История Фридриха Кибера, рассказанная районным охотоведом Владимиром Соловьём

– Старый Кибер, как я уже говорил, попал сюда в двадцатые годы при не до конца выясненных обстоятельствах. Сам он всегда говорил, что, дескать, пленный австрияк, случайно заблудившийся в Гражданскую войну на бескрайних просторах нашей великой Родины. Однако не верить ему ни у кого оснований не было.

Ветер крутанул дым, и Соловей, поморщившись, чуть отодвинулся от костра.

– Ты понимай, что я сам здесь появился не очень давно – лет двадцать назад, и историю Кибера застал уже, считай, на излете. Старый Кибер лет сорок как железной рукой правил своим многочисленным семейством, в котором одних сыновей было полтора десятка – от трех законных жен и бесчисленного количества порченых орочонок.

Ветер затих, Владимир снова подвинулся на прежнее место и очень внимательно посмотрел за плечо Маканина. Тот быстро обернулся. Над Охотским морем вставала луна, протягивая к белой кружевной оборке побережья призрачную лунную дорожку.

– Колымское солнышко, – мрачно заметил Соловей и продолжил: – Народ наш, вестимо, туп, книжек начитался и представляет себе – австрияк, с Империалистической, изячный фертик, прирожденный интеллигент, урод моральный вроде Франца Кафки как минимум. Старина же Кибер, может, таким и был – но в очень отдаленном прошлом. Таком отдаленном, что на этих берегах его никто и не упомнит. В наших краях он был зверь зверем. Все свое многочисленное семейство старый Кибер рассматривал как неисчерпаемый источник дармовой рабочей силы. И правил он ими железной рукой до самого недавнего времени.

Соловей чуть подумал и договорил:

– В общем, пока не помер. Но ты никогда не оборачивайся так быстро, – добавил он вроде ни к селу ни к городу. – И особенно, не крути головой. Лучше медленно, потихоньку, развернуться всем туловищем, при этом приготовиться быстро стрелять.

Маканин ничего не понял. Оружия у них с собой так и не было.

– А как же его там… Этот… Никанор, пытал, что ли?

– Кинонор старика по пьянке подловил. Пьяные оба были, старик – больше, молодой – меньше. Подвесил старика в сарае, как нерпу, и стал паяльной лампой ему пятки греть, про клад генерала Пепеляева выспрашивать. Однако основная масса Киберов отбила старика. А через две недели пятки у старого Кибера зажили, он Кинонора приловил возле невода, оглушил веслом и превратил родного сыночка в котлету. Ни одного целого ребра на скелете не осталось. Руки Кибер ломать ему не стал, приговаривая: ты этими руками еще на меня батрачить полста лет будешь. Но полтора месяца Кинонор пролежал в больничке, это точно.

– А дальше?

– А что дальше? Кинонор понял, что если он еще хоть пальцем в сторону старика шевельнет, то Кибер его убьет. Даже если это будет последнее, что старик в жизни сделает. Крепко это он ему вбил. В подкорку. Кстати. Что-то тут вспомнилось. Что оставалось у Кибера от австрияческого прошлого – это любовь к музыке. От хорошей музыки он соловел, как удав. А современная приводила его в бешеное неистовство. При его диктатуре даже в засолочном цехе у Киберов брамсы с рахманиновыми играли. Ну и сам Кибер мог в любом состоянии на любом инструменте классическую музыку изобразить. Очень натурально.

– А что там у них с национальностью?

– С национальностью у них смешно. Примерно с тех же времен, как Кибер осел на нашем негостеприимном берегу, поимел он документы про то, что есть он не кто иной, как… ороч. И не спрашивай меня, как он ими обзавелся. Было это, судя по всему, еще при Ревкоме, потому в более поздние времена вопрос как то растворился. Тем более что вторая и третья его жена были орочанками, дети сплошь на орочах переженились, и со всех сторон властям было проще эту кашу считать за нечто единое. Сами же Киберы поимели на этом изрядный барыш в виде пятнадцати хвостов красной рыбы на человека. Которые им, совершенно легально, можно было ловить, будучи коренной малочисленной народностью Севера. В общем, Киберы считаются орочами, что, по гуманнейшему российскому законодательству, позволяет им в этих местах творить что хочешь. В общем, давай спать, стажер, завтра с утра – в горы.

Сказав это, Соловей сотворил такое, что практикант Маканин удивился бы меньше, если б тот из уха достал большую жирную морскую звезду, насадил ее на палец, пососал и съел. Он покопался в рюкзаке, достал завернутую в полиэтилен книгу, раскрыл ее и начал читать.

– Это что? – поразился Юрий.

– Китайская книга. Сокровище философской мысли. «Дао Дэ Цзин», сочинение философа Лао Цзы, – ответил Соловей.

– Зачем?

– Коротко. Напоминает о необходимости пофигизма. И главное – спать от нее хочется.