С благодарностью старожилу пареньской тундры Степану Авевхаю.
Степан Авевхай.
Знаю ведь, как звучит на корякском приветствие, но вот застеснялась отчего-то сказать Степану Кевевхаевичу «Амто!», завидев его в коридоре областной офтальмологии. Промямлила, неловко переминаясь, шурша бахилами по чисто вымытому полу: «Здравствуйте, вы меня, наверное, не помните…». Конечно, не помнит. Давно это было, почти четверть века назад.
***
В то лето я, совсем еще пацанка, впервые в жизни попала в тундру, в оленеводческую бригаду №2 самого крупного из трех совхозов Северо-Эвенского района – «Пареньский».
Работники второй бригады совхоза Пареньский. 1991 год.
Ми-«восьмерка» покачала облезлыми оранжево-синими боками и грузно опала на утрамбованную площадку посреди бесконечного зеленого ковра с синими блюдцами озер. Прибыли на бригадную стоянку.
Мужчины принялись споро вытаскивать из вертолетных недр ящики, тюки, мешки – продукты для оленеводов. Работали молча: бессмысленно пытаться перекричать рев работающих винтов. Мне походя показали жестом: «На выход!»
Скатилась, оглушенная, с трапика, отошла в сторонку, чтобы не мешать деловой суете, съежилась под тугой струей нагоняемого лопастями воздуха и от опаски перед неизвестным: как-то оно дальше все пойдет?
Ми-8 привез грузы оленеводам.
Нормально пошло. Едва вынесли последний тюк, вертушка, изрядно облегченная, взмыла в безмятежную синеву. Минута – и в ушах перестал перекатываться свистящий рокот. Стали различимы голоса мужчин, обсуждающих, куда и в какой последовательности переносить груз, приветственные возгласы обитателей стоянки, радостное повизгивание собак.
И – да, запах. Наконец до меня дошло, что вдыхаю я не жиденькую безвкусную субстанцию города, а густую пряную смесь цветущего багульника, подплавленной на солнце стланиковой смолы, тальниковой горечи, кострового дыма, старого брезента, нагретого железа, выделанных оленьих шкур.
Ни с чем не сравнимый запах летней тундры, который потом будет преследовать меня во сне, будоражить воспоминаниями, звать куда-то в дорогу – куда?..
На стоянке нас, гостей, поили крепким чаем, живо интересовались новостями из райцентра. Заметно было приподнятое настроение оленеводов. Еще бы: столько продуктов прислали бригаде. Событие! А к продуктам еще батарейки для «Спидол», патроны к карабинам, связку журналов и газет, другие полезные вещи, не то чтобы крайне необходимые кочевникам, но делающие их будни более разнообразными, приятными.
Молоденькая девушка-корячка на мой робкий вопрос: «Где же стадо?» – указала на горизонт, где плоская зелень тундры растворялась в полуденном мареве, смешивалась с небом. «А там! Скоро туда наши пойдут, хлеб, чай, консервы понесут. Можете с ними идти. Далеко ли? Не-е! Часа за три доберетесь».
Знать бы, как мне дадутся эти три часа ходьбы по кочкарнику, вероломно ставящему непривычному городскому жителю подножки, по оттаявшей мерзлоте, хлюпающей под сапогами между кочками, под палящим ни фига не по-северному солнцем! Я бы тогда, наверное, не пошла.
Хотя нет, все равно пошла бы. Любопытство – главное топливо стремления человека к познанию этого мира. Да. А лень – топливо технического прогресса.
Поначалу, чтобы скрасить тяготы пешего путешествия (кроме меня их, кажется, больше никто из нашей компании не замечал), я пыталась предаться в уме размышлениям о вечном, но это достойное занятие довольно скоро сошло на нет. Из мыслей в голове осталась одна: «Не свалиться бы меж кочек в грязь и не зареветь от обиды. То-то сраму…»
Утопавшие далеко вперед проводники, выбрав место повыше да посуше, остановились. Меня ждут, отдыхают. А ведь даже не вспотели!
Как это у них ловко получается – шагать по кочке, как по паркету, да еще с грузом, и вести при этом непринужденную светскую беседу. О том, что лето нынче необычайно жаркое, и что плохо от этого оленю – заедает его овод, что грибов, наверное, будет мало, зато урожай на ягоды обещает быть знатным.
Оленеводы деликатно постояли еще немного, давая мне возможность перевести дух. Потом, не обращая внимания на мое слабое сопротивление, забрали рюкзак, а чтобы я совсем уж не чувствовала себя бесполезным членом общества, поручили нести чей-то карабин. Стало полегче, правда, тяжелое ружье во время скачков по кочкарнику больно поддавало пониже спины. Ладно, справлюсь…
Собралась в кучку, сосредоточилась на процессе передвигания сапог – хлюп-чавк, левый-правый. Поэтому стойбище для меня открылось как-то вдруг, сразу, даром что тундра ровная, как стол, далеко видно. Палатки, яранги, дымы от костров. Слабый ветерок доносит обрывки фраз, ароматы цивилизации. О-о, люди! Дошла!
***
Один из спутников, тот, что нес на плече объемный мешок с хлебом, перед самым лагерем резко ускорился, почти вбежал в ближнюю палатку. Через минуту оттуда сыпануло в разные стороны несколько человек. Бегут к другим жилищам, оглядываются. Почему-то на меня оглядываются. Что-то не так?
«С тобой всегда что-то не так, привыкнуть пора, – одернула сама себя. – Успокойся и улыбайся. Северное гостеприимство еще никто не отменял, так что ничего плохого тебе тут не сделают».
Вступление на территорию стойбища вышло торжественным: собралось все свободное от дежурства в стаде население, включая ребятишек и собак – симпатичных лаечек-оленегонок с лихо закрученными кольцами хвостов и смышлеными мордахами.
Поздоровались, познакомились, присели у костра. Не помню, как в одной руке оказалась дымящаяся кружка с чаем, в другой – теплая еще лепешка-ландорик, заменяющая в тундре хлеб. Потекла неспешная беседа о том о сем. В ней я участия не принимала, все больше слушала. Вливалась, как сказать, в коллектив. Но и меня особо не тревожили расспросами, приглядывались. Некоторые, как мне показалось, чересчур пристально, и взгляды их неизменно сходились за моей спиной, на стволе все еще висевшего на мне карабина.
Опять зашевелилось беспокойство: что происходит?
Потихоньку, откуда-то сбоку подошел проводник Андрей, что нес мешок с хлебом, сказал негромко, на ухо: «Спроси у пастухов, нет ли у них незарегистрированного оружия, патронов, охотничьих ножей». – «Зачем это?» – удивилась я. «Спроси, так надо».
Надо так надо. Не понимая, зачем это делаю, задаю сидящему напротив оленеводу-ветфельдшеру Мише, как бы между прочим, странный вопрос про потайной бригадный боеприпас.
Мишу на ноги подбросило как из катапульты, едва в костер не влетел: «Нет-нет! У нас ничего такого нет! Можете проверить». Его товарищи тоже напряглись, хоть и стараются изо всех сил выглядеть беспечными.
Разговор скис, наступило натужное молчание. «Ну и дура ты!» – только начала себя ругать, как тишина у костра закончилась. Андрей вдруг подавился, смешно хрюкнул в кружку, расплескав горячий чай, одновременно закашлялся и захохотал. Отставив посудину, он согнулся пополам, хлопнул себя по голенищам болотников и залился: «От, ёкалэмэнэ! Купились!.. Ой, не могу!.. Да это же из газеты деваха!»
Оленеводы, с изумлением смотревшие на товарища и друг на друга, через минуту присоединились к бурному веселью. Смеялись облегченно, подмигивали мне, шутливо грозили Андрею: «Ну даешь, баламут! Мастерски разыграл!».
Причину всеобщего веселья я, как обычно, узнала последней. Андрей поспешил прийти в стойбище первым для того, чтобы предупредить товарищей: дескать, прислали в район нового охотинспектора. С виду девчонка совсем, но – лютая!
Никакого спасу нет, отбирает у честных оленеводов все незарегистрированные стволы, ножи и прочую охотничью снасть, еще и акты составляет, и штрафы дерет зверские. А чуть что не так – заарестовать может, для того ружье с собой таскает.
Вот пастухи и бросились врассыпную перед моим приходом – хоронить добро от беды подальше, пока не конфисковали. Поэтому и смотрели на меня настороженно. Выжидали, значит, когда лютовать начну, палить в белый свет, как в копеечку, вязать нарушителей.
Ох, грехи наши тяжкие! Где я и где злобный инспектор?!
***
Так состоялось мое знакомство с оленным людом. Уже потом, в процессе общения, я поняла, что развитое чувство юмора, умение находить повод для доброй шутки, оценить ее до достоинству, без обиды, разрядить обстановку, подарить ближнему искорку радости, – насущная потребность коренных северных народов.
Работники второй бригады совхоза Пареньский. 1991 год.
В этом – их мудрость, секрет их выживания в суровых условиях приарктической тундры и тайги, действенный способ противостояния трудностям и невзгодам. А слишком серьезных людей они часто не понимают и сторонятся. Потому что такие люди – слабое звено, в экстремальных ситуациях они ломаются первыми. Я очень благодарна корякам за эту науку.
Но в свой первый день гостевания в бригаде я до этого еще не додумалась. Не зная, как себя вести, хлопала глазами, неуверенно улыбалась веселящимся людям. Громче, заразительнее всех смеялся бригадир Степан Авевхай.
Вечером он с женой Верой и детьми привечал нас в своей просторной яранге, угощал северными деликатесами. В гостях у этой семьи я однажды и навсегда согласилась с утверждением, что самое вкусное на свете мясо – оленина, сваренная по тундровому обычаю.
Рецепт прост: котел с мясом, залитым холодной водой, ставится на огонь и медленно доводится до кипения. Закипело – надо сразу снимать. Чуть передержишь, и мясо становится жестким, как подметка, тогда придется варить его долго, несколько часов, и все равно будет уже не то.
Но если момент пойман – это… м-м-м! И вкушать его надо горячим, запивая янтарным, прозрачным бульоном с расплавленными золотинками жира поверху.
Есть вареную оленину как коряки – отхватывая кус от большого пласта острейшим ножом прямо у губ – я не научилась, не пыталась даже, но и традиционно порезанная на тарелке, слегка присыпанная солью, она восхитительна, нежна, ароматна, рыбкой проскальзывает в тебя, устраивается в желудке мирно-уютно, а по телу медленно разливается тепло и сила солнца, впитанного в ягель, растворенного в хрустальных струях тундровых рек и ручьев.
***
В той поездке я еще много чего попробовала и увидела впервые. Супруга Степана Вера, спокойная, сдержанно-доброжелательная ко всем, мастерица-рукодельница, показала, как правильно выделывать камус, чтобы шкурки были мягкие, а сшитые из них торбаса и рукавички – ноские.
Тогда у нее, как и у большинства женщин в бригаде, официальный статус был «повар-швея», а раньше эта должность в штатном расписании совхозов значилась как «чумработница». В обязанностях чумработниц – полное обслуживание пастухов: накормить, обшить, помочь по хозяйству. Обогреть и ободрить, создать в кочевых условиях домашний уют – это тоже много значит в тяжелой работе оленевода.
Много лет мужчины второй бригады щеголяли в добротных и красивых торбасах, чижах, малахаях, рукавицах, меховых штанах, кухлянках, сшитых Верой. Только в последнее время, сказал Степан, глаза подводят мастерицу… А какие ковры и одеяла с затейливыми узорами из кусочков оленьего меха выходили из-под Вериной иглы! Произведения искусства!
Порывистая, смешливая чумработница Люба запомнилась мне другим: ловким обращением с бригадной рацией, по которой она ежедневно выходила на связь с совхозной усадьбой, находившейся в селе Чайбуха (нет уже на карте такого села, увы).
Примостившись на низенькой скамеечке в условленный час икс, Люба расчехляла массивную бандуру, энергично наяривала ручкой-«заводилкой», а затем кричала в оживший шумами и потусторонними завываниями эфир: ««Чай-один», я «Чай-два»! Как слышно? Прием!». И прыгало камушками-окатышами по тундре, с кочки на кочку, звонкое: «Я «Чай-два»!.. Все нор-р-маль-но-о!..»
***
Стадо я увидела на второй день. Даже не знаю, как описать, что ощущаешь, видя перед собой живую реку бело-коричневого меланжа, над которой беспрестанно колеблется, постукивая, черный ветвистый лес – рога. Грандиозно. Величественно. Волнующе.
Северный олень – очень красивое животное, и при этом такое кроткое! Накинет пастух ему на рога маут-аркан, потянет на себя. Тот упрется было, расставит пошире копыта, склонит упрямо венценосную голову – и тут же прекратит сопротивление.
Знает, зачем ведут, куда ведут, и все равно идет. Только из влажных больших глаз, опушенных длинными ресницами, сильнее плещет вся скорбь и печаль Вселенной. И так его жалко за это! Хотя…
Пастухи подвели ко мне важенку – молодую олениху, почти ручную, чтобы погладила. Я осторожно почесала ей белую звездочку во лбу, потрогала плюшевые рожки, провела ладонью по жесткой шерсти на спине. Все это время важенка стояла как вкопанная, только поводила боками и косила скорбным глазом.
А потом я не могла от нее отвязаться! Она ходила за мной по пятам, прямо как собачка, требовала себя погладить еще и еще, выклянчивала хлеб. Поскольку хлеба мы в бригаду принесли целый мешок, мне было выделено на подкорм прилипчивой скотинке полбуханки. Остальное оленеводы рачительно сложили в большой фанерный ящик из-под «Беломора» под навесом у палатки.
Важенка.
Поздно вечером, когда солнце, как наливное яблочко по серебряному блюдечку, неспешно катилось по северной части горизонта, случился переполох. Давешняя важенка, пронюхав, где спрятан хлеб, выждала подходящий момент, стянула закрывавшую ящик рогожку и устроила себе «продолжение банкета».
На месте преступления ее застукали, когда от запаса осталась едва половина. Шуганули крепким словом. Нашкодившее животное от испуга перед возмездием заметалось, сшибло навес, потом запнулось задним копытом за палаточную растяжку, своротило на сторону брезентовое жилище. В палатке сонно заматерились пастухи, что только добавило оленихе суеты и прыти.
Наконец она нашла выход на свободу, убежала к стаду мелкой трусцой, поминутно оглядываясь: нет ли погони? Но мужчины, приводя в порядок разоренное хозяйство, уже безо всякой злобы смеялись над происшествием. И то: еще один повод порадоваться жизни, поднять себе и окружающим настроение, так зачем злиться?
***
Удивило отношение тундровиков к своим непременным спутникам – собакам. Это для нас, жителей неестественной среды каменных джунглей, собака – объект умиления и гордости, излияния нежности, не растраченной на людей, средство общения с природой.
Мы с ними сюсюкаемся пуще, чем с детьми, холим, лелеем, балуем вкусненьким, проливаем слезы, когда они хворают, записываем в члены семьи. «Продвинутые» европейцы пошли еще дальше – женятся и замуж выходят за своих четвероногих питомцев…
Лайка на работе. Охрана подопечных оленей.
Для оленеводов собака – это прежде всего работница. Она помогает человеку окарауливать стадо, задавать ему нужное направление во время кочевок, искать отколы. Хороший тундровой пес всегда предупредит хозяина о появлении волков, отгонит медведя-хулигана, пособит на охоте.
Поэтому и относится кочевой северный народ к собакам без лишних сантиментов, строго, по-деловому. Начала чудить какая из них, погнала без пользы оленя, нарушила равновесие в стаде – ее поймают и в наказание просунут переднюю лапу в ошейник. На трех-то лапах много не побегаешь!
Поскулит она, поскулит, поковыляет-поковыляет, потом повалится под куст стланика и с тоской смотрит на товарок, резвящихся на свободе. Обычно дня такого наказания хватает, чтобы провинившаяся сделала верный вывод и возобновила службу на пользу общему делу. Ну, а нет – что ж… С непослушными, дурными псинами в тундре долго не церемонятся.
Впрочем, нельзя сказать, что тундровые лайки совсем не видят любви, ласки и баловства. Все это им щедро перепадает от детишек оленеводов. Маленький Петька, сын Степана и Веры, мог часами возиться в пологе со щенками, носиться с ними наперегонки вокруг яранги, заливаясь счастливым смехом.
Большой он уже, Петр Степанович. Уже руководит бригадой, как когда-то отец. Тоже второй, но только не «Пареньского», а совхоза «Ирбычан». Единственного оленеводческого совхоза Северо-Эвенского района, да и области в целом.
***
Мы сидим со Степаном Кевевхаевичем на кушетке в больничном коридоре, разговариваем. Совсем седой стал оленевод, сухожилия и вены на изработанных руках бугрятся, морщинки избороздили широкое добродушное лицо, глаза подернуты мутной пеленой… А мысли по-прежнему ясные.
– Родители у меня были бедные, неграмотные. Не знали, что такое буква, – неспешно повествует Степан Авевхай. – Я тоже мало классов окончил. Три года проучился в Верхпареньской школе-интернате и сбежал домой, в тундру. Как был – в сандалиях, по снегу. Насовсем сбежал, больше не вернулся. Осенью в тундру приехал председатель сельсовета, директор школы прискакал на лошади, уговаривали вернуться в школу. Я же хорошо учился, одни «пятерки» были!
Но я сказал: «Буду учиться на оленевода». Так и остался в семье, хоть и жили бедно. Вырос без сахара, без хлеба – не на что было покупать. Лучшее лакомство – сладкие корешки. И золотой корень заместо чая.
Родиола розовая (золотой корень).
Вот это вкуснятина! Аж слюнки потекли! – мечтательно причмокнул губами Степан. – В середине лета золотой корень горчит, а осенью его собираешь, он сладкий, ломается, как палочки. Завариваешь – как цейлонский чай! Попьешь такого чаю, и как будто не уставший, и в голове проясняется.
Чистая правда. Из золотого корня, по-научному – родиолы розовой (розовой, наверное, потому, что отвар или настой чуть розоватого оттенка и отчетливо пахнет розами), получается отменный бодрящий напиток, который на моей памяти очень уважали не только тундровики, но и эвенские геологи.
– Кочевали мы со своим стадом на оленях, зимой и летом – транспорта у нас не было, – продолжает Степан. – Как совхоз создали, олени частников стали государственными.
Через пять лет умер наш пожилой бригадир, и некого было ставить на его место: старики да молодежь. Я был самый старший из парней, вот и предложили мне бригадирство.
Отнекивался: молодой еще, опыта нет. А мне: «Ты сколько раз летал в Анадырь, в Магадан! Так много видел, как же опыта нет?! Попробуй, на один только год!».
Ну, делать нечего, согласился на год – и двадцать три года в бригадирах, без остановки, – смеется Степан. Смех, как и в былые годы, заразительный, легкий.
– Наставник у меня был – старый-старый, хромой, глаза больные. Он меня учил: «Иногда сам думай, какое решение принимать, иногда советуйся с другими».
Начинаю советоваться – все плечами жмут: «Не знаем». Ну, я и решал все сам, на свой страх и риск. Никто, вроде, не обижался…
Выполнял самую трудную работу, ходил в стадо, и днем дежурил, а еще больше – ночью. Всего по три часа спал. И мало кушал. Это меня отец наставлял: «Если будешь много кушать, сонный станешь, тяжелый станешь, плохо бегать будешь, быстро уставать».
Тренировался пацаном с весны до осени – бегал по тундре с тополиным шестом, учился пастушьему делу с подпасками.
Время пришло – сам стал подпасков обучать. И коряков-пацанов, и русских. Я, наверное, больше других пробовал русских учить оленеводству.
– И как?
– Нормально! Одинаково. И там, и там есть послушные, понятливые, а есть ленивые. Дело-то не в национальности.
Поживут мальчишки лето в бригаде, а по осени от вертолетов прячутся – не хотят в поселок лететь! «Тут воздух чистый, привольно», – говорили. А я их убеждал: «Ничего, вот отучитесь год, знаний наберетесь, а когда в школе про летнюю практику будут спрашивать, говорите: к Степану поедем. Я вас ждать буду».
У меня разные-разные люди в пастухах ходили. Был даже старик-татарин. Бывший прокурор! Спился… Его сестры привезли с материка в Магадан, стали думать, куда его пристроить, чтобы пить отучился. Позвонили в наш совхоз, и я согласился его взять к себе в бригаду.
Хороший из него пастух получился! Ой, хороший! Работяга по натуре оказался, хоть и прокурор. Таскал с собой детей, когда за дровами ходил, за льдом. На растопку сучки сухие соберут, он их увяжет, детей сверху вязанки посадит и тащит к стоянке. Идут, песни поют. Хорошо!
За долгие годы руководства бригадой Степан не боялся экспериментировать, привносить в работу оленеводов что-то новое, и не только в кадровом плане. Вторая бригада самая первая в совхозе стала применять на кочевках тяжелую технику. И первая же от нее отказалась.
– Ударит 50 мороза – и с трактором уже не совладаешь, выходит он из строя. А летом «гуски» тундру рвут, пастбища портят. Не нравится мне это. И постоянная проблема: то ли соляры заказать и запчасти на трактор, то ли продуктов.
Лучшее средство передвижения в тундре.
Отказались от тракторов – и проблемы не стало: не надо запчасти, не надо топлива, только продукты. В любое время собрались и покочевали на оленях. Поломается трактор – стадо месяц стоит на месте, ждет, когда починят. А так оленя поймал, нагрузил и пошел.
Про себя думаю: те, кто надеется в тундре на технику, только зря мучаются.
***
Перед развалом «Пареньского» в сумасшедших 90-х поголовье оленей в бригаде Степана Авевхая поднялось до пяти тысяч. Огромное стадо!
– Весной отелом приходилось заниматься без остановки. И часто нужно было менять маршруты кочевки – олени вытаптывали ягель. Тяжело, с одной стороны, с другой – радостно: сколько людей можно накормить!
Олени на пастбище.
Как только ушел с поста директор совхоза Спиненко, мы сразу полстада потеряли, – вздыхает оленевод. – Волки разогнали. А нам хищникам противопоставить было нечего: охотовед ружья позабирал, системный отстрел волков уже не велся.
Два месяца с мужиками искали отколы. Не нашли, попали в пургу. Вот тогда я глаза заморозил, с тех пор стали болеть.
Думал, совсем потеряем стадо. Организовали круглосуточное дежурство, но как без оружия, без продуктов, без самого необходимого (толком снабжения бригад уже не было)? Постепенно все пастухи, устав бороться, ушли из бригады, осели в селах. От безделия спились и умерли – никого из тех, что работал тогда в моей бригаде, в живых уже нет.
Осталась моя семья. Осталось стадо наших личных оленей – триста голов. Стали мы жить сами по себе, кочевать, пасти с сыном своих оленей.
Из села присылали гонцов за мясом. Водка водкой, а кушать ведь тоже хочется. «Хотите мяса? Идите в тундре ищите, – говорил я им. – Здесь только мои олени. Где вы были, когда мы отколы искали, мерзли? Водку пили в тепле? Вот и пейте дальше».
Сородичи на меня, конечно, обиделись. Крепко обиделись. Ну, что поделаешь…
***
По-хорошему, сородичам Степана не обиды на него копить, а поклониться в ноги да сказать сердечное спасибо за то, что только благодаря ему в пареньской тундре еще есть стадо домашних оленей.
Кабы бы не он и его семья, в совхозе «Ирбычан», созданном на обломках трех некогда основательных хозяйств района, не было бы сейчас второй бригады. На второй год существования нового хозяйства его директор Анатолий Канчалан позвал Степана в совхоз.
Личное стадо семьи Авевхай разделили пополам, одну половину совхоз взял в долг. В положенное время появились телята, стадо подросло. Через год – опять приплод. А на третий «Ирбычан» рассчитался со Степаном, вернув ему взятых в долг оленей.
Сегодня совхозное стадо второй бригады насчитывает уже больше тысячи голов.
– Если бы пастухи старались, сейчас было бы три тысячи, – уверяет Степан Кевевхаевич. – Плохо караулят, и много во время отела теряют.
Главное ведь, чтобы телята не мерзли. А для этого надо стадо чаще поднимать, чтобы олени походили, чтобы мамаша покушала хорошо, тогда у нее молока много будет, теленок сытый. И место для стоянки надо с умом выбирать: где снег рыхлый, глубокий. Тогда оленям и телятам в нем мягко лежать, как на перине, и тепло-тепло, хоть и мороз.
Я ночью часто не сплю, особенно когда пурга задует. На майские праздники у нас всегда пурги, самые гадкие! Тогда по двое суток в стаде дежурю. Поднимаю оленей, проверяю, не холодно ли телятам.
Не могла не поинтересоваться у оленевода насчет нынешнего снабжения бригады.
– Так-то нормально, если жить экономно. А то некоторые из молодых плохо сварят суп, кашу – собакам отдают. Зачем собакам? Самим кушать надо. Я, сколько был бригадиром, всегда старался бережно к продуктам относиться и других к этому приучал. Потому и жили неплохо.
***
В последние годы Степан в бригаде на легких работах: почти не видит, суставы болят, напоминает о себе застарелый ревматизм. В прошлом апреле он в одночасье совсем ослеп.
– Вот плохо было! Сильно переживал сначала: как буду дрова рубить? Как за водой ходить? Но ничего, помаленьку приспособился.
Дети Степана Авевхая, встревоженные состоянием отца, вывезли его в районный центр. Целую спасательную экспедицию организовали! Нашли человека со снегоходом, бензин. Да только зря: нужных врачей в Эвенске не оказалось.
Предложили оленеводу остаться в поселке до осени – может, к тому времени кто из докторов появится, да Степан не стал ждать, настоял, чтобы родственники отвезли его домой. В бригаду.
– Целое лето ничего не делал. Только и мог, что веревки плести и арканы мастерить. А нарты делать не получалось – криво строгал.
Правда, ученик у меня появился, Женя Алоло. Толковый парень. Учил его тундровым премудростям.
В сентябре Степана Авевхая все же удалось вывезти в Магадан. Врачи в областной офтальмологии свое дело знают, частично вернули ему зрение.
– Вижу! – радуется Степан. А еще радуется тому, что на период его возвращения в Эвенск планируется вертолет в село Верхний Парень, а оттуда и до родной бригады рукой подать. Значит, скоро будет дома.
Об одном лишь переживает старый оленевод: что не успеют на его веку внуки вылечиться от алкоголизма. Не убереглись они от этой беды. Нет той крепости духа, какая есть у их деда. Кто тогда будет оленей пасти? Кто традицию народа продолжит?
А я для себя твердо решила при следующей встрече со Степаном Авевхаем обязательно сказать ему: «Амто! Спасибо за все!». Если не в этой жизни, то в следующей.
Автор статьи: Саша Осенева.