За могилой Пивоварова подъем был небольшой, но очень длинный, тягучий, как полузастывший гудрон, который пытаются размешивать палкой. Тайга с, казалось бы, вездесущим кедровым стлаником отступила от берега вместе с горами. Впереди тянулась серо-желто-зеленая плоскотина, усыпанная миллионами диковинных кочек, похожих на торчащие из болота шары с растущими из них пуками жесткой, словно нарезанной из твердой бумаги, травы.
Береговой клиф из грандиозной, поднимающейся к облакам стены превратился в уютненький сложенный рыжими скалами заборчик высотой чуть больше пятиэтажного дома.
Береговая линия при этом начала вилять, тут и там открывая небольшие заливы, бухточки, а то и просто щели, сквозь которые просверкивало качающимися бликами одеяло Охотского моря.
– Это полуостров Курселя, – начал очередную краеведческую лекцию Соловей. – Француз приблудный, затесался, видимо, во времена Крымской войны. Шастал вдоль наших берегов, искал уязвимое место Родины. Уязвимого места он, разумеется, никакого не нашел – весь этот берег, как ты уже понял, бронированный, как задница динозавра, с полным отсутствием стратегических точек, но изрядный отрезок береговой линии французишка описал, сэкономив большой кусок сил нашей гидрографической службе. Полуостров же этот, который является едва ли не самым гнусным здесь местом, он решил назвать своим именем, не поскромничал.
Маканин, который давно понял, что в изложении Соловья каждое из встреченных им береговых урочищ является местом, гнуснее которого и не придумать, попробовал усомниться. Однако только сомнение слабым светом появилось в Маканинских глазах, как Соловей его мгновенно опроверг:
– Ты как думаешь, почему здесь даже стланик не растет? Вон, сплошной кочкарник, который, между прочим, покрывает здесь кусок вечной мерзлоты – а она тут отнюдь не повсеместно. Да просто потому, что плоский этот полуостров, как блин у пьяной хозяйки, которая даже тесто на сковородку налить толком не может! И при этом весь окружен морем, кроме небольшого перешейка, километров в двадцать пять.
Назло Соловью над полуостровом Курселя стояла великолепная погода. В высокой голубой сини медленно расходился инверсионный след большого самолета, видимо, летевшего из Города на Камчатку. Высокая зеленая трава, покрывавшая шишаки кочек, мягко гнулась под теплым ветром, остатки головок пушицы облетали, увешивая окрестный пейзаж пасторальным мягким пухом. Впереди маячили два крохотных залива – вода в них выглядела настолько голубой, что казалась подкрашенной анилиновой краской.
Вдоль серых, местами побеленных солью пляжей тут и там торчали буроватые столбчатые скалы – как гигантские зубы окаменевшего дракона.
– И вот осенью, зимой и весной этот блин денно и нощно пробивается холоднющим северо-восточным ветром, – зловеще произнес Соловей. – Обрати внимание, никакие горы здесь от него не закрывают, потому ежели хоть какие-то кустики на этом полуострове и сохранились, то они очень аккуратно вписаны во впадины рельефа и сверху очень ровно подстрижены. А подстрижены они именно этим самым зимним ветром и морозом, который тут часто сильнее сорока градусов. Как в песне – «здесь птицы не поют, деревья не растут…» Насчет птиц я, впрочем, погорячился, – буркнул Владимир, прислушиваясь к истошному ору чаек над скалами. – Все мои слова про здешнее бесплодие не касаются вот этого самого берегового обрывчика, ибо тут и есть самое средоточие жизни…
В доказательство его слов в пятидесяти метрах от них словно из-под земли выросло небольшое стадо «коз», самок снежного барана, с ягнятами – небольшими серыми большеглазыми существами, крутящимися между взрослыми. Стадо вылетело из небольшой, не видной с поверхности тундры расщелины и замерло, будто замороженное вот этим самым ледяным дыханием северо-востока, которым только что стращал Соловей. Замерли и крохотные ягнята, только уши их нервно дергались от неумения сдерживать напряжение. Маканин сделал шаг вперед – и овцы кубарем скатились вниз, оставив над обрезом обрыва облачко желтоватой, пахнущей солнцем пыли.
Соловей неторопливо записал стадо в свою тетрадку, после чего подошел к краю и заглянул вниз. Присмотревшись, помахал рукой Юрию.
Вдоль серого пляжа, змеящегося вдоль уреза воды, катился черный мохнатый шар.
– Медведь, – утвердительно кивнул Соловей. – От него и качнулись наверх. Так-то он им на берегу не опасен, но мало ли… А сверху мы стоим. Сейчас они где-нибудь между скалок встанут, на таком пятаке, чтобы ни снизу, ни сверху их не разглядеть было…
И он снова записал что-то в тетрадку.