлически не лязгнул впустую затвор. Наверняка это и спасло его ещё раз! Прямо на место где находился Михаил, и завалился незадачливый людоед. Ещё скребли по доскам страшные когти, ещё вращались кровью налитые глаза, но выстрелами в упор, медведю разнесло весь позвоночник. Его почти перерубило пополам! Даже странно, что в агонии ещё двигались лапы… Части внутренностей, вылетевших со стороны спины, повисли на надломленных перилах. Стекленели глаза, умолкал свирепый рык, начинала исходить на морозе паром разорванная почти пополам туша, разгоняло ветром пороховой дым.
Звонкая тишина приходила на смену первобытным ужасам. Со стуком упал автомат. Пока ещё не в полную меру чувствуя боль, Михаил по стенке начал подниматься на ноги. Перешагнуть через тушу медвежью не хватило духа. Сполз под перила с другой стороны крыльца, и шатаясь побрёл в сторону леса, но через несколько шагов понял – не туда! Надо было развернуться, а сил уже не было. Потихоньку, как летом на траву, боясь примять лишнее, он опускался на снег. Небо запрокидывалось вверх, и пытаясь проследить за ним, он увидел чёрную птицу, летевшую вдоль полоски горизонта. Где он это уже видел? – Летящая птица, внимательный взгляд. Боль, словно проснувшись, начинала обволакивать разум, заполняла грудь. Захолодило голову – теперь небо было прямо над ним, во всю ширь. Только небо и ничего больше. Он точно знал, что день только начинается, но отчего так быстро темнело? Вместе с темнотой приходили тепло и покой. Вспыхнула мысль:
– А сон то, вещий!
Лёгкость разливалась по телу, несмотря на боль в груди, вздохнул полной грудью, проваливаясь в спасительный покой. Что то пыталось его нарушить. Что? …Скрип снега …или это чьи то голоса… и вдруг, шумное дыхание! Непонятное, шершавое и влажное коснулось лица, снова приводя его в сознание и наполняя его сердце опять только что прошедшим холодящим ужасом:
– Облизывает! Его сейчас будут есть! Опять! Не хочу!!!
Как ему показалось, он вскочил на ноги! Рванулся к домику. Надо было успеть назад, к крыльцу! Там спасительный автомат! На самом деле, он медленно поднялся, шатаясь, сделал два шага, и вот теперь уже, плотная темнота, вырывая его из осознанной действительности, с головой накрыла его! Не успев даже выставить вперёд руки, Михаил в полный рост, прямо лицом вниз, рухнул в снег. Его сознание понеслось по тёмной, узкой трубе, навстречу светлому лучу, которого было не видно, но бывшему там! И чем глубже погружалось сознание в пучину небытия, тем покойнее становилось ему.
К разыгравшейся трагедии, со стороны леса на лыжах, полным ходом неслось два человека! Первый – маленького роста, казалось летел над сугробами, настолько лёгок и стремителен был его бег. Второй тоже бежал быстро, но было видно, что этот бег даётся ему с большим трудом – высок и нескладен он был. Первый лыжник на ходу, гортанно крикнул и собака, которая и пытаясь привести раненого в чувство, облизывала лицо Михаила, но вызвала только приступ отчаянного страха, послушно села возле упавшего. Не снимая лыж, подбежавший нагнулся над Михаилом. Перевернул его на спину и растерянно оглянувшись поднялся… На его лице было написано и удивление, и боль, и досада. Тёмное, сморщенное, маленькое лицо восточной национальности, ещё больше сморщилось, то ли от досады, то ли ещё от чего. Подбежавший Лепила, а это был он, с трудом отдыхиваясь, спросил проводника:
– Чего там? Живой?
– Мёртвый, однако. Шибко медведь порвал.
Не слушая провожатого нагнулся, приложив пальцы к шее. Долго стоял в неудобной позе вслушиваясь. Потом резко упал на колени, неуловимым движением, как отряхивающаяся кошка, сбросив лыжи, рванул рубаху на груди Михаила. С первого раза ничего не получилось, рубашка была прочной, не теряя времени быстро приподнял его за плечи и придерживая коленом, обоими руками рванул за подол вверх! Старый охотник непонимающе смотрел не зная, чем помочь. Сбросив рубаху, Лепила, уже ухом припал к груди раненого. С минуту вслушивался, потом также резко бросил бездыханное тело на снег и принялся яростно мять ему грудную клетку! Не обращая внимания на летевшие в разные стороны кровяные брызги, и расплывающееся кровавое пятно под лежащим, он пытался вернуть уходящую жизнь. В начале ничего было непонятно, но вскоре даже и проводнику стало видно, как розовеют щёки у Михаила. Вот дёрнулись веки, пытаясь сделать вдох, напряглась грудная клетка, но в следующее мгновенье кровавая пена появилась на губах, Михаил захрипел, задёргался и ещё не совсем открывшиеся глаза снова начали закатываться.
– Да что ж ты делаешь! Совсем уже ох…ел, я ж тебя почти достал! – взорвался Лепила, – Не, братан, врёшь, я не таких как ты вытаскивал! Дерсу, иди сюда, что стоишь, как статуя фараонская! – закричал он на стоявшего в стороне.
Подхватив Мишку под руки сзади, передал его подбежавшему Ерофею, а сам, зайдя спереди, несколько секунд вглядывался в лицо. Протянул руку к глазу, приподнял веко, отпустил, два раза глубоко вдохнул – выдохнул и вдруг со всей силы ударил Мишку в грудь! Проводник ахнув, выпустил тело, снопом рухнувшее обратно в снег. А сам, испуганно отскочил в строну, не зная, что и зачем, растерянно полувскрикнув, полувсхлипнув:
– Зачем бьёшь?! Мишка мёртвый! Нельзя мёртвый бить!
– Держи крепче, придурок узкоглазый! Держи! – орал Лепила.
Подхватив с испугу упустившее тело, Ерофей стоял и держал Михаила, пока первобытный доктор ещё несколько секунд примерялся, и как молотом в наковальню, врезал ещё раз в грудину! Аж гул пошёл! Замахнулся ещё раз, но прервал движение руки на пол дороге. Икнув, Мишка глубоко вздохнув, зашёлся кашлем! И уже не со спины полетели в стороны кроваво сопливые брызги! Всё так же, крепко прижав к себе, держал его Ерофей, боясь отпустить, а Лепила поняв, что реанимационные действия увенчались успехом, дрожащими руками полез в карман своей одежонки за папиросой.
– Всё, фраер, жить будешь. Смеяться может быть и нет, но жить точно будешь! – повторял он, отчего то шёпотом, вроде бы как сам для себя Лепила, пытаясь прикурить, закрывая телом от ветра огонёк спички, хоть и не было совсем ветра. Это руки питерского доктора, врача самой высокой квалификации, возвратившего с того света не одну и не две жизни, вдруг пустились в пляс! Сначала ломались спички об коробок, а затем, уже и загоревшуюся спичку, всё никак не удавалось поднести к губам.
– Укатали Сивку крутые горки…горестно продекламировал доктор,
– Слышь, Дерсу, да отпусти ты уже фраера, пусть малость оклемается, да исподнее одевает, а то все звери скажут, что это вы тут за подиум устроили! И чегой то вы в обнимку посерёдке тайги стоите? – захихикал, верный своей привычке старый зэчара.
– Кстати, у тебя там в заплечнике спиртику не осталось малёхо? Мне ж надо руки продезинфицировать! И выпить, чего уж греха таить хочется, аж переночевать негде!
Обессилено опустившись на снег, Михаил приходил в себя. Шок от процедур начинал проходить, он начал замерзать. Кое как, путаясь в рукавах, с помощью Ерофея, он одевал всё, что сорвал с него его спаситель. Грудь болела, оторванная бровь, нависая над глазом мешала смотреть, приходилось всё время откидывать её назад, как непослушную прядь волос. А ухо, так просто казалось, висело на куске кожи. Но кровь, постепенно сворачиваясь на морозе, прекращала сочиться, шкура с бровями и волосами потихоньку присыхала, да и ухо уже не так уж и болталось. Оставалась только тупая ноющая боль в голове и режущая в груди.
– Слышь, Альбатрос, а командир то наш где? Живой? Не сожрали его тут? А то, глядя на тебя, таки, и поверишь в нечистую! С кем вы тут воюете, а?
Точно! Как выстрел в сознании вспыхнуло воспоминание о стрельбе в домике!
– Там! – Поморщившись от боли, он махнул рукой в сторону крыльца, на котором всё так же висела туша хищника.
И только теперь все обратили внимание туда. Дверь в домик была распахнута, но в дверном проёме никого не было видно. Только приглядевшись, можно было увидеть лежащего на порожках человека с пистолетом в руке, внимательно наблюдавшего за происходящим. Лепила помахал рукой:
– Нихт шизен, комараде! Не вздумай палить, начальник, мы этого зяблика только – только откачали! А чего лежишь там? В засаде, что ли? Вставай, мы победили! – ёрничал доктор.
– Он раненый, нога у него поломана, – пытаясь подняться на ноги, ответил за него Михаил, – в яму звериную провалился, а там капкан, видимо ещё с осени заряженный стоял. На мамонта, что ли?! Ногу, за малым, пополам не перебило!
– У вас тут, похоже целая баталия случилась! Пояснил бы – кто на кого напал, медведи на вас или вы на них? Так кто капкан поставил, медведи?! – продолжал шутковать Лепила,
– А я думал, мы одни геройствуем, а оно вона как! Ну пошли в дом, что ли! Дерсу, помогай молодому! Сергеич, живой? – направляясь к крыльцу балагурил Лепила.
Снег под ногами проваливался, но погружаясь почти по пояс, он и не думал одевать лыжи, а тащил их за собой на верёвке, продетой в ремешки креплений. Ерофей тем временем, помог Михаилу подняться на ноги и по проторенному в снегу пути, они тоже поплелись к домику. Проводнику пришлось взять и свой, и оставленный доктором рюкзак, да ещё и лыжи. Его собака, умнейшая животина, понявшая, что основная часть событий, в которых ей не нужно было принимать участия, прошла, бегала кругами, стараясь всем своим видом показать, что готова снова помогать, этим непонятным ей людям.
– Да, Ершов, это вы вовремя подсуетились, – пожимая руку, хриплым голосом сказал Стародубцев, – ещё бы чуток и каюк Альбатросу. А чего это ты его в грудину лупцевал, опять он не то сморозил? Вроде мирно начал его откачивать, мне то отсюда не очень хорошо видно было. А Мирон где? Чего вы вдвоём?
– Ох и язва ты, начальник! Сердечко у фраера прихватило, а рёбра у него поломаны, как ему мотор запустить? Вот и пришлось треснуть пару раз. Я так в зоне бывало, частенько задвохликов, почти с того света вытаскивал! Не целовать же мне его, делая ему искусственное дыхание?! Ты первый меня бы и не понял! Так что, не лупил, а лечил я его! А ты? Нет, чтобы встретить ладком, чайком с дороги напоить, накормить, а потом уже допросы устраивать.
– Ты мне в уши то не дуй! Мирон где? – уже повышая голос, спросил капитан.
– Да где ж ему быть, старому обознику? В арьергарде. Это мы с Дерсой, аки молодые кони скачем по тайге, а Мирон Свиридович, конвоирует пленных.
Говоря всё это, Лепила, поднял лыжи, стряхнув по хозяйски с них снег, поставил к стенке домика и с интересом принялся рассматривать разорванную тушу медведя.
– Это кто ж его так, сердешного, неужели ты, командир? Вот с этой пукалкой? – он недоверчиво покосился на всё ещё держащий в руках Стародубцева пистолет,
– Я вроде как автоматную стрекотню слышал?! Благодаря ей, мы на вас и вышли! А так, прошли бы с полкилометра выше по распадку! У Дерсу нашего, как компас внутри, прёт как тягач по целине, слова не добьёшься, я уже дичать начал от молчания!
– То-то я и смотрю, шерстью обрастать стал! А стрельбу правильно слыхал, это Альбатрос его и завалил!
– А чего его черти к лесу понесли? В поле чистое?
– Рамсы попутал! Это ему зверюга эта, по маковке засадила, у него и катушки с роликов съехали! Я ему кричал, кричал, но он уже не слышал, с него кровища хлестала, как с этого шатуна. А? Михаил? Чего ты к лесу попёрся? – спросил подошедшего Вадим Сергеевич.
Но Михаил только ртом хватал воздух, переход по глубокому снегу отнял у него все, толком ещё и не восстановившиеся силы. Чуть передохнув, он пошёл в дом, ему не давала покоя мысль о стрельбе внутри. И через полминуты он уже появился снова на крыльце, волоча за собой за хвост неизвестного зверя. Вытащив его на дневной свет, напрягая последние силы, раскрутив его за хвост, шарахнул об угол и отбросил на сколько смог вниз, со ступенек. А уж только после этого, полусел-полулёг рядом со Стародубцевым:
– Сука! Что это за погань? Вонючая тварь, как будто обосралась перед смертью!
– Это росомаха, – с интересом наблюдая за действиями Михаила, и присаживаясь на краешек крыльца, пояснил Лепила,
– А она при каких делах?
– Вот с неё все и началось! Сама припёрлась и медведя этого за собой притащила! Я её вышел шугануть, а тут это безобразие! – еле переводя дыхание, он показал взглядом на висевшую тушу. Сначала она мне дверью в бубен въехала, аж звон пошёл, и пока я этот приход раскумаривал, живоглот с меня скальп снимать начал!
– Во, дела! Дерсу, ты что делаешь, дикарь?! – взвился с места лекарь.
Ерофей, воспользовавшись случаем, пока на него никто не смотрит, подойдя к висевшей туше, ничуть не брезгуя, засунул руку по самый локоть внутрь её, и немого там пошарив, как в своём кармане, резким рывком вырвал оттуда красный мясной сгусток, с обрывками жил или сосудов! И отойдя от построек, не обращая ни на кого внимания, положил этот кусок на снег, сел рядом, скрестив ноги под себя и начал тихо напевать, покачиваясь с закрытыми глазами. Его верный пёс, умница, лёг рядом, как будто понимая суть происходящего.
– Ты чего творишь, абориген? – ещё раз спросил его Лепила.
– Да не трогай ты его, – вступился за него Стародубцев, – у них вроде обычай такой есть, молиться на сердце убитого медведя, вымаливая у него прощения и прося его сделать таким же храбрым и сильным. Лучше помоги нам с Мишкой подняться и пошли в дом, расскажешь всё по порядку, а то вон я смотрю, герой наш опять бледнеть начал, как бы опять в отключку не ушёл, да и холодно здесь разговаривать. Ты то одетый, а мы не успели ещё в походное облачится.
Михаилу и впрямь, плохело не на шутку. Боль в груди стала уже просто обжигающей, во рту всё явственней, опять ощущался вкус крови, которая при дыхании, вспучивалась на губах мелкими пузырьками.
В домике, его положили на топчан, а капитан и доктор сели за стол. Потухшую было печку, быстро раскочегарили по новой, поставив на огонь чайник и пару банок раскрытой тушёнки. Лепила спокойно просидел недолго, встав с места, подошёл к лежащему Михаилу, и задрав рубаху, ещё раз внимательно оглядел его, попутно нажав пару раз пальцами на грудь, вызвав тем нешуточную боль.
– Хреново дело, командир, – понизив голос сказал он, вернувшись к капитану, – похоже ребрами ему лёгкие повредило! Что делать будем? Ты не ходок, он тем более. Надо быстрее отсюда выбираться.
– Ты мне расскажешь наконец, что у вас приключилось, где Мирон, и каких пленных он конвоирует?
– Об чём базар! Всё как на исповеди. У тебя плещется во фляжке? Дай ка я глотну, все силы мои интеллигентные закругляются. Ты не переживай, антихристов тех, взяли мы. Лавэ тоже. Целое всё. Правда почти. Они, суки, костёр ими разжигали! Сухостоя в тайге не найти, так они и приловчились, «шевелюшками» греться! Вот живыми, правда, не все дались, но как ты и приказывал, есть кому иголки под ногти засунуть! По правде сказать, я особо и не старался. Это Мирон всё праведника из себя изображал. А этому «команче», он кивнул в сторону закрытой двери, намекая на Ерофея, если волю дать, так он вообще бы их на ремни распустил, когда в котелок к ним заглянул!
– Чего ты пургу метёшь! Какие иголки?! Какие котелки?!
– Да? А на хрен нам их тянуть за собой через всю тайгу?! Это не люди, не суки, я и не знаю даже, как отозваться об них, чтобы ненароком не оскорбить гада последнего, сравнением с ними!
Лепила основательно приложился к фляжке, сделав с пяток глотков, шумно выдохнул, поискал глазами на столе чем можно закусить, но видимо передумал, приложился ещё разок, глотка на три – четыре, а уж потом, поднеся к лицу рукав прожженной в нескольких местах кухлянки, с видимым удовольствием, втянул в себя запах палёной шкуры!
– Начальник, ты знаешь, я никогда не страдал сантиментами, животов вспоротых и просто разрезанных, на моей совести больше, чем у волосков на бороде у нашего Дерсу!
– Да чего ты привязался к этому китаёзе? Он то тебе чем дорогу перешёл?
– А мне он и в хрен не брякал, привязываться к нему! Я лучше змею гремучую в жёны возьму! Я не ангел, а уж этот абориген….. – Лепила покрутил пальцем у виска.
– Мы гнали их сутки, не давая отдохнуть, после того как почти случайно натолкнулись на них. Собака учуяла. Представляешь, они костерки жгли на деньгах, чтобы дыма меньше было! Они нас услыхали видимо ещё раньше собаки, и стали в десять раз осторожней. Но они явно с дороги сбились. Пёрли в сторону нагорья. А там, судя по карте, никогда жилья и не было. Так что подыхать им, и так и этак. Но босяки духовитые попались, они ж не знали этого! А живучие – так это просто атас! Сдаваться ни в какую не хотели! По ходу, они с собой всю оружейку захватили! Палили как заведенные! Это потом уже, когда у Дерсу нашего, терпение кончилось, он и вырезал у них среди ночи, половину личного состава! Вот земноводное! Представляешь, под снегом прополз с полкилометра, чтобы к ихнему костерку подобраться! А когда уже проявился, тем жиганам поздно было за трещотки хвататься, пора было начинать исполнять «Отче наш», а они слова запамятовали! Двоих он на месте положил, а троих в плен взял, но домой приведём, наверное, только одного.
– Почему?
– Бузотёрят много. Чёрной масти, беспредельщики, они. Я поэтому и ушёл подальше. И от них, и от греха. Нервы уже не те. Но я не удивлюсь, если и у Мирона терпелка кончится, и он кончит по дороге ещё одного!
– А чего ты там про котелок рассказывать пытался?
– Это когда тунгус наш повязал их, у них над костерком котелок висел, вот он туда и заглянул. А там пальцы людские плавают, как сосиски! Этот желтоглазый наш, в лице поменялся, на кошака дикого стал похож: глаза без того узкие, совсем щелочками стали, ноздри раздулись, даже зубы как будто выросли, он так тихо – тихо и спрашивает их:
– Кто людя кушал? – А эти придурки не просекли поляну, и хохмочкой ему и отвечают:
– «Угощайся!» И враз на одного меньше стало, на самого говорливого! Мы с Мироном даже помешать не успели, как он ему голову отрезал! Как курчонку! Начальник, ты себе представить не можешь, как все обосрались, когда он этому придурку голову отмахнул, а тело в лес побежало! Метров пять пробежало, а уж потом завалилось! И давай там пляску Святого Витта исполнять!
Оставшиеся поняли, что тунгус шуток не понимает, на колени грохнулись, стали умолять отвести их в милицию, согласны отвечать по всей строгости закона! А до закона ещё ведь дойти надо! Мы их уже сколь по тайге прём! Хотя нет, они сами себя и прут! Это уже наш Мироша придумал. Нам ведь надо для отчёта тебе надо было трупы показать, а самим их переть, что ли? Да ещё ведь и денег три мешка. Вот он и придумал этот скорбный катафалк. Веток нарубили, верёвками связали, сверху палатку бросили, вот и получилась волокуша. Они сами и прут, своих подельничков окоченевших, а сверх ихней траурной поклажи, мы и государственное имущество приспособили. Только ты уж не обессудь, того, который без бестолковки, мы упаковывать не стали. Зрелище ещё то! Оставили мы его, зверушкам на радость.
– Ну, двое. А с чего ты решил, что одного доведём?
– А чего? Кормить их задарма? И один на все вопросы ответит. А второго тоже можно Ерохе нашему отдать. Но это опять же, если Мирон не вспылит! Говорю тебе, борзота голимая!
Снаружи послышался скрип снега, кашель и разговор. Лепила поднялся из за стола, пошёл к выходу, жестом показав командиру, чтобы тот не вставал. И вскоре уже послышался топот нескольких пар ног по деревянному настилу, кто то степенно, по крестьянски, высморкался перед входом, обстучал обувь, и уже потом, быстро, стараясь выпустить как можно меньше тепла из избушки, вошёл внутрь. Вроде как заходил один, а когда клубы пара разошлись, перед Стародубцевым стояли оба старых его товарища – и Павлюк, и Ерофей. В полутьме, пока глаза ещё не привыкли, оба непроизвольно щурились, особенно смешно смотрелся Ерофей. И без того узкие глаза, совсем потерялись в складках лица.
– Здорово, бродяги! – подал голос Стародубцев.
– Драстуй, насяльник. Лежишь, однако? Миклована говорит, капкана попал?
– Здравствуй, Ерофей, здравствуй! Попал однако!
– Здоров ночевал, командир! – сиплым, простужено – прокуренным басом отозвался Мирон Свиридович, – прохлаждаешься? Что с ногой?
– В капкан попал. Спасибо, вон Альбатросу, операцию сделал, как в лучшей поликлинике. А сам вот не уберёгся….медведь его сильно помял. Ну, рассказывай, что ли. Или чайку попьём? Где эти казнокрады – душегубы? Миклован Иваныч, ты бы подсуетился, не в падлу конечно, шуршани чайком, уважь, а? – сподхалимничал капитан, обращаясь уже к Лепиле.
– К крыльцу пристегнул, – кашлянул в кулак Мирон, – Пригодились браслетки, что ты дал. Незаменимая вещь в лесу, оказывается! К деревцу пристегнул, и никаких забот! Ночь можно спать спокойно, пока они ствол перегрызут, уже и вставать пора! Надо жрать им дать. И так еле ноги тянут.
– Вот и я говорю, – вмешался Лепила, расставляя по столу кружки и вываливая в большую общую миску все три банки тушёнки, – чего на них продукт портить, давай одного опросишь, Сергеич, запротоколируешь всё, и отдадим его Ерохе! Возьмёшь ещё один грех на душу, Дерсу?
– Ты бы жало то прикусил, доктор, расхрабрился! Что то под пулями, ты молча в снегу валялся! Шурши лохмотьями, пока ветер без камней! Я тебе говорил, повторю ещё раз: надо этих нелюдей в Берелёх привести, народу показать, вот они и пусть решат, как их кончать! То, что им вышак корячится, никто и не сомневается, только на людях это делать надо! Это одно. Второе: смотри, не Сергеич, не Альбатрос, не ходячие. Ты их на себе попрёшь, что ли?! А эти падлы попрут, потому как знают, откажутся – мы их здесь и кончим! Ты сам, как бы через пару вёрст, к ним на закорки не попросился! Я так кумекаю командир, надо жмуров с полозьев снимать, класть туда Миху и тебя, этих придурков впрягать, и быстрым аллюром рвать отсюда когти до большой дороги! Вот только в какую мы сторону забрели, ума не приложу. Слышь, Ерофей, где мы? По карте, здесь зимовья быть не должно! Я так думаю, срубы эти, не так давно промысловики поставили. По колее видать. Брёвна сюда возили, то ли на телеге, то ли тракторишкой какой. По лету, по всему выходит. Значит и жилуха не так далеко, а, Дерсу Ерофеич? – хохотнул Мирон, – С лёгкого помела Лепилы, и я уже грешным делом, Ерофея, Дерсой звать приспособился.
Ерофей, сидевший на корточках возле печки, смотрел задумчиво на огонь, изредка подкидывая в приоткрытую дверцу маленькие веточки.
– Насяльник, моя в этих краях не был, однако есели на яркую звезду пойти, два день, и на дорога выйти можна. Завтра к ночи ветер сильный будет, сёння ити надо, завтра перевал Делянкир, однако будем.
– А по карте показать сможешь? – спросил его Стародубцев.
– Кажи карта, Толька покази, где мы сисяс…
Мирон быстро достал с полевой сумки карту и расстелил её прямо на полу, возле Ерофея. Стародубцев на одной ноге припрыгал поближе к ним, опустился рядом с охотником.
– Вот здесь мы сейчас, смотри, – он показал пальцем в середину карты, – смотри, это Куйдусун, это Кубюме, вот Усть – Нера, а где Делянкир? У меня его нет на карте.
Несколько минут Ерофей сосредоточено смотрел на карту, сопя, как будто пилил вековую лиственницу, потом нерешительно поднёс руку к бумаге, ещё несколько минут держал её на весу и наконец ткнул черным от копоти пальцем: – Тут!
– Километров шестьдесят, – облегчённо выдохнул капитан, – правда, два дня пути!
– Не ошибаешься, Ерофей?
Но старый охотник уже потерял казалось всякий интерес к разложенной скатертью бумаге, занялся выколачиванием старой золы из своей трубки:
– Нет, – как отрезал он.
– Ну тогда, давайте быстро пить чай, потом Миклован хорошенько осмотрит и приготовит в дорогу Альбатроса и Сергеича, а я покормлю этих ублюдков. И не смотри на меня, как Феликс Мундеевич на Троцкого, твою пайку отдам, если понадобится, чтобы эти твари пёрли волокушу до посёлка! – взял командование на себя Павлюк.
– Альбатрос! Мишка! Ты чай пить будешь?
Но Мишке, уже и не до чая было. Еле сдерживая рвущийся наружу кашель, он всё прислушивался и прислушивался к боли в груди. Там свистело и булькатило. Боль уже не была где то! Она была везде! Грудь начинала гореть огнём. Понимая, что помочь ему ничем невозможно, от безысходности, у него прямо слёзы на глаза наворачивались. Но показывать то этого было никак нельзя! Вот и лежал Михаил на твёрдом, как каменный уступ лежаке, и все глубже и глубже вталкивая в себя боль, как кляп в рот пленному, стараясь заглушить рвущийся наружу то ли крик, то ли стон. Подойдя к нему поближе, Мирон смотрел на тяжело дышащего Михаила. А тот, чтобы не встречаться взглядом, боясь, что старший товарищ увидит в его глазах панику и страх, закрыл их. И только выкатывающиеся мелкие, как осенний дождик слезинки, выдавали его. Но с этим, он уже ничего не мог поделать. Наклонившись, Мирон просунул руки под его спину, приподнял, поднося к губам фляжку. Не открывая глаз, почувствовав губами горлышко, пил, пока хватало дыхания. Пил, несмотря на обжигающий шар, катящийся по его нутру. Пил, понимая, что в этом пока, его единственное спасение. Постараться усмирить боль, укротить дыхание, перестать психовать и надеяться на друзей, которые уже начали срочную погрузку, и когда дошло дело до него, и ему надо было одеваться, собрал в кулак все остатки сил, и стараясь не показывать вида, как ему плохо, сам оделся и вышел на крыльцо.