Более-менее приличная дорога заканчивалась прямо за стелой – «Магаданская область». Как по волшебству, приличный дорожный тракт, превращался в одинокую колею, извивающуюся между нагромождений скал и деревьев. Указателя, какая страна началась, никакого не было. Поневоле на ум начали приходить разные детские страшилки. Обо всём важном и не очень, переговорили в первые часы поездки, а день уже перевалил на свою вторую половину. Проехали несколько заградительных постов. Нигде надолго не задерживали, хватало беглого взгляда в сопроводительные документы.
Километров через сто, дорога стала совсем пропащей. Оползни тут и там перекрывали дорогу почти до половины, то с одной, то с другой стороны. Встречных не было совсем. Михаил поёжился: – «Не дай Бог попасть в рейс по такой дороге!» Начался очередной длинный «тягун», мотор разрываясь хрипел и кашлял, а подъём и не думал заканчиваться. И только когда поднялись выше кучерявого облачка и попетляв между огромных, будто выточенных из единого куска породы скал, тропа дороги, словно нехотя потянулась вниз.
На огромном валуне, справа от дороги, белой краской был нарисован большой православный крест. Стародубцев положил руку на плечо водителя. Машина остановилась. Михаил, сидевший в самом дальнем углу, вытянул шею посмотреть, что за причина остановки. Капитан молча вышел. Мирон, перехватив взгляд Михаила, приложил палец к губам. Лепиле, по лицу которого было видно, что сейчас тот сморозит какую то чушь – поднёс к носу пудовый кулак. Капитан молча стоял у подножья скалы. Медленно-медленно опустился сначала на одно колено, потом на второе. Сняв шапку, прижался лицом к камню. Руки непроизвольно делали круговые движения, будто пытался обнять невидимого собеседника. А собеседника, потому что было видно – он говорил. Слов слышно не было, да они были и не нужны. Всем и так было понятно, что Вадим Сергеевич разговаривает с камнем. Капитан, комендант, начальник лагеря до мозга костей, одного взгляда которого боялись тысячи зэков, плакал, прижавшись лицом к камням, руки бессильно упали вдоль туловища, плечи поникли под непомерной тяжестью ноши. Несколько секунд… минута… и на ноги поднялся всё тот же Стародубцев. Только может быть губы стали уже, просто тоненькой полоской, да темнота кругов под глазами стала контрастней. Ничего не объясняя, шагнул в машину:
– Поехали…
Спуск был намного короче, но и несравненно круче! Капот машины больше походил на носовую часть пикирующего бомбардировщика. Ещё с полчаса почти отвесного пикирования и оказались на равнине. Все, стараясь как можно незаметней перевели дух, и одновременно, не сговариваясь, полезли по рюкзакам, хотели перекусить на ходу, но Стародубцев, сидевший спереди, рядом с водителем, как показалось Михаилу, шевельнул бровями и машина, прижавшись к обочине, покорно остановилась.
– Давайте поедим, – то ли скомандовал капитан, то ли предложил, – Сейчас почти сразу второй перевал начнётся. За ним машину отпускаем, нам в другую сторону.
Сам собой образовался костерок, в принципе он был и не нужен, собирались поесть быстро, дорога была каждая минута, но вот отказать себе в такой малости, как горячий чай, было невмоготу. Почти без дыма, жаркое пламя споро облизывало бока, невесть откуда взявшейся железной банки и пока каждый возился со своими припасами, над водной поверхностью задымился парок. Щедро сыпанули заварки, сразу сняв с огня, накрыли золотистой фольгой. Проводник не забыл и своём питомце. Для него была припасена сухая рыбина – юкола. Как крестьянский люд подъедает за собой все крошки со стола, так и умная псина, подобрала все до последнего рыбьего пёрышка – ненароком отскочившие микроскопические кусочки. Лепила хотел было попридержать банчишку на огне, для более полного послевкусия, но наткнувшись на колючий взгляд старшего по команде, с видом кающегося грешника сделал вид, что просто поправляет хворостину. Удивительно! – За всё время перекуса никто не сказал ни слова! Пустили банку по кругу. Горячая влага придала кровообращению дополнительный толчок. Прищурившись от дыма, Лепила встав в театральную позу выдал:
Не видно птиц. Покорно чахнет
Лес, опустевший и больной.
Грибы сошли, но крепко пахнет,
В оврагах сыростью грибной.
Стародубцев с интересом, снизу вверх поглядел на стихоплёта:
– Ершов, никак из тебя буржуйские привычки не выветрятся! Снег вокруг, а тебе грибы мерещятся. Мещанство так и прёт из тебя, даром что ли, столько лет за «колючкой»?
Михаил с интересом спросил у капитана:
– А что, это запрещённые стихи? Красиво ведь!
– Конечно красиво! Но господа коммунисты считают это классово чуждыми стихами! Это Бунин, юноша! – вдруг незнакомым голосом сказал бывший врач, – а Бунин не мещанство, а классика русской литературы. Только вы, господа коммунисты, ещё этого не поняли!
– Спорить я с тобой, Ершов, не буду. И время не то и место не там, хотя… ведь именно здесь, ты и можешь их читать, сколько твоей душе угодно!
– Да?! Ну тогда я закончу…
Мир опустел… Земля остыла…
А вьюга трупы замела.
И ветром звёзды загасила,
И бьёт во тьме в колокола!
– Тьфу на тебя, вот придурок, прости Господи! – в сердцах выругался Мирон, – чего ты плетёшь, вша лагерная! Вот задрота, это ж надо придумать! – не унимался моторист.
– Однако, спешить надо, пурга будет, – жизнеутверждающе вмешался в разговор проводник.
– Какая пурга, – вскинулся оскорблённый и оттого малость поникший было Лепила, – одно облачко было и то мы обогнали. Стихов наслушался? Это аллегория! Ты ещё трупы приплети! Слышь, Дерсу Узала, горбатого лепишь!
– Кто, кто? – заинтересовался Мирон,
– Проводник такой был у Арсеньева.
– А Арсеньев это…?
– Исследователь такой был, Мироша, а вот у него и служил проводником абориген, вот такой же умный, узкоглазый и страсть какой правильный старикашка. Вот один раз он и не угадал с погодой. Убили его за это! – хихикнул Лепила.
– Зачем убили? Моя правду говорит, смотри собака кружится, нос по ветру держит, ищет куда прятаться надо! Снегом однако пахнет!
– Может у кобеля твоего живот пучит от такой кормёжки! Чего ты ему скормил? Сухую рыбину? Сам небось мяса упорол вязанку! – не унимался питерец.
Лайка и впрямь бродила вокруг кострища непонятным зигзагом: то приляжет, то встанет, кружась пойдёт в другое место. Михаил тоже встав, отошёл от стоянки, внимательно прислушался к погоде. Потянул носом. Нет… Ничем особенным не пахло. Грибами точно не пахло! А снегом…так он и так лежал вокруг. Ветра почти не было, и вблизи, и вдалеке, лес и кустарники стояли неподвижно. Только далеко- далеко, на линии горизонта чернела полоска. Но это могла быть и приближающаяся ночь, ведь время было уже ближе к вечеру.
Вроде как и не обратили особого внимания на слова старого проводника, но двигаться стали побыстрей. Чай допивали уже стоя. Собирать было особо нечего, просто закинули вещмешки в машину и не дожидаясь команды полезли внутрь.
Как только тронулись, капитан вытащил из планшетки карту, развернув, передал её назад:
– Я буду говорить, а вы смотрите по карте. Если что непонятно, спрашивайте сразу, потом забудете или времени не будет. Это последнее собрание. Дальше, дай Бог, дышать успевать не будете…
…Шли четвёртые сутки поиска. Ветер как сбесился! Задул-таки сволочь, как ненормальный! Как гром среди ясного неба. Только и успели от машины отойти километров на пять. Проводник местность знал хорошо, шли, как по компасу. По чему он там ориентировался, никто не видел, вокруг вообще ничего видно не было! Снег кружил и сыпал, забивая рот и глаза. На четвёртые сутки, метель пошла на убыль. Дошли до горной развилки. Как в старой сказке, от камня похожего на палец, по обе его стороны, расходились две тропы. Здесь и предстояло разделиться на группы. Ещё раз достали карту. Ветер вырывал её из рук, накрылись с головой плащ палаткой, встав вокруг кругом, кроме Ерофея, которому все эти топографические премудрости были по барабану. При малейшей возможности он садился на корточки и вынимал свою трубку, которую при всём при этом раскуривал крайне редко. Просто сидел и посасывал мундштук, закрыв глаза. Лепила на одной из остановок, решил попробовать пересидеть охотника, ведь поза сидения ему была знакома до отрыжки – на всех пересылках и отстойниках у зэков никакой другой просто не было. И пересидеть не пересидел, и поднимали его потом со смехом вдвоём Михаил с Мироном – ноги затекли до бесчувствия!
– Впереди Оймяконская долина, тут два пути. Оба в обход посёлка. Это даже и не посёлок, а охотничья заимка. Стоит там два или три домика, постоянно там не живёт никто, только в сезон охоты на соболей. Если у них башка варит, в посёлок этот они не сунутся, наверняка знают, что ждут их там. Значит пойдут к Хандыге или на Куйдусун. Оба пути приведут к Якутску. Могут и не заходить туда, но это маловероятно. Город большой, потеряться легко. Один из беглых бывал в здешних местах, он и ведёт, а может и взяли в проводники кого. Нам надо их перехватить.
– Командир, а основной поиск где? – спросил Михаил.
– Основной идёт по центральной трассе, от Усть-Неры, тоже в сторону Хандыги. По старому опыту знаю, от них больше шума, чем прока! Но они, выполнят роль загонщика. Все маршруты будут перекрыты. Но это в теории. А на практике, может случится всякое. Поэтому Ерофей идёт с Мироном и Ершовым, а мы пойдём с тобой, Альбатрос. Смотрите на карту, за водоразделом и стоит этот посёлочек махонький, там и встречаемся. Потом дальше думать будем. Но, по всему, я полагаю, где то здесь, они и будут. Не могли они дальше уйти, просто-напросто сил не хватит. Машину они бросили ещё до перевалов, бензин кончился. Даже если они здоровые как буйволы, больше тридцати километров в день, не пройти по тайге, да ещё каждого куста шугаясь. Деньги у них с собой – тоже тяжесть. Лыж у них точно нет, поэтому по снегу не ходоки они. У них и задумка наверняка была до большого снега, успеть залечь. Вот видно и прут они к лежбищу. А это может быть, или охотничья заимка, или отдалённый посёлок. Так что будьте внимательней, слушайтесь Ерофея. Мирон, тебя особо прошу, не лезь на рожон. Ершов, и к тебе просьба: хоть одного, но надо живым довести, понял? Ждём друг друга сутки, потом уходим вот сюда, – палец опять потянулся к карте.
– Последнее. Не хотел говорить, но скажу. Бродяги, спасибо вам, что пошли со мной в поиск. Вы меня столько лет знаете, я весь на виду, никогда никого не просил, и масти я не вашей. И вы вправе были послать меня туда, откуда я родился. Но вы здесь. Всё, пошли. Потом будем разговоры разговаривать.
Сбросили плащ-палатку, которой укрывались вместе с картой – сразу в лицо резануло снегом, пополам с ветром. Выскочила из свежее наметённого сугроба собака, выжидающе уставилась на хозяина. Проводник накинув капюшон шагнул в пургу, сразу растворяясь в вихре снеговерти. Лепила пошёл вторым, Мирон замыкал малочисленный отряд. Обернувшись, на границе видимости, поднял в прощании руку. Что то попало Михаилу в глаз…А может показалось… Может просто сильным порывом ветра вышибло слезу. Мигнул – и нету Мирона.
Светлой части уже вторых суток автономного марш броска оставалось всего ничего, когда вышли на окраину незнакомого посёлка. Ветер то стихал, то опять кружил снег между деревьями. Колымская тайга не похожа на сибирскую. Редкий лес, кустарник, покрывающие однообразные в своей унылой красоте сопки. В долинах – непроходимые болота. Но это летом. А зимой – всё тоже редколесье, раздолье для ветра. Как в песчаной пустыне, так и здесь: ветер за несколько минут переносил барханы снега из одного места в другое. И как специально, именно на пути идущих.
Михаил шёл вторым, может Стародубцев и знал дорогу, а может шёл на автопилоте, держа в уме карту. Когда сквозь редкие деревья и позёмку увидели дома, остановились перевести дух, заодно и осмотреться. Странное дело – поселение было, а на карте было пустое место! Любая непонятность вызывает настороженность и опасение. Оставалось только пройти широкую просеку и начиналась плохо угадываемая, занесённая снегом, не накатанная дорога.
Да…отвык Мишка играть в казаки – разбойники! Почти сутки понадобились ему с самого начала погони, чтобы привести в порядок и мышцы, и дыхание. В очередной раз пообещал сам себе бросить курить. Хоть и тяжела шоферская работа, но всё ж сидячая она, а вот привелось поднявши хвост трубой рысачить по лесу, и чуть не обмишурился перед старшими товарищами. Вадим Сергеевич казалось не замечал ни ветра, ни снега – пёр по целику как боевой конь Александра Македонского! Дядька Мирон – тот вообще казалось и родился на лыжах! Благо, они были широкие и совсем не проваливались в свежем рыхлом снегу под его немалым весом. На что уж тщедушным был Лепила, а ни одного слова жалобы! В своём неизменном длиннющем шарфе, пережившим вместе с хозяином, все тяготы и невзгоды лагерной жизни, умудрившись не быть проигранным в карты или выменянным за корку хлеба, и видимо олицетворявшем для него самого, принадлежность к одному ему известному клану. Повязанный поверх чукотской кухлянки, в нём он был похож на загулявшего охотника в каменном лесу колымских улиц! Несколько раз хотел Мишка просить передышки, но каждый раз перед глазами вставала картина остановки на перевале, и сцепив зубы, он упрямо шёл вперёд за маячившей спереди спиной капитана.
Чуть отвлёкся мыслями Михаил и не уследил за впереди идущим. И вдруг содрогнулся от истошного, нечеловеческого крика! Он прямо увидел, этот исходящий волнами адской боли животный всплеск. Стародубцев, широко раскрыв рот и выкатив глаза, заваливался в снег! Позабыв всё, чему его учили, Михаил рванулся к проводнику, напрямую через дорожную колею, которую согласно всем правилам и предписаниям, следовало пересекать по очереди с интервалом и скрытно! Но на бегу, всё ж таки отметил про себя: – Выстрелов он не слышал! Что то не то!
Капитан лежал без движения, по пояс провалившись в снег. Уже на бегу, Михаил сорвал с заплечья автомат, даже вернее не он сам, а его проснувшиеся инстинкты. Грохнувшись рядом с командиром в снег, разбросав в стороны ноги с не успевшими слететь лыжами, начал быстро вкруговую осматриваться. Стояла всё та же вековая, первозданная тишина! Никого! С минуту он выжидал, и только потом, всё ещё ползком, начал подбираться к товарищу. Он ничего не понимал, Стародубцев провалился на ровном месте – ни болота, ни кочек! И только начав вытаскивать его, понял: капитан угодил в звериную яму, вырытую ещё до снега на тропе. И яма эта была на медведя, о чём свидетельствовал огромный, страшный капкан, в котором намертво была зажата нога Стародубцева!
Целый час понабился ему, чтобы вытащить Вадима Сергеевича. Пришлось руками разгребать снег, откапывая всю яму, чтобы освободить ногу из капкана. Дело оказалось сложнее, чем показалось на первый взгляд. Капкан был привязан тросом к железной скобе, вбитой уж неизвестно на какую глубину в промёрзшую землю. Трос пришлось отстреливать – даже пытаться развязывать его на морозе, было бессмысленно. Расстегнуть капкан удалось с пятой или шестой попытки, действуя двумя ножами, руками и зубами. Странное дело, рана была глубокая, переломанная кость торчала бугром, а крови почти не было. Наверное, из-за холода. Своё дело сделала и лыжа – попавшая первой в страшные клещи, она и приняла на себя первый удар. Вафельным полотенцем наскоро перевязав ногу, взвалил Стародубцева на спину, решил идти напрямик в посёлок, уже ни от кого не скрываясь, но тут же ему пришлось отказаться от этой затеи. В снегу по пояс, сделать было невозможно ни одного шага. Пришлось мастерить волокушу из остатков капитановых лыж и снятой с себя кухлянки.
Вместе с темнотой они и вошли в таёжный посёлок. Да, вошли это громко сказано: вползли, вплелись, вкатились… Интуитивно, не стал стучать в крайний дом. Протащился дальше, ко второму крыльцу, где стояли прислоненные охотничьи лыжи, занесённые снегом. Нигде ни следа, ни звука. Прошло уже больше часа, а капитан не подавал признаков жизни. Надо было торопиться, вместе с болевым шоком, могло начаться и переохлаждение. Обморожение конечно не грозило, но вот лежать без движения битый час на снегу – выдержать может не каждый организм. Ввалились в дом. Никого. Да судя по снегу на крыльце и всей округе, которую Михаилу волей – неволей пришлось хоть и бегло, но осмотреть, здесь давненько не ступала нога человеческая. Ещё раз чертыхнувшись про себя в адрес составителей карт, затащил командира в комнату. Обыкновенная обстановка жилища охотника – сезонщика. Уложив раненого на топчан, укрыл его подвернувшимся под руку сшитым из разноцветных лоскутков одеялом.
Надо было растопить печку. А дрова? Чёрт его знает, где их прячут эти аборигены! Быстро темнело, поэтому времени на размышления не оставалось. Накинув свою одежонку, пошёл опять на улицу. Под навесом отыскалась поленница дров. Нагрёб охапку, выбирая помельче, для растопки. Через полчаса в печурке уже билось и гудело синее пламя. Камни, которыми была обложена металлическая «буржуйская» печь, постепенно накаляясь, начинали отдавать тепло и уже вскоре, в избушке стало ощутимо теплее. Стародубцев пришёл в себя, сразу попытавшись встать. Но отдало такой болью, что со стоном упал на прежнее место. Мишка был занят растопкой, поэтому не смотрел за капитаном:
– Сергеич! Одыбал? Лежи не дёргайся! Сейчас тепло станет, снимем портки, шину наложим! – и видя, что Стародубцев силится приподняться, чтобы осмотреть ногу, добавил:
– Перелом там качественный, ты уж спокойно полежи. И так без памяти час с лишним валялся!
Закончив возиться с печкой, подошёл к топчану. Капитан лежал бледный, на лбу проступила испарина. Михаил откинул одеяло, обнажив ногу. От тепла кровь начала своё движение по жилам, что сразу и отразилось! Всё полотенце было пропитано кровью, и что самое плохое, она не останавливалась! Небольшая ещё лужица уже натекла и под саму ногу. Мишка растерянно огляделся вокруг. Надо было что то срочно предпринимать. Но что?! Пока было холодно, кровь даже не выступала на повязке, зато сейчас прямо на глазах, повязка всё больше и больше набухала !
– Ну что там, всё так хреново? – хриплым голосом спросил капитан, видимо обескураженный Мишкин вид, говорил сам за себя.
– Ну зачем сразу в крайности? Разберёмся – без особой уверенности, сказал Мишка.
Странное дело! Нога опухала прямо на глазах! Еле успел Михаил снять верхние и нижние штаны со Стародубцева, иначе пришлось бы уже разрезать. Нога стала похожа на бревно, как бы по чьей то глупой шутке, покрашенное синей краской с красными прожилками! Малейшее движение причиняло невыносимую боль капитану. Испарина уже не просто покрывала его лицо, пот ручьями катился по сразу же впавшим щекам, воздуху ему не хватало, широко раскрытым ртом он хватал его, как рыба, выброшенная на отмель! Доставая с рюкзаков весь хабар, искал хоть какие медикаменты, но как назло кроме йода и спирта ничего не было! Нашёл несколько пакетов с бинтами и ватой. Только затёртый коробок, с еле различимой надписью – стрептоцид. А что ещё? Ничего с собой обычно больше никогда и не брали! Всё что надо в тайге – это бинты да спирт!
– Сергеич, ты не психуй, на вот, спиртика жахни – протянул фляжку Михаил. Но психовал, похоже он сам больше пострадавшего. Стародубцев припал к горлышку, как к спасительному роднику, Михаил увидел, что фляжка стремительно запрокидывается всё выше и выше, и еле успел выхватить её, не дожидаясь полного опустошения.
– Эка ты разогнался! Тормози! Доктору оставь!
Взяв с такой огромной неохотой, отданную заветную ему фляжку, он сам основательно приложился, думая о том, что сейчас ему предстоит, преодолев страхи и боязни, что то делать с этим переломом. А делать надо, деваться некуда.
– А дальше что? – сам себя спрашивал Михаил, и не находил ответа. Где они находились, он не знал даже приблизительно. Предстояло выходить к настоящему жилью. Но как это делать с раненым? Мысли путались, становилось неуютно от неразрешимости ситуации. Все эти мысли пронеслись у него в мозгу, пока огненной рекой в него вливался спирт. Нервы были напряжены до такой степени, что крепости напитка он даже не почувствовал. Сделав три основательных глотка, оторвав от губ посудину, с сомнением причмокнул губами – а спирт ли это?! И уже когда докатившись от пищеводу до желудка, взорвался огненный шар, Мишка бросился к стоявшему на столе котелку с водой. Раздались кашляющие звуки. Обернувшись, увидел, что Стародубцев, приподнявшись на локте, с интересом наблюдает за ним, и его прыжок за водой не остался незамеченным. А кашель у капитана вызвал смех, на который не смотря на сильнейшую боль, сподобил его Михаил.
– Эх, Михаил, Михаил, здоровый ты мужик, а дитё – дитём! У тебя на лице, не спрашивая всё видно! Ну как, придумал, что со мной делать будешь? Я надеюсь, у тебя не промелькнула мысль пристрелить меня, как старого конягу? Хорош там дышать, как баба перед родами! Давай, я буду говорить, а ты делать! Крови боишься? Нет? И то хорошо! Бери нож и надрезай рану по краям, надо спустить кровь, запечётся – потом проблем не оберёшься. Не трясись, герой, я сам боюсь! Давай, пока спирт действует! Надо обкарнать края кожи, кровь сойдёт, затем возьмёшь пару досок и ногу надо прямо прибинтовать к ним!
Ещё не нагрелось в доме до нормальной температуры, ещё шёл пар изо рта при разговоре, а от Михаила уже повалил пот! Скинув с себя почти всю одежду, оставшись только нижней рубашке и повязав себе на голову первую попавшуюся тряпицу, чтобы не заливало глаза, мысленно призвав все силы небесные в помощь, Михаил взял нож, предварительно обмытый в спирте, принялся аккуратно, насколько это возможно, орудовать, как заправский хирург скальпелем.
Дело обстояло всё хуже и хуже. С каждым движением ножа, обрезающего нависающую кожу, открывался сам перелом: кость была раздроблена и осколки её, смешавшись с отрезанными лохмотьями отваливались от ноги, и если бы не доска, на которую Мишка с самого начала уложил пострадавшую ногу, она бы уже давно перегнулась на изломе! Сцепив до хруста зубы, Михаил старался, как можно чище обработать края раны, при этом поменьше расковырять её. Капитан лежал запрокинув голову, вложив себе промеж зубов рукоятку своего ножа, чтобы своими криками не пугать новоиспечённого хирурга. Насколько хватило умения Михаила, он сделал всё, на что хватило его самообладания.
Присыпав края раны растолченными таблетками стрептоцида, обнаруженными в одном из карманов рюкзака – не зная зачем, но помня из какой то книжки, что так делали, обильно помазал йодом вокруг страшной раны, а уж потом, основательно забинтовал её, не забыв положить по обеим сторонам повреждённой ноги, обломанные куски лыжины – ничего другого на место медицинской шины, он придумать не смог. Устал он до изнеможения, ноги у него тряслись, руки дрожали, во рту было сухо, тряпица на голове стала мокрой и уже ни от чего не спасала. Стародубцев, видимо тоже истратив все силы, лежал тихо и молча, даже не пытаясь вытащить изо рта ненужный уже нож. Осторожно, чтобы ненароком не поранить, Мишка вытащил клинок. Хотел было присесть, но взгляд упал на свои руки, вымазанные в крови по самые локти. Надо было помыть. А чем?
– Вот раззява! Воды поставить то и не догадался!
Кое как обтеревшись, пришлось опять одеваться – не пойдёшь же на улицу почти нагишом, да уже и примораживать наверное стало по ночному! Окон в избушке не было, поэтому и видно ничего не было. Одев шапку – малахай и накинув кухлянку, взял ведро и пошёл на улицу. Темень стояла качественная! Как говаривала его мама – темно, как у негра в желудке! Воды конечно, это хорошо было бы, да только вода в ихнем положении – понятие насквозь эфемерное, ближайший колодец наверняка находился за несколько тысяч километров! Поэтому отойдя подальше от входа, посчитав, что здесь будет почище, он нагрёб полное ведро снега, утрамбовав его насколько было можно плотнее.
– И будет вода, – сам себе под нос бубонил он. Вернувшись, поставил ведро на печку, насколько хватило сноровки прибрал в домишке. Окровавленные тряпки вынес на крылечко, чтобы лишний раз не попадались никому на глаза. Пока суетился по дому, снег в ведре быстро оседал, превращаясь в воду и уже скоро, она парком курчавится стала. Отлил часть живительной влаги в походный котелок, поставив его вместо всего ведра на огонь. Остальное снял. Раскрыл полную пачку чая, не раздумывая долго, высыпал её в котелок. Расковырял ножом банку тушёнки, поставив рядом с чаем на огонь.
– Сергеич, не спишь? Сейчас ужинать будем! Слышишь? Ты не спи, не спи! Поесть тебе обязательно надо! Завтра видимо нам с тобой придётся марш- бросок делать. Ты вот мне скажи, куда нас с тобой занесло? На карте этой деревеньки нету? Нету! Вот видишь, Сусанин, куда ты завёл. А мне ещё вот что интересно, мы столько дней уже в поиске, а о нас вообще то знают? Неужели никто нас не ищет? Могли бы вертолёт какой – никакой отправить, пусть полетал бы, посмотрел. А вот почему ты рацию с собой взять не догадался, а?
Стародубцев молчал. Оторвавшись от хлопот, глянул на командира. Тот лежал молча с открытыми глазами, но с последними словами Михаила, криво улыбнулся:
– А за радиста ты был бы, говорун? А переть её на себе, кто согласился б? Да и зачем она? Километров через двадцать, проку от неё было бы меньше, чем от банки тушёнки, и ты, своими бы руками её закопал под первым пнём. После сеанса связи, из которого ты бы уже ни хрена не понял, кроме того, что вокруг коме сопок и снега никого и ничего нет! А знать о нас и не должен никто. Вот интересно, как бы я объяснил выдачу бывшим зэкам автоматов и карабинов? А, умник? А наш проводник Ерофей, знаешь кто? Не знаешь? Да оно тебе и не надо! Ты думаешь он кто – чукча или якут? Китаец, чистой воды! Его поймали и посадили ещё до войны! Это теперь он охотник. Ему в руки оружие до конца дней давать не велено! Так что, наш Ершов почти угадал с Дерсой Узалой! Только по настоящему, фамилия его, Ли Фун Шан. Или как то так, я точно уже и не вспомню. Это сейчас он Ерофей Лисицын. Этот головорез десятка, а то и поболее, таких как мы, стоит! Он может всю зиму из тайги не выходить. Если уж он не найдёт этих упырей, тогда я уж и не знаю, кто. Вот и смотри, какая у нас подобралась компания! Все из бывших! А ты говоришь – рация, вертолёт! Смеёшься?!
Монолог отнял у Стародубцева последние силы. Закончив, он опять уронил голову на лежанку и похоже стал впадать в беспамятство, потому что спустя некоторое время, снова начал бормотать, время от времени даже взмахивая рукой. Михаил, стараясь поменьше расходовать воду, как можно тщательно вымыл руки и умылся. Надо было поесть самому и покормить командира. Переложив тушёнку из банки в миску, размочил в тёплой воде сухарик, подошёл к постели:
– Вадим Сергеич, давай поужинаем! Но Стародубцев его уже не слышал. Тяжело дыша, он то ли спал, то ли опять был без сознания. Постояв немного над больным, Михаил удручённо сел за стол и безо всякой охоты, принялся есть быстро остывающее мясо. Попив чаю, уже в полной темноте – огарок свечи, который Мишка нашёл на полках, уже прогорел. Не рискуя тревожить раненого, бросил на пол все вещи, которые удалось нащупать в темноте, прилёг и тут же провалился в глубокий безо всяких сновидений крепкий сон, смертельно уставшего человека.